– Он на все способен, – сказала г-жа С**. – Спроси у Лавалле, откройся ему: он человек верный, проницательный и преданный тебе.

– Знаю, – отвечала Лоренция, – но не могу располагать тайной, которой Полина мне не доверяет: нельзя изменить тайне, когда я узнала ее невольно. Полина оскорбится и, из гордости своей, во всю жизнь не простит меня. Притом же, Лавалле предубежден против Монжене, не терпит его и не может судить о нем беспристрастно. Если ошибемся, то как поможем Полине? Если Монжене ее любит (а это может быть – она хороша, молода, умна), то мы уничтожим ее будущность, разлучим ее с человеком, который может жениться на ней и дать ей место в свете, какого она, конечно, желает. Вам известно, что она страдает, зная, что живет у нас. Ее жизнь ей в тягость, она хочет независимости, и только богатством может ее достигнуть...

– А если он не женится? – прервала г-жа С**. – Я полагаю, что он вовсе не думает о женитьбе.

– А я, – отвечала Лоренция, – не могу думать, что он так глуп или так бесчестен, чтобы вообразить, что может иначе обладать Полиной.

– Если так, – сказала мать, – попробуй их разлучить, откажи ему от дома. Он будет принужден объясниться. Если он любит, то сумеет победить препятствия и доказать любовь честными предложениями.

– Может быть, он сказал правду, – возразила Лоренция, – когда обвинил себя в любви, которая мешает ему решиться. Не то ли случается ежедневно? Иногда мужчина в продолжение нескольких лет колеблется между двумя женщинами: одна удерживает его при себе кокетством, другая привлекает скромностью и добротой. Настает минута, когда дурная страсть уступает хорошей, ум видит недостатки неблагодарной повелительницы и достоинства великодушной подруги. Если мы станем понуждать нерешительного Монжене, если приступим к нему с ножом к горлу, он с досады может бросить Полину, которая умрет с печали, и возвратится к ногам коварной, которая измучит или иссушит его сердце. Если же мы поведем дело терпеливо и осторожно, Монжене, ежедневно видя Полину, сравнивая ее с другой, узнает, что она одна достойна его любви и наконец открыто отдаст ей предпочтение. Бояться ли такого испытания? Полина уже любит его, но не может погубить себя. Он не посмеет, она не падет!

Такие доводы убедили г-жу С**. Она принудила только Лоренцию согласиться, что надо мешать свиданиям, которые становились слишком легки и часты между Полиной и Монжене. Лоренция решилась возить ее с собой в театр. Думали, что Монжене, лишившись случаев говорить с ней, полюбит сильнее, а часто видя ее, останется в прежнем упоении.

Но трудно было уговорить Полину выехать из дома. Она ни слова не отвечала, и Лоренция принуждена была играть с ней в детскую игру, убеждая ее доводами, в которые она не могла верить. Лоренция сказала ей, что ее здоровье расстроено домашними хлопотами, что ей нужно движение, развлечение. Даже упросила доктора предписать ей жизнь не сидячую. Все было пересилено бесчувственным упорством, которое составляет силу холодных характеров. Наконец, Лоренция догадалась попросить подругу, чтобы она помогала ей в театре одеваться и переменять костюмы. Полине сказали, что служанка неповоротлива, г-жа С** нездорова и устала от хлопотливой жизни, а сама Лоренция утомилась. Одни только нежные попечения подруги могли уменьшить ежедневную заботу артистки. Полина, стеснённая со всех сторон, по прежней дружбе и преданности покорилась, но с тайным неудовольствием. Видеть вблизи и ежедневно торжество Лоренции было для нее страдание, к которому она не могла приучиться; а теперь это страдание увеличивалось еще более.

Полина начинала предчувствовать свое несчастье. Когда Монжене вообразил, что может иметь успех у актрисы, то иногда невольно выказывал свое презрение к провинциалке. Полина не хотела ничего видеть, не верила очевидности, но, против ее воли, печаль и ревность вторглись в ее душу.

VI.

Монжене заметил, что Лоренция принимает меры к его удалению от Полины; также заметил, что Полина впадает в мрачную грусть. Он обратился к ней с расспросами, но ничего не узнал, потому что она была с ним осторожна, и они виделись только украдкой. Он видел только, что Лоренция, в искренней своей дружбе, присваивала себе власть над подругой, а Полина покорялась ей с досадой, едва удерживаемой. Он вообразил, что Лоренция мстит ей из ревности; он не мог думать, что предпочтение, оказываемое им другой, не изменит равнодушия Лоренции.

Он продолжал разыгрывать ту же фантастическую роль, с намерением несообразную, которая должна была оставить их обеих в неизвестности. Он нарочно не показывался им по целым неделям, потом вдруг появлялся часто, принимал вид беспокойный, показывал себя равнодушным, когда предполагали, что он раздосадован. Его нерешимость надоела Лоренции, а Полину приводила в отчаяние. Характер ее с каждым днем изменялся в дурную сторону. Она спрашивала себя: почему Монжене, показавший сначала столько усердия, теперь так мало старается победить препятствия? Она втайне злилась на Лоренцию за такое разочарование и не хотела понять, что ей оказали услугу, открыв ей глаза. Когда она спрашивала Монжене с притворным спокойствием о его частых отлучках, он отвечал ей наедине, что у него есть хлопоты, нужные дела, а в присутствии Лоренции он извинялся просто желанием уединиться или развлечься. Раз Полина, при г-же С**, присутствие которой казалось ей наказанием, сказала ему, что он должен быть влюблен в кого-нибудь в большом свете, ибо так редко показывается в обществе артистов. Монжене отвечал довольно грубо:

– Если бы и так, то какое вам дело до шалостей молодого человека?

В ту же минуту Лоренция вошла в гостиную и, взглянув на Полину, увидела на ее лице печальную и принужденную улыбку. Смерть была в душе ее. Лоренция подошла к ней и ласково положила руку ей на плечо. Полина, возвращенная к нежности страданием, в котором не могла обвинить свою соперницу, по крайней мере, в ту минуту, повернула голову и поцеловала руку Лоренции. Она, казалось, просила у нее прощения, что в душе ненавидела и оклеветала ее. Лоренция поняла ее движение вполовину и прижала свою руку сильнее к плечу бедной девушки в знак глубокой любви. Тогда Полина, удерживая слезы и с новыми усилиями, сказала ей с принужденной улыбкой:

– Я начинала бранить вашего друга за то, что он редко нас навещает.

Лоренция обратила на Монжене испытующий взор. Он принял ее строгость за женскую досаду и, подойдя к ней, сказал с выражением, от которого Полина затрепетала:

– И вы на меня жалуетесь, Лоренция?

– Да, жалуюсь, – отвечала Лоренция еще строже.

– Ну, так я утешаюсь, что выстрадал, находясь далеко от вас, – продолжал Монжене, целуя ей руку.

Лоренция чувствовала, что Полина задрожала.

– Вы страдали? – прервала г-жа С**, желавшая проникнуть в душу Монжене. – Минуту назад вы совсем не то нам говорили. Вы рассказывали о шалостях, которые утешали вас во время отсутствия.

– Я подделывался под ваши шутки, – отвечал Монжене, – но Лоренция не ошиблась бы в смысле моих слов. Она знает, что для человека, которому она оказывает уважение, нет уже шалостей и сердечных игрушек.

В это время его глаза горели необыкновенным огнем, и выражали не одно спокойное чувство дружбы. Полина следила за ее движениями, подметила его взор, и была поражена в самое сердце. Она побледнела и оттолкнула руку Лоренции грубо и горделиво. Лоренция изумилась, взором просила объяснения у матери, а та отвечала ей знаками. Через минуту они обе вышли и, взявшись под руку, пошли прогуливаться по саду. Наконец, Лоренция начала догадываться о гнусной тайне подлого любовника Полины.

– То, что я угадываю, ужасает меня, – сказала она с волнением своей матери. – В ужасе, я еще не верю...

– А уже я давно убеждена, – отвечала г-жа С**, – что он разыгрывает комедию, достойную презрения. Но его замыслы подымаются до тебя, а Полина принесена в жертву его честолюбивым намерениям.

– Так я все открою Полине, – сказала Лоренция, – но для этого я должна быть вполне убеждена. Я позволю ему идти вперед и выведу его на чистую воду, когда он сам попадет в западню. Он хочет вести со мной театральную интригу, очень простую и очень известную, так я буду отражать его теми же средствами, и увидим, кто из нас лучше сыграет комедию. Я никогда не думала, что он станет соперничать со мной, когда это не его ремесло.

– Поберегись, – сказала ей г-жа С**, – ты наживешь смертельного врага, и что еще хуже, литературного.

– И без того всегда есть враги между журналистами, – отвечала Лоренция. – Одним больше или меньше, все равно. Я должна спасти Полину, а чтобы она не вообразила измены с моей стороны, я сейчас расскажу ей все мои намерения...

– И потому они не удадутся, – прервала г-жа С**. – Полина связана с ним больше, чем ты думаешь. Она страдает, любит без ума. Она не хочет, чтобы ее разочаровывали. Она возненавидит тебя, если ты ее разочаруешь.

– Если так, пусть ненавидит, – сказала Лоренция, заплакав. – Скорее снесу горе, чем увижу ее жертвой коварства.

– В таком случае ожидай всего. Но если хочешь успеть, не говори ей ничего. Она все расскажет Монжене, и тебе нельзя будет поймать его.

Лоренция послушалась советов матери. До возвращения их в залу Полина и Монжене успели сказать между собой несколько слов, успокоивших бедную девушку. Полина была радостна и поцеловала подругу с таким видом, в котором проглядывали ненависть и насмешка триумфа. Лоренция скрыла свою жгучую грусть и вполне разгадала игру Монжене.

Не желая дать этому презренному человеку надежду, она стала подражать его обращению и прикрыла себя сеткой таинственных странностей. Она изображала то беспокойную меланхолию непризнанной любви, то насильственную веселость отважной решимости, потом впадала опять в глубокую тоску. Она не могла обратить на Монжене просительный взор и выбирала то время, когда Монжене наблюдал за ней, а Полина отворачивалась, и следила за ней глазами с нетерпением притворной ревности. Она так удачно изобразила лицо женщины отчаянной, но гордой, желающей скорее умереть, чем снести унизительный отказ, что Монжене с радостью забыл свою роль и занялся только разгадыванием ее роли. Его тщеславие объясняло ее согласно с его желаниями, но он не смел еще рисковать объяснением, потому что Лоренция не подала к тому явного повода. Хоть она и была превосходная артистка, однако же, не могла хорошо представлять лицо неправдоподобное, и однажды сказала своему другу Лавалле, которому ее мать против ее воли вверила секрет: