Тая думала о том, что все в жизни повторяется, только второй раз в виде пародии, нелепой комедии. Притяжение, которое она видела в глазах мужчины, что сидел напротив, разгорающееся, с каждой прожитой минутой, становящееся более нетерпеливым, когда-то испытывала и она сама. Оттого Тая знала – это желание, обычно возникающее на ровном месте, в совершенно неожиданный момент, невозможно побороть, только лишь слегка насытить, поддавшись: временно, до той поры, пока не накатит снова.

Было странно наблюдать за тем, насколько тебя хотят - с такой крепостью, что сильные пальцы впиваются в глиняную чашку, грозя раскрошить ее, лишь бы только раньше времени не впиться в твою кожу. Тая видела, как расплывались зрачки Тимура, как стремительно они заполняли радужку, слышала, как нетерпеливо, рывками, он возил по столешнице чашку, как стремительно учащалось его дыхание.

Наблюдать, как у сидящего напротив мужчины от желания темнеет в глазах – было почти страшно, потому что Тая знала насколько сильно это притяжение. Настолько, что все принципы, все заложенные в раннем детстве законы воспитания – меркнут, отходят на периферию, куда-то на задворки памяти. И вот он ты подлинный, ничем не прикрытый – как оголенный, пульсирующий нерв, как дикое, первобытное существо, готовое, жаждущее идти на поводу у инстинктов, таких же древних, как сама вселенная.

Смотреть, как он тяжело сглатывает, враз превращаясь в охотника, того, кто смотрит на добычу неотрывно, ни на миг не выпуская из поля зрения – было до крайнего волнительно. Тая почувствовала, как ускоряется ее собственный пульс, как проваливается куда-то сердце, как по венам расплывается игристое тепло.

Уже и забыла, как сладки эти томительные минуты предвкушения, успела отвыкнуть.

Вечерние сумерки практически окутали кухню, скудный свет уже уступал плотной, густой темноте, когда Тимур отставил прочь чашку, встал, наклонился над Таей.

Она боялась пошевелиться, спровоцировав его на более сильную реакцию. Ведь отлично помнила, как сильно колотится сердце, когда до одури желанный человек проникает в личное пространство, будоража чувства, бередя нюх. Как пересыхают губы, и как неистово хочется утолить голод – то дикое, совершенно дикое желание.

Наверное, от того знания Тая не удивилась тому, с какой странной для человека жадностью Тимур ее поцеловал. Резко приблизил лицо, почти смял губы, а его руки вдруг оказались везде. Одновременно повсюду – окутав, пропитав теплом, практически жаром.

Стало совершенно нечем дышать – в груди появилась сумасшедшая теснота, легкие сделались сухими, а воздух раскаленным добела – не надышаться.

Он был незнакомым – и на ощупь, и по манере ласк. Эта новизна пугала Таю, она боялась сделать что-то не то, хотя и понимала – в подобном состоянии Тимур ничего не заметит, не запомнит.

Ей до боли захотелось его в ответ – заразил, окутал своим желанием, почти его навязал. Губы Тимура были горячие, на вкус терпкие, они изучали ее рот, спускались вниз по шее, еще ниже до груди, ласкали нетерпеливо, жадно, от чего остро хотелось большего. Его пальцы кружили по животу, блуждали по спине, мяли ягодицы, забирались под пояс, и не было сил не выгнуться, не застонать.

Одержимая, Тая сама потянулась к пряжке его ремня, не в силах терпеть то, как он трется об нее сквозь брюки.

В темноте не всё было видно, но Тая отчетливо разглядела, как блеснули его глаза – полыхнули, зажглись ярче, хоть больше и некуда было.

Он был нежен, насколько вообще мог в таком полузверином состоянии. Приласкал, а уже после одним плавным движением оказался внутри. Застыл, давая привыкнуть, а Тая губу закусила, чтобы не закричать. И остро, и сладко, и так, что из горла вырывались невнятные хрипы, он стал двигаться. Вколачиваться, продолжая исследовать Таю пальцами, изучать, поглаживать. Покусывал кожу, всю ее – целиком и островками, вылизывая напоследок – не до боли чтобы, а до мурашек по коже, искр в глазах.

Тае было хорошо, так до странного хорошо – с чужаком практически, с незнакомцем, что вся дрожала, грозя вот-вот расколоться на тысячи осколков, усыпав кухонный стол и кухню целиком яркими брызгами.

Тимур почти рычал. Тая слышала, как клокочет у него в горле, чувствовала, как сильно впиваются его пальцы в ее бедра, и от осознания, что ему – еще более сладко, чем ей, все-таки раскололась.

Он застыл, чувствуя тесноту, пульсацию. Запрокинул голову к потолку, переживая острое удовольствие, несравнимое больше ни с чем на свете. Скользким движением вышел, взамен заполнив Таю пальцами. Она выгнулась на его действие, закричала, забилась снова.

Он же, нагнувшись, лизнул ее губу, приник ртом к впадинке на шее и раскололся сам. Растворился, изливаясь на сладкий, зацелованный живот.

Приходили в себя долго. Тая прислушивалась к отголоскам расплескавшихся брызг, лежала с закрытыми глазами, наслаждалась блаженной пустотой, что разлилась по телу. Тимур рассматривал Таю, упершись кулаками об стол, по обеим сторонам от ее головы. В темноте она казалась еще более хрупкой, до укола в сердце беззащитной.

- Пить хочешь? – спросил, борясь с желанием поцеловать ее в нос.

Нос был прехорошенький: маленький, аккуратный. Вроде бы - чего стесняться после всего пережитого, бери, целуй, и все-таки удержался, хотя очень хотелось.

- Воды, - ответила Тая, разомкнув глаза, - а потом еще и чаю.

Зажгли свет на кухне, на миг, зажмурившись от яркости. Тая поставила чайник, разогрела в микроволновке пирог.

Снова устроились за столом, наскоро его убрав. Ели, переговариваясь о разном: работе, последнем отпуске, привычках, вкусах.

Тая не отводила глаз, хотя и чувствовала долю смущения – как ни крути, а Тимур для нее оставался незнакомцем даже после пережитого. Было по-женски неловко, но в целом она не считала себя ни использованной, ни еще какой-бы то ни было. Разве что чуть более счастливой, если сравнивать, к примеру, со вчерашним днем или даже с сегодняшним утром.

Там – в пасмурном «вчера» остались тяжкие мысли, набирающая обороты паранойя, и Тая была уверена – они вернутся уже завтра, поэтому и улыбалась, наслаждаясь выдавшимся чуть более счастливым «сегодня», где удалось чуточку отвлечься.

Тимур же, был умиротворен, доволен, сыт, как тот котяра, что блаженно умывается, развалившись у пышущего жаром камина.

Общение прервал звонок мобильного.

- С работы, - поглядев на дисплей, сказал Тимур, хоть Тая и не задавала вопроса.

Пожала плечами и встала из-за стола с намерением вымыть посуду.

Тимур вызов сбросил и так огляделся, что стало понятно – сейчас будет прощаться. Так и вышло.

- Мне пора, - улыбнулся, и видно было, что уходить не хочет.

Тая кивнула.

- Спасибо за вкусную еду, за ту самую «ленивую субботу». Было приятно провести выходной с тобой, - шагнул к ней, провел руками по волосам.

- Да, - чуть невпопад ответила Тая, - до свидания.

В ответ Тимур ее поцеловал. На этот раз неторопливо, никуда не спеша, тягуче-сладко. Отстранился с неохотой – видно было, что коленки не только у нее размякли. Улыбнулся напоследок и, подхватив пальто, ушел.

Тая проследила, как выруливает со двора, мигнув напоследок фарами – будто зная, что она стоит, прилипнув носом к окну.

Постояла немного, дыша пряничным воздухом, проникающим из приоткрытого окна – то кондитеры трудились в полной мере, заварила еще одну чашку чая. Так не хотелось, чтобы этот день становился прошлым.

И все же, через час-другой, сон сморил Таю, чтобы отпустить из объятий уже в новом – таящем множество неизвестного, дне.

***

Через неделю отец вернулся из Объединенных Арабских Эмиратов и в тот же вечер заехал повидаться. Тая родителю обрадовалась – отсутствовал долго, она успела изрядно соскучиться.

После продолжительных объятий и обоюдного вручения подарков – с отцовской стороны нарядов, косметики, заграничных сладостей, и еще кучи разнообразных безделушек, а с дочерней - нескольких галстуков и домашних пирогов, Александр Григорьевич принялся выпытывать у дочери последние известия – разумеется, из ее жизни.