Моя мама, естественно, переживала за своего сына и была на его стороне. И в результате потеряла брата. Дядя Боря обиделся на нашу маму и демонстративно перестал приглашать ее и ее сына на все семейные праздники. Так длилось почти 20 лет. Но, вдруг на свадьбе уже моей дочери Риты, он сам подошел к своей сестре, попросил прощения, обнял ее и мир вернулся в семью. Не сразу, потому что моя мама тоже была очень обижена. И не только за своего сына. К этому времени много обид накопилось и у нее.

Обида за сестру, тетю Рему, когда он, ее брат, не позволил продать родительский дом, уповая, что ему больно это делать, и тете Реме с семьей пришлось одалживать деньги на отъезд в Израиль. Но когда немного позже, только через пару месяцев, уже он со своей семьей уезжал в Израиль, куда подевалась эта боль за родительский дом?!

Обида за себя. Он, дядя Боря приехал в Израиль, и моя мама с папой, живя на съемной квартире вместе с тетей Ремой, ее мужем и сыном, в частном захудалом маленьком домишке в религиозном районе города Ришона, приютили всю дяди Борину семью с детьми и внучкой. Но, вместо простого «спасибо», дядя Боря, перешагнув порог этого жилища с пренебрежением бросил: «Я не буду жить в этом свинарнике» и ушел.. А мама с папой могли, и ее сестра тетя Рема с мужем могли, и его, дядины дети могли… А он не мог. Мама готовила на всех, а папа тащил тяжелые сумки с базара, чтобы накормить эту ораву родственников, в результате получили «Опац ин цурэ», что по-русски означает «удар по лицу», а литературно говоря - «пощечина». Но если объяснить точнее, то это выражение на идишь означает, что просто плюнули в лицо. Мама с папой были люди очень терпеливые, они в очередной раз обтерлись и продолжали жить с оптимизмом, которому может позавидовать любой. Советская закалка!

Обид с одной и другой стороны было много. Однако разум и родная кровь не окончательно, но все же победили, и они уже иногда даже перезваниваются.

Иногда я думаю, что не глядя на все трудности эмиграции, то есть алии, дедушка Илья и бабушка Гита были бы рады умереть здесь, в Израиле. Возможно, я ошибаюсь. Но там, в далекой теперь Речице стоят одинокие их надгробья. А мы, так любившие их, дети и внуки не можем даже хоть раз в год посидеть рядом с ними, положить несколько живых цветов, да просто помыть памятники и убрать рядом маленький клочок еще родной земли, последнее прибежище дорогих нам людей.

Разве дедушка Илья и бабушка Гита умерли?! Снова и снова возвращаюсь в год 1980 – всемирно известный как олимпийский. Но для меня это не важно. А важно, что я стою у кровати беспомощной и очень дорогой женщины, которая пытается что-то сказать. Но только слезы бегут по щекам и жалобно просят глаза «пойми меня». Я понимаю тебя, бабушка, очень хорошо понимаю. Ты когда-то сказала, что нет большего счастья, чем тот момент, когда после долгой и мучительной боли она, боль, вдруг уходит. Так много раз было с тобой. Сегодня и я это понимаю. Но в те дни, твоя боль больше не уходила. Она навсегда поселилась в твоей уставшей кровати, навсегда украла твое тело. И только живые, красивые и молящие глаза не желали мириться с этой болью. Они кричали. А мои глаза кричали в ответ: «Узнай меня, бабушка, узнай, пожалуйста!» И ты узнала, конечно узнала, узнала и плакала.

Через месяц я снова приехала в любимый город. Приехала уже не прощаться. Бабушка больше не плакала… Она просто лежала в гробу посередине зала.

Я как сумасшедшая вбежала в этот, до боли знакомый зал с небольшим наклоном старого деревянного пола. Обхватила бабушку и стала тащить ее из гроба. Я не плакала, я орала. «Нет, бабушка, нет, вставай. Вставай, бабушка!».

Вокруг сидели какие-то люди. «Бабушка, нет, нет, нет! Ты живая! Вставай же!»

Меня с трудом оторвали от бабушки, вытащили из комнаты и я завыла. Потом долго истерила. Потом замолчала, как будто умерла.

Рядом в комнате истерил бабушкин сын, мой дядя Боря. Он свернулся калачиком на диване и бесконечно и горько плакал и стонал.

Так я встретила первую в моей жизни смерть родного мне человека.

А потом, через месяц дедушка ушел к бабушке и я писала две надгробные дощечки с датами рождения и смерти, с любимыми и родными именами.

И к концу написания дощечки стали мокрыми…

Я проклинала тогда свои способности, красиво писать разными шрифтами, оформлять стенды и альбомы.

В тот год я действительно стала взрослой.

Думая о бабушке Гите, о моей маме и тете Реме, я в миллионный раз удивляюсь: откуда берутся такие чудо-женщины, такие всесильные и такие жертвенные. Нет, это не женщины жестокого, корыстного, развращенного капитализма. Это особый продукт безвременно и, кажется навсегда умершего, социализма.

10.

Она

Это было так давно, что кажется совсем в другой жизни. А иногда, когда совсем плохо, кажется, что было вчера. И вертится без конца плёночка старого формата...

Как это произошло, что жизнь почти прошла. Сколько прекрасного и горького в ней было!. А она взяла и прошла. Когда, где, с кем... Почему?! Кто знает, зачем мы живем. Зачем барахтаемся в повседневности, мечтая о чем-то безумно красивом и интересном. О, эта волнующая, вечно беспокоящая наши сердца неизвестность будущего!

Нет, это не время проходит. Это мы проходим через время, через бытовуху и праздники, через планы и реальность, через мечты и разочарования. Идем куда-то: вперед ли, назад ли... Кто знает. Да не сами идем. Мы – ведомые. Вот только кем? Богом ли, чертом ли, высоким ли предназначением или животной необходимостью выжить.

Почему именно сейчас, уже почти в конце пути ей стало важно, зачем и куда мы идет. И какая разница зачем, если мы идем в «никуда». Непонятое и непознанное никем "никуда". Нет. Наверно важнее – с кем.

«Ну и с кем я иду?» - думала она. «Не знаю. Вроде одна ...» А эти люди рядом, любимые и любящие, заботящиеся о тебе и позволяющие заботится о себе... Одна ...

Одна ли?

А он, каждое утро утверждающий свою любовь нежным и заботливым "Доброе утро, любушка" и завершающим этот день "Девочка моя, красавица.."

«Зачем Бог послал ей его именно сейчас». Сейчас, когда она хотела успокоиться и больше не думать "Зачем, куда, с кем " ....

11.

Мама

Я не так часто прихожу к маме, хотя живем мы в 15-ти минутах ходьбы друг от друга. А мама уже не может преодолеть это расстояние. Еще совсем недавно, до падения и перелома, она каждый день в 5 утра торопилась в центральный парк Им. Ротшильда в нашем городе Ришон Лецион. Добродетельная наша Ирия (Горсовет) построила в нем спортивные сооружения и мама, с такими же энергичными и бодрыми энтузиастами за 80, упорно доказывала себе и природе Жизнь.

Прожив всю жизнь среди людской суеты и шума, сегодня ей очень не хватает общения. Ей порой скучно и тоскливо. И вот она в который раз набирает меня по телефону. В трубке молодой и здоровый голос. До такой степени молодой, что я иногда забываю сколько этому голосу лет и начинаю спорить и раздражаться. Потом вспоминаю и мне ужасно стыдно и больно. Я снова расстроила маму. Быстро набираю ее номер и прошу прощения. Мы обе рады моему объяснению и обе смеемся. Мама никогда для меня не будет старая. Она всегда та, молодая и стройная красавица с длинной косой за плечами и умными глазами. Я никогда в жизни не видела женщины более красивой. Разве что только мои дочери…

Который раз я прошу маму: «Напиши о себе, о своей жизни». Она очень интересно рассказывает о своей жизни в молодости, и во время войны. Ее головы уже давно коснулась седина, но даже близко не приблизились такие распространённые сегодня болезни, как потеря памяти или старческий маразм. Мне порой кажется, что если бы не больные ноги, она и сегодня могла бы стоять у доски и объяснять законы алгебры.

Она очень интересно рассказывает… Но писать никак не соберется. А я жду этот живой и честный материал.