Мне казалось, что земля уходит из-под моих ног. Ведь все это не могло означать ничего другого, кроме того, чем оно оказалось в действительности, — через минуту за мной захлопнулись двери городской тюрьмы.

Я уселся на соломе и долго не мог прийти в себя. Боже мой, что же я такого совершил? Совесть у меня была чиста, и я никак ничего не мог припомнить за собой, пока снова у меня в голове не блеснула мысль: лейтенант Тайфл!.. Каким образом и ради чего засадил он меня сюда, я не знал, но ни на секунду не сомневался, что это мог сделать только он, — ведь только у него хватило бы на это совести.

Сначала меня это испугало — мне уже не раз приходилось сталкиваться с ним, — но потом я постепенно успокоился: это было слишком давно. Я подвластен командиру своего полка. За время же пребывания у саксонцев я не совершил ничего предосудительного.

Но, как ни размышляй, я очутился в тюрьме. Отрицать это было невозможно. Как часто бывает в подобных случаях, никто не вступился за меня. Каждый раз, после долгих мучительных ожиданий, открывались двери моей камеры и какой-то молчаливый парень ставил на пол кувшин с водой, клал рядом с ним кусок хлеба и потом уносил пустой кувшин, я пробовал заговорить с ним, но он не отвечал.

Все это было мне уже не по душе, и я стал подумывать о том, как бы вырваться на свободу. Не попытаться ли мне стукнуть тюремщика кувшином? Такого удара вполне достаточно, чтобы оглушить его. Но как миновать потом лестницу, коридоры?.. Нет, все это — ерунда!

Однажды, когда тюремщик снова принес кувшин с хлебом, мне показалось, что там пиво. Я с удивлением взглянул на тюремщика, задержавшегося на этот раз в дверях, а тот, впервые с тех пор, как он стал приносить мне еду, только усмехнулся, скорее ухмыльнулся, и сказал:

— От «Розы»…

Мое сердце запрыгало от радости. Матоуш разыскал меня и заботится обо мне! Действительно, вслед за пивом я обнаружил кусок копченого мяса, запеченного в хлебе, и аккуратно сложенную записочку от Криштуфека. В ней было написано: «Не бойся, мы о тебе позаботимся».

С тех пор тюремщик стал несколько приветливее и разговорчивее. Но то, что мне удалось узнать от него, было мало утешительным.

— Ты посажен за дезертирство и участие в мятеже, — сказал он. — Тебе самому известно, чем это пахнет.

Да, теперь я знал. Так, значит, лейтенант Тайфл все-таки донес о моих старых делах! Разумеется, он-то уж сумеет договориться с судьями, они развяжут ему руки и помогут побыстрее расправиться со мной!

Через несколько дней в мою подвальную камеру вошел какой-то военный писарь и спросил меня, — признаю ли я себя виновным в обоих преступлениях. Своего дезертирства мне отрицать было нельзя, обвинение же в причастности к мятежу я целиком отверг, подробно объяснив все, как было. Писарь не дослушал меня и сказал:

— Достаточно и одного…

Через несколько дней ко мне вошел тюремщик, на этот раз с большой кружкой пива и куском мяса, которые он нес уже открыто, — поставил еду и чуть слышно пробормотал:

— Завтра — твоя казнь!..

У меня пропал всякий аппетит! С тех пор, как я облачился в военный мундир, вот уже третий раз мне приходится попадать коту в лапы! Хотя это был уже третий случай — второй раз я готовился к казни тогда, когда попал в плен к саксонцам, — однако я никак не мог привыкнуть к этому. Это только опровергало ложную пословицу, в которой говорится о том, что человек привыкает даже к виселице. Подобное могут утверждать лишь те, кому она никогда не улыбалась.

Время я определял по еде, — другого способа у меня не было: в камере царила постоянная тьма. Значит, сейчас время ужина, после него наступит ночь, а потом я, как ошалелый, бегал по узкой камере или, повалившись на солому, тупо глядел в темноту.

Долго ли продолжалось это, — не знаю, но неожиданно открылись двери и в мою камеру вошел священник, по крайней мере, так выглядел незнакомец в плаще, освещенный факелом тюремщика. Невиданное дело, — мелькнуло у меня в голове. — Прежде никто не заботился о последнем духовном утешении осужденного солдата. Ну, ясно. Теперь, что ни говори, все-таки мир!

Священник, лицо которого было закрыто высоким воротником и шляпой, надвинутой на лоб, попросил тюремщика прикрепить факел к стене и оставить нас одних. При первых же его словах я насторожил уши, — прозвучал хорошо знакомый мне голос.

И в самом деле! Как только тюремщик вышел, мнимый священник сорвал с себя шляпу — и передо мною очутился Криштуфек!

Для объяснений времени не было. Вытащив из-под своего камзола второй плащ и шляпу, Криштуфек объяснил, каким образом он собирается поступить с тюремщиком. Я должен встать у дверей, накинуть на голову входящего тюремщика плащ и помочь Криштуфеку увязать его. Веревку и кляп он принес с собой. Они находились у него уже в руках, когда мы услыхали чьи-то приближающиеся шаги и голоса. В последний момент Криштуфек успел все спрятать, я же отбросил второй плащ и шляпу на солому и уселся на них.

Как вы думаете, кто появился в дверях?

Лейтенант Тайфл!..

Однако он был не один. С ним вошел другой мужчина, худой, усатый, с высохшим, как у мумии, коричневым лицом, обрамленным черными, как уголь, волосами. С первого взгляда я узнал, что это был испанец. Ну и славную же парочку представляли собой эти черти!

Испанец в дорожном костюме был вооружен только шпагой.

Тайфл сверкнул на меня своим единственным глазом, но его внимание было приковано к «священнику», который изо всех сил старался держаться в тени.

— Священник? К солдату? — ухмыльнулся Тайфл. — Что за ерунда? Потом он стремительно повернулся к Криштуфеку, сорвал с него шляпу и грубым рывком распахнул его плащ.

— Э, смотрите-ка, мушкетер! — прошипел он так, как сказала бы змея, если бы она обладала даром человеческой речи. Мороз пробрал меня до самых костей.

Тайфл явно издевался над нами. Он полностью раскусил наш замысел и показывал, что нам незачем притворяться и обманывать его.

Тогда он обратился к испанцу.

— У меня, сеньор, был приготовлен для вас один экземпляр, а тут, вижу, он размножился. Надеюсь, это доставит вам только удовольствие. Вот этого, второго, я отдам за полцены, он не так силен.

Испанец подошел к Криштуфеку, бесцеремонно схватил его за плечи, ощупал у него мускулы на руках и отрицательно завертел головой.

Тайфл вздохнул.

— Хорошо, тогда за треть цены. Ведь нам следует сочетать приятное с полезным. Повесь его в порядке наказания, — и ты не выручишь за него ни гроша.

Затем он повернулся к нам и ядовито-сладким, словно отравленный мед, голосом сказал:

— Как я только что убедился, вы, вероятно, — неразлучные друзья, готовые ради дружбы пойти на все, что угодно. Пусть будет по-вашему. Я пошел вам навстречу и придумал кое-что получше одной, общей, виселицы. На ней слишком короткая смерть. Я позаботился не о коротком, а о более длительном и мучительном умирании, которое наверняка приведет вас к смерти. Вот этот высокоуважаемый господин, — и он указал на испанца, — изъявил желание предоставить вам возможность поплавать в море. Ему нужны гребцы для весел на чудесных кораблях. Вы знаете, что такое галера? Нет? Ну тогда вы скоро и очень основательно познакомитесь с ней сами.

После такого объяснения они мигом вышли и мы снова остались одни.

Теперь я уже ничего не мог поделать, но мне стало как-то немного полегче. Все же это лучше, чем завтрашняя виселица. Но Криштуфек побледнел, словно покойник.

— Ты не знаешь, чему радуешься, дорогой Ян, — сказал он мне, — а я кое-что слыхал о галере.

в которой Ян Корнел и Криштуфек попадают на галеру и становятся свидетелями такого происшествия, во время которого узнают о том, кто будет их новым господином