Я посмотрел на остальных, но Криштуфек и Мотейл тоже вытаращили от изумления глаза, не удивлялся только Пятиокий. Он тут же пристал к крестьянам со своими вопросами и начал переводить их ответы нам.

Они-то, мол, хорошо знают, кто такие гуситы. Это крестьяне в Чехии, которые били панов и попов и боролись за то, чтобы все люди стали братьями друг другу и чтобы на свете воцарилась справедливость. Пусть, мол, мы не думаем, что немцам не известно это. Такие рассказы переходят от дедов к отцам, а от отцов — к сыновьям. Кроме того, когда гуситы воевали против целого света, к ним перебежало немало немецких крестьян. Через сто лет, во время великих крестьянских восстаний, прокатившихся по всей империи, память о гуситах ожила снова. О них начальник кое-что рассказывал крестьянам.

Не знаю, долго ли нам еще пришлось бы таращить глаза от удивления, если бы у костра не появился огромный человек, которому крестьяне стали теперь наперебой рассказывать о нас.

Но великан стоял как вкопанный и не сводил глаз с Матоуша Пятиокого. Матоуш вдруг вскочил, точно его поднял взгляд начальника, сделал два резких шага вперед и… они бросились другу другу в объятия!

— Шимон!

— Матоуш!

Этого было вполне достаточно, чтобы понять, как повезло нам, но вслед за этим Матоуш сказал:

— Ну, ребята, гора с горой не сходится, а человек с человеком встречается. Еще минуту тому назад я скорее положил бы свою голову на плаху, чем поверил, что мы встретимся здесь со старым другом. А теперь полюбуйтесь-ка на него хорошенько! Это Шимон Завтрадомой. В детстве мы дрались с ним, — ведь он был из соседней деревни — Клане под Газмбурком.

Теперь завязалась настоящая беседа. Два старых товарища, захлебываясь, рассказывали друг другу о себе. Подзадоривали их и мы своими вопросами. Скоро все крестьяне ликовали от радости, когда поняли, что тут встретились старые друзья. Только сейчас они действительно убедились, что мы не чужие для них, и откуда-то выкатили, хотя и небольшой, но от всего сердца дарованный бочоночек вина.

Если бы я записал все, что наболтали мы тогда, у меня наверняка отсохла бы рука. Достаточно сказать, что крестьяне уже давно спали, а мы все еще продолжали разговаривать.

Оказалось, что Шимон Завтрадомой опередил нас в дезертирстве на три года; вначале он скитался так же, как и мы, а потом присоединялся к крестьянам всякий раз, когда они собирались где-нибудь толпами и выступали с оружием против своих господ и солдат.

— Только такая служба имеет еще некоторый смысл, — говорил он, задумчиво уставившись на угасающий костер и помешивая раскаленные угольки небольшой веточкой. — Но вы поймите меня правильно. Я старый вояка и кое-что смыслю в военном деле. Все они в конце концов будут разбиты. Иначе и не может быть. У них нет ни денег, ни пушек, ни пороху, они не обучены. Но и такое сопротивление все же лучше, чем если бы и дальше они позволяли господам тиранить и морить себя голодом; таким образом они, по крайней мере, из трех полученных ими ударов один вернут обратно и не даром отдадут свою шкуру! Я рад, что воюю теперь под праведным стягом и советовал бы вам остаться у нас. Нам нужны опытные люди. Немало таких я встречал и в крестьянских отрядах.

— Хорошо, — не колеблясь согласился Пятиокий. Мы же, молодые, не сразу ответили Завтрадомой.

Он улыбнулся:

— Я понимаю вас, вы охотнее вернулись бы домой. Но вам придется немножечко подождать, ничего не поделаешь. У меня самого даже такая фамилия, которая говорит о том, чего вы хотите. Разумеется, я тоже мечтаю попасть «завтра домой», но до той поры…

Тут мы один за другим кивнули Шимону Завтрадомой и протянули ему руки. Мне казалось в этот момент, что я даю клятву и я испытывал такое чувство, какого у меня не было даже тогда, когда я присягал на полковом штандарте перед всем полком.

в которой рассказывается о том, как крестьяне захватили монастырь в лесу, как они потом были окружены войском и какие последствия имело это для Корнела и его друзей

С крестьянами мы перезимовали значительно легче, чем если бы бродили одни по голодному краю. Как только выпал снег, война затихла, войска встали на зимние квартиры, и поля сражений ожили лишь весной. Наступил конец и для зимней спячки крестьянских отрядов: чем дальше, тем больше собиралось в них людей. К лету у Шимона Завтрадомой насчитывалось уже около двух тысяч человек. Кое у кого из них теперь были мушкеты, аркебузы и пистолеты. Собственно говоря, им не хватало еще только пушек да в достаточном количестве пороху, — добыть это было значительно труднее.

Я часто замечал, что Завтрадомой не верил в успех восстания крестьян, но он не показывал виду и делал все для того, чтобы их силы росли и крепли. Он старался научить крестьян обращаться с оружием, — обучать их помогали вожаку мы и другие странствовавшие дезертиры, присоединившиеся к нам, — рассылал по краю своих послов, которые, приводили ему из деревень подкрепление и поднимали людей на восстание. Словом, он был неутомим, деятелен и меньше всего заботился о себе.

Слухи о силе нашей ватаги довольно быстро распространились по всему краю; они поддерживали малодушных и притягивали к нам еще недавно колебавшихся. На нас обратили свое внимание и те, для кого мы были занозой в пятке, — господа-дворяне. А ими были все генералы и старшие офицеры, как у имперцев, так и у их противников. В этом вопросе обе воюющие стороны были заодно — ватаги мятежников должны уничтожаться, кому бы они ни попались. Ни одной стороне даже и в голову не приходило использовать крупные крестьянские отряды против другой. Почему? Да потому, что крестьянин, осмелившийся поднять руку на одного господина, может поднять ее на любого другого, — следовательно, его необходимо уничтожить, как врага.

Почувствовав, что над нами постепенно сгущаются тучи, Шимон решил подготовить отряд к более тяжелым Испытаниям. Поскольку не хватало главным образом мушкетов и пороха, Шимон стал ломать голову, где бы достать их. Он разослал во все стороны разведчиков и, созвав вожаков групп и тех крестьян, которые стояли рядом, сообщил:

— Мне доложили, что неподалеку отсюда, в лесу у реки, находится цистерцианский[21] монастырь и в нем хранится масса пороху и оружия. Его охраняет небольшой гарнизон. Приготовьтесь, выступаем в полночь.

Ночью мы направились в гости к святым отцам-бернардинцам; их отдаленностью от населенных мест, очевидно, воспользовался какой-то имперский полк и устроил свой арсенал. Мы шли лесом около двух часов при свете факелов, а потом погасили их и брели в потемках, то и дело натыкаясь на коряги, пока не подошли почти вплотную к широкой дороге, ведущей к монастырю. Если кто умеет тихонько идти по лесу, — так это крестьянин. Мы подошли к самому монастырю, не привлекая к себе внимания. Ведя нас, разведчики Шимона сделали большой круг мимо хозяйственных построек, чтобы собаки не учуяли нас, и направились прямо к монастырю, который торчал в темноте, словно могучая длинная крепость. Подле него не было заметно ни огонька, ни живой души.

Несколько крестьян приволокли откуда-то два бревна. Подняв их на руки и встав двумя тесными рядами, они раскачали их и бухнули по воротам. На ворота посыпались громовые удары тарана. Третьим ударом нам удалось пробить брешь, и через нее, как вода во время весеннего половодья, хлынула масса крестьян в подъезд, куда уже подбежало несколько перепуганных солдат. Но они слишком поздно очухались. Крестьянам даже некогда было возиться с ними, — они только сшибли их с ног, пробежали по ним и раздавили в один миг.

Только теперь раздалось несколько выстрелов из углов подворья и с галереи второго этажа, но мы уже ломились в те двери, к которым успели добежать, и скоро весь наш отряд проник во все флигели монастыря и в церковь. Свыше тысячи человек, участвовавших в налете, заполнили весь монастырь до последнего подвала.