ЧАСТЬ ВТОРАЯ

И вновь звучит музыка, опять луч прожектора освещает музейные стенды, выхватывая из темноты буденновский шлем и саблю в ножнах, залитый кровью комсомольский билет и видавший виды наган, пробитое пулями красное знамя и пулемет с патронной лентой. У пулемета стоит Кузьма. В руках у него тетрадь. Он вслушивается в затихающую тревожную музыку, которую сменяет поступь вооруженного отряда, и, вглядываясь в зал, будто в ночные улицы города, говорит:

К у з ь м а. В эту ночь я решил пойти в Чека! Я не знал, что в шифровке, которую нашли у связного, убитого Федькой, обнаружен список явочных квартир. Не знал, что среди них значилась и квартира Стрельцова. Но на лестнице его дома я встретил Павлова! Ну, этого механика из мастерских! Видел я его, когда заходил туда один раз… После того как убили Саньку, он исчез. Как сквозь землю провалился! Меня он не узнал, я спрятался за лифт и слышал, как он постучал в дверь Стрельцова. Не просто постучал, а условным стуком! Два раза, потом еще два. Подождал и стукнул в третий раз. Я и решил, что надо бежать в Чека! (Помолчав.) В городе было как-то по-особенному тревожно… Несколько раз меня обгоняли грузовики, на бортах тесно сидели вооруженные люди, а в кузове что-то тряслось и позвякивало. В одном грузовике я увидел наваленные кучей винтовки и пулемет, который лежал почему-то вверх колесиками. А в других везли каких-то штатских под охраной. И все это быстро, быстро! Очень неспокойно было в городе… В Чека я никогда раньше не был и думал, что все там одеты в кожу и перетянуты ремнями. А в комнатах сидели усталые люди в стареньких гимнастерках и шинелях внакидку, и оружия на виду ни у кого из них не было. Меня провели к какому-то начальнику, так тот и вовсе был в очках со шнурочком, в темной рубахе с галстуком и в помятом пиджачке. А у стола сидели дядя Ваня Зайченко и Степан. Тут мы со Степкой и схлестнулись!

С т е п а н (появляясь по другую сторону стенда). Было дело! Я думал, ты виниться пришел!

К у з ь м а. В чем мне виниться?

С т е п а н. А кого купили за рупь за двадцать? Кто у Стрельцова в шестерках бегал? Почуял, что жареным пахнет, — и в кусты? Я не я и лошадь не моя? Гад ты последний после этого!..

К у з ь м а. Он на меня, я на него!.. Встал этот дяденька в очках и, как котят, нас обоих за дверь. Хватка у него оказалась будь здоров!

С т е п а н. Да уж… Нашли где базар затеять! В Чека! А ведь сколько раз зарекался в драку не лезть? Книжку, что ли, какую достать про воспитание характера? Видел я одну такую на толкучке. С обложки два черных глаза глядят, а под ними подпись: «Самовнушение и воля». Пачку махорки просили. Дурак, не сменял!

К у з ь м а. Тебе и сейчас не поздно ее почитать.

С т е п а н. А тебя никто не спрашивает! В общем, ночка, скажу я вам, была нескучная!

Г о р о в с к и й (появляясь у стенда). Кошмарная ночь! Для меня все было как в дурном сне!

С т е п а н. Ты и жил как во сне!

Г о р о в с к и й. Да ты пойми! Я ему верил, как… я не знаю кому! Я отцу родному, так не верил! И вдруг эти люди у него на квартире, разговоры эти… Они же убийцы! И Стрельцов с ними заодно! Нет, думаю! Нет! Не может этого быть!.. Ведь я заснул… И это плохой сон! Проснусь сейчас, и не будет этих страшных людей, этой заставленной вещами комнаты… Вернусь домой к больному отцу и побегу в аптеку на углу, как бегал мальчишкой: деньги и рецепт в кулаке! А это не сон! И в кулаке у меня ничего, а у человека этого наган…

С т е п а н. Ладно, хватит переживать! Давайте по порядку…

Уходят в темноту музейные стенды. Освещается игровая площадка. В кресле с высокой спинкой, кутаясь в плед, сидит  П е т р  С т р е л ь ц о в. Перед ним, на полу, початая бутылка коньяка и хрустальный фужер.

С т р е л ь ц о в (подняв фужер). За поруганную мою мечту! Мечтал Петр Стрельцов быть апостолом юношества, а стал холуем. Так сему и быть! (Пьет.)

Послышался звон дверного колокольчика.

Кого несет с парадного хода?

В дверь стучат.

Черт бы вас побрал!

Вышел и вернулся вместе с  Л е н о й.

Леночка! Какая приятная неожиданность! Осторожней, тут на полу фамильный фарфор!

Л е н а (оглядывая комнату). Вы открываете антикварный магазин, Петр Никодимович?

С т р е л ь ц о в. До этого пока еще не дошло! В остальных комнатах мерзость и запустение. Пришлось перетащить все это барахло сюда. Не ровен час, нагрянет из Парижа мой драгоценный дядюшка и потребует отчета за свои финтифлюшки!

Л е н а. Из Парижа? Его же арестуют!

С т р е л ь ц о в. Кто?

Л е н а. Чека.

С т р е л ь ц о в. Вы наивное дитя, Леночка! Пока существует Чека, встреча двух любящих родственников невозможна.

Л е н а. Значит?

С т р е л ь ц о в. Значит, Чека не будет.

Л е н а. Не понимаю.

С т р е л ь ц о в. Я шучу. А вам вообще не стоит думать о такой чепухе! Ведь у вас нет дяди в Париже?

Л е н а. Нет.

С т р е л ь ц о в. Прелестно! Давайте лучше выпьем.

Л е н а. Я не пью, Петр Никодимович.

С т р е л ь ц о в. И совершенно напрасно.

Л е н а. Могу я говорить с вами серьезно?

С т р е л ь ц о в. Может быть, не стоит?

Л е н а. Тогда я уйду.

С т р е л ь ц о в (с отчаянием). Нет! Я прошу вас… Нет! Не оставляйте меня одного!

Л е н а. Что с вами? Вы нездоровы, Петр Никодимович?

С т р е л ь ц о в (вдруг сник). Не обращайте внимания… О чем вы хотели говорить? Я вас слушаю.

Л е н а. Боюсь, что вы мне не скажете правды…

С т р е л ь ц о в. Почему же? Клянусь: правду, одну только правду, ничего кроме правды!

Л е н а. С кем мы, Петр Никодимович?

С т р е л ь ц о в. Вы со мной.

Л е н а. Перестаньте! Неужели вы не понимаете, как это важно?

С т р е л ь ц о в (грустно). Ах, Леночка! У вас так было развито чувство прекрасного и вдруг… К чему это все? Будьте выше.

Л е н а. Мы хотим найти свое место в жизни. Что может быть выше?

С т р е л ь ц о в. Любовь! Не та, старая, ветхая, с условностями и предрассудками! Нет!.. Опаленная горячим ветром революции, не знающая преград, свободная, как птица в небе! (Воодушевляясь.) Ну скажите, почему мы должны подавлять свои желания, чувства, уродовать гордую и свободную душу свою? Только потому, что этого требуют нелепые правила приличия? Бред! Ерунда! Вот мне, например, захотелось поцеловать вас, и я сделаю это, зная, что вам хочется того же!

Л е н а. Мне не хочется. А вы пьяны, Петр Никодимович.

С т р е л ь ц о в. Да! Пьян! Ну и что? Я не апостол Петр, черт возьми! Я — обыкновенный грешник, как все смертные. Что вы на меня так смотрите? Да, да! Я могу быть мучеником великой идеи, могу пожертвовать собой ради долга, но это там, там, на глазах у всех! А мои грехи — мое сокровенное, и никому до них нет никакого дела. Я тоже имею право тосковать, пить вино, влюбляться, целовать красивых девушек. Таких, как вы, Лена!

Стрельцов обхватил Лену за плечи, грубо запрокинул голову, поцеловал в губы. Лена вырвалась, размахнулась, ударила Стрельцова ладонью по щеке и вышла.

С т р е л ь ц о в (потер щеку, растерянно). Очень мило! (С тоской.) И когда это все кончится, господи!.. (Плеснул в фужер коньяку, выпил, сел в кресло, обхватив голову руками.)

В комнате было полутемно, только красновато светилась дверца железной печки-«буржуйки». Стрельцов глубоко задумался или задремал и не слышал, как стукнула входная дверь и на пороге комнаты встал  Г о р о в с к и й.

Г о р о в с к и й (вглядываясь в полумрак). Петр Никодимович?

С т р е л ь ц о в. Что?.. Кто здесь?! (Он вскочил с кресла, запутался в упавшем пледе. С трудом удержался на ногах.)

Г о р о в с к и й. Это я, Петр Никодимович… Женя!

С т р е л ь ц о в (облегченно). А-а!.. Вы что, завели отмычку?

Г о р о в с к и й. Дверь была не закрыта… Внизу я встретил Лену, но она не пожелала со мной разговаривать. Между вами что-нибудь произошло?

С т р е л ь ц о в. Был небольшой разговор… А впрочем, все это ерунда… Хотите коньяку?

Г о р о в с к и й. Не пью, Петр Никодимович. Вы же знаете…

С т р е л ь ц о в. Непьющий поэт — это несерьезно!

Г о р о в с к и й (вздохнув). Вы все шутите. А ведь вам совсем не весело.

С т р е л ь ц о в. Да?.. Какие еще великие истины вам открылись?

Г о р о в с к и й. Не надо, Петр Никодимович! Почему вы стараетесь не замечать того, что происходит? Нас становится все меньше и меньше… Нужно искать новые пути! И вы сумеете это сделать! Мы верим вам… Я верю!

С т р е л ь ц о в (помолчав). У вас благородное сердце, Женя… Выпьем!

Г о р о в с к и й. Но, Петр Никодимович…

С т р е л ь ц о в (подавая ему фужер). Пейте! За юность! За новые пути!

Горовский с трудом отпил половину, закашлялся, отставил фужер.

Не смущайтесь, Женечка! Все так начинали. (Прошелся по комнате.) Мы создадим партию, Женя! Партию молодежи. Самую сильную партию! К нам будут проситься комсомольцы, и мы их примем, но не всех. Не всех, Женя! Это будет партия избранных!

Г о р о в с к и й. Неужели это возможно, Петр Никодимович?

С т р е л ь ц о в (энергично). Да, Женя! Вся молодежь пойдет за нами! Надо только начать!

Г о р о в с к и й. С чего же?

С т р е л ь ц о в. Подумаем.

Г о р о в с к и й. Может быть, сочинить воззвание… в стихах!

С т р е л ь ц о в. Ну, ну… Интересно!

Г о р о в с к и й. Я даже думал об этом… Первые строчки у меня уже есть… Вот! «Горячая юность, к тебе наше слово, полет дерзновенной и смелой мечты…»

С т р е л ь ц о в. Неплохо!

Г о р о в с к и й. Как же дальше? «К тебе мы взываем… К тебе призываем…» Нет! Надо записать начало. Можно, Петр Никодимович?

С т р е л ь ц о в. Ради бога! Бумага и чернила на столе. (Вдруг.) Ах, черт возьми!

Г о р о в с к и й. Что случилось?

С т р е л ь ц о в. Ничего, ничего… Откройте ящик, там должна быть свеча. Нашли?

Г о р о в с к и й. Пожалуйста.

С т р е л ь ц о в. Все гениальные поэты творили при свече! Вот так… А лампу я у вас забираю. Нет возражений?

Г о р о в с к и й. Ну что вы!

С т р е л ь ц о в (с лампой в руке). В окне кабинета или в столовой? Убей, не помню!

Г о р о в с к и й (подняв голову). Вы мне?

С т р е л ь ц о в. Нет, нет… Творите! (Потер лоб, помолчал.) Вот что, юноша… Давайте-ка домой. Вы, я вижу, засыпаете.

Г о р о в с к и й. Две ночи дежурил в домовой охране, Петр Никодимович… Папа заболел… Пришлось отдежурить за себя и за него!..

С т р е л ь ц о в. Ну вот, видите… И мне надо отлучиться.

Г о р о в с к и й. Сейчас, Петр Никодимович! Еще две строчки, а то забуду!.. Я вас догоню.