В ту зиму снега было много, даже очень много. Он искрился и манил прилечь на его пушистое сияющее белизной одеяло, расслабиться и блаженно созерцать бездонное голубое небо, лениво наблюдая за движением теплого пара, выходящего из жаждущего мужского прикосновения, полуоткрытого рта. Но рухнуть одной на это снежное ложе – это одно. Совсем другое - вместе.

Они вышли из машины и направились в сторону леса. Но не успели пройти и десяти шагов, как обоюдное и неуправляемое желание охватило их. Этот безумный жар, который рождался под их теплыми зимними одеяниями, казалось, мог растопить весь снег ближайшего леса. ОН быстро, но очень нежно прижал ее к себе. Его губы прикоснулись к ее лицу и начали движение. Они нервно искали, где бы остановиться. Вдруг их дыхание сомкнулось, и сердце одного услышало сердце другого.

Боже! Это не просто страсть! Это Блаженство! Быстрыми и горячими руками он стал расстегивать ее брюки. Потом одним движение опустил свои… Но нет, больше нет сил терпеть. Он резко и неожиданно повернул ее задом, изогнул и его горячий член ворвался в ее мягкую и полную желания плоть. Оба тела начали двигаться в такт. То медленно, то быстрее, то вдруг рисуя круги перед устыжающим оком притаившихся вдали зеленых елей, прикрывающихся снегом от стыда и неловкости присутствия.

Рядом дорога. Они так и не успели добраться до леса. Возможно, нежданные гости проезжая или проходя мимо, могли наблюдать за этим актом самосожжения. Возможно. Но это уже не беспокоило двух слишком близких на тот момент людей.

ЕГО руки с силой обхватили ее почти тонкую талию, и каждое новое его движение внутрь выражало все меньшее желание сделать движение назад. Порой тела просто замирали и не могли разомкнуться. Еще секунда и произойдет этот удар. Но нет, ОН снова делает движение назад. Безумное дыхание вырывается из ЕЕ уст. Он делает сильный толчок вперед и оба снова замирают. Нет, не так быстро… Хочется продолжать эту игру до бесконечности. Но желание становиться совершенно неуправляемым. Вдруг ОН отрывается от упругого и нежного округлого кусочка женского тела, и томно поворачивает ЕЕ лицом к себе.

ЕЕ безумные от желания глаза умоляюще смотрят на НЕГО. ОНА больше не владеет своим телом, своими мыслями и автоматически начинает шарить жаждущими любви руками под его расстёгнутой одеждой. Вот его мощная по мужски шея, немного покрытая волосами грудь, неожиданно мягкий живот, и вот уже она - сама мужская гордость. ОНА нежно провела рукой по упругой мякоти, обхватила, и стала массажировать, наслаждаясь и блаженствуя. ЕЕ рука быстро двигается по ЕГО члену, то вытягивая, то движениями по кругу, то сильно до боли сжимая, то чуть касаясь, словно порхающая бабочка, как бы невзначай касающаяся своими крылышками желанный цветок. Вот уже капельки влаги собираются на конце… А ОНА все продолжает и продолжает мучить ЕГО. И, наслаждаясь ЕГО реакцией, ОНА не отрываясь смотрит в его горящие глаза. Потом направляет его член к себе и легким движением вводит в уже влажную, ожидающую сильного и торжествующего финала, женскую обитель. И снова два ненасытных тела двигаются в такт. Движения все ускоряются и ускоряются. Их частота уже не поддается временному размеру. Больше нет сил сдерживаться … Очередная горячая волна накрывает их тела… И вот последняя, самая сильная… Голова совершенно поехала… Финальный удар молнии изнутри. Словно разряды тока пронзают два тела и вызывают неуправляемые конвульсии. Раздирающий, рваный крик вырывается у обоих, нагло нарушая тишину и покой зимнего леса.

Все! Два измученных и ослабевших тела падают на пушистое снежное покрывало и две пары почти влюбленных глаз радостно смотрят в чистое бездонное голубое небо.

Не холодно. Не стыдно.

29

Могильный крест

Однажды, когда я работала инспектором Отдела культуры в моем родном районном городке, мы с заведующим поехали в очередную командировку. После проверки нескольких сельских клубов и библиотек, как это и было принято в то время, руководство сельского Совета повезло нас перекусить. В общем-то, это логично. Ведь столовых и ресторанов на селе практически не было. По пути мы проезжали сельское кладбище. Что-то привлекло мое внимание. Вернее что-то просто «позвало», потянуло.. Я попросила остановиться, и мы вошли на кладбище.

День был солнечный, красивый и все вокруг как бы излучало покой. Все.. Но вдруг мой взгляд привлек небольшой деревянный, клонящийся к земле крест. Дерево давно покоробилось и почти сгнило. Явно его установили во время войны. Об этом говорили искореженные цифры на дощечке. Среди крепких и ухоженных памятников со звездами и крестами, он смотрелся как забытая всеми сиротинушка и брошенная на умирание и полное исчезновение. Но сиротинушка не желала умирать, и из последних сил тянулась своими уставшими ручонками - двумя сбитыми деревяшками, к солнцу.

Этот деревянный крест был словно упреком всей безалаберности, всей неблагодарности ныне живущих, тем, кто в страшной войне отдал свою жизнь, подарив нам мир и благополучие.

Приблизившись к этому умирающему памятнику Великой Победе, я увидела болтающуюся дощечку с именем молоденького солдата. Молоденького, потому что на дощечке кроме простого русского имени, с трудом различимого на ней, были выцарапаны годы жизни и смерти. Была середина войны, и было ему всего 20 лет.

Гнев и боль зажглись в моей душе. Зажглись так сильно, что я начала кричать: « Как Вы могли? Как посмели допустить это?» Я и сама не очень понимала, кому относились эти слова: то ли рядом стоящему председателю Сельсовета, то ли всем жителям деревни, то ли всем живущим на земле. Председатель стал пятиться в сторону и что-то бормотать в оправдание.

Бес вселился в меня, и я с силой оторвала дощечку от креста и прижала к груди. Мне хотелось согреть этого солдата, ведь он так долго лежит в холодной, неухоженной земле. Кажется, я даже заплакала. Но гнев был сильнее слез. Я видела, как этого парнишку сразила фашистская пуля, как оставили его убитого, отступающие войска, как такие же измотанные, голодные солдатики убегали от смерти. Как потом наступила тишина и он мок под дождем до самой темноты, пока его не нашла какая то сельская женщина.

А потом она, эта убитая горем и непосильной работой крестьянка, вырыла могилку, завернула паренька в самую красивую, вышитую ее мамой скатерть, и положила в эту могилку неизвестного ей солдата. Не бросила его гнить, не испугалась уже поселившихся в деревне фашистов. Похоронила, как похоронила бы своего родного сына. Поплакала вдоволь, помолилась и выпила стакан припрятанного давно самогона. И снова поплакала, и снова помолилась. Сохранила ли она его документы, искала ли она потом его мать? Кто знает. Может и она не дожила до Победы и лежит где то рядом с ним, похороненная уже кем то другим. Наверно, подумала я, если бы была жива, ухаживала бы за этой могилкой. Скорее всего, нет уже того, кто прятал безжизненное тело советского солдата в родную землю, кто сколотил этот крест и выцарапал имя и даты жизни и смерти. А власти сельской вначале, после войны, было не до этого. А потом и подавно, занялись более важными делами – выживание людей, выживание самой деревни. А потом – борьба за план, соцсоревнование, поднятие культуры на селе. А потом - бег за пределы этой, когда то любимой деревеньки в город… В общем, хоронили на деревенском кладбище, тех кто еще не сбежал в город и умер то ли от старости, то ли от пьянства. А могилку перестали вообще замечать. И даже пионеры местной школы как то пропустили и не замечали этот памятник страшной, уже ушедшей в историю войны. Разыскав родных этого солдата, они с легкостью могли бы стать маленькими героями своего края, и без особого труда заслужить огромное уважение своих земляков. Но, то ли поленились, то ли не заметили, то ли не получили указаний от учителя или пионервожатой.

Сильно-сильно прижимая сорванную дощечку к себе, я побежала к машине. В голове уже вертелся план розыска. Всю дорогу я обдумывала с чего начать, куда писать, в какие двери стучаться. На угощение председателя мы уже не поехали. Нам было не до этого. Да и он уже не настаивал, а тихо и покорно откланялся и сел в свой газик.