Наш служебный Москвич-пикап наконец въехал на территорию Дома культуры, в котором располагался и наш районный Отдел культуры. Машину загнали в гараж, и там же в уголке я пристроила эту дощечку. Как бы спрятала, чтобы не украли, не сломали, не выбросили. А мы уставшие и голодные побрели по домам.

На завтра, придя на работу, я сразу занялась срочными делами и «дощечку отложила на потом».

Шло время. Срочные дела сменялись не очень срочными, подготовка планов и отчетов сменялась подготовкой к большим и важным праздникам, проведение концертов и массовых культурных мероприятий сменялось проведением литературных чтений, конкурсов, комсомольских и партийных собраний… Планировали, готовили, проводили, отчитывались … А дощечка, о которой я просто забыла, так и лежала припрятанная в гараже. И заведующий отделом культуры забыл, так как у него кроме всех дел, было еще одно важное занятие – любовь к спиртному. Я вообще редко видела его трезвым. Приходя утром на работу, он задерживался в своем красивом, уставленном дорогой мебелью кабинете 20-30 минут, затем звонил кому то, и, проходя через приемную, где я сидела, делал широкий жест рукой и со словами «Кируй» удалялся на очередное распитие зеленого змия. С кем, куда, я никогда не знала. Иногда, если он был срочно необходим по работе, я звонила по всем управлениям колхозов и совхозов и находила его в какой то заброшенной деревне, уже «готовым», то ест не вменяемым.

Только на одно слово у него хватало сил, чтобы ответить. «Кируй», и снова брошенная трубка отвечала короткими гудками. Я кировала. По-русски это слово означает – руководить. Я отдавала своей работе всю силу, все время и всю любовь.

Днем руководила, по ночам делала отчеты. Сутками, без выходных готовила очередной вечер для трудящихся моего города: писала сценарии, и сама проводила вечера и мероприятия. В свободное от основной работы время пела в вокально-инструментальном ансамбле (ВИА), руководила кружком художественное слово, и тд. и тд. и тд. И была очень счастлива.

А что же наша дощечка? Какова ее судьба?

Шло время, как истинный «вестник Перестройки», как прозвали меня в то время на работе, да и в городе, я стала бороться с пьянством и разбазариванием государственного имущества – чем и занимался мой заведующий отделом культуры Райисполкома. В один прекрасный день я вошла к нему в кабинет и смело отрапортовала: «Я иду жаловаться на Вас в райком партии». А он только улыбнулся. Я тогда еще не знала, что Первый секретарь нашего райкома партии был его собутыльник, и сосед по площадке в доме, где жила почти все местная знать.

Меня приняли очень уважительно и так же уважительно проводили, обещая разобраться в ближайшее время. Но ни в ближайшее, ни в отдаленное время, никто и ни в чем не разбирался.

Недовольных поведением и образом жизни товарища Прокопенко было не мало, и прошел слух, что кто-то написал жалобу в Областное КРУ, потому что вскоре приехал молодой симпатичный проверяющий еврей и стал вести расследование.

Тогда, там я ходила на работу пешком и наслаждалась приятным 20-минутным расслаблением на свежем воздухе. А свежий Белорусский воздух не располагал к самокритике и анализу содеянного. Сейчас, здесь я езжу на работу на автобусах. Обычно стоя, крепко держась за поручни, так как израильские водители бездумно набирают большую скорость и так же бездумно резко тормозят через короткое время на очередной остановке, забывая, что между остановками в городе очень малое расстояние. Пассажиры со стонами и криками шарахаются с одной стороны в другую, ругают водителя, а он или молчит, или улыбается в ответ. Израильская ментальность. В израильском автобусе не отдохнешь, не расслабишься… Но езда в автобусе очень обогащает твои познания о человеке, его сущности, и в том числе о самом себе.

Вот так каждый день я еду, шарахаюсь из стороны в сторону, извиняюсь за то, что мне наступают на ноги и размышляю. Одним из таких размышлений было страшное осознание, что ничего исправить с этим крестом, с этим солдатиком уже нельзя. Если тогда и там еще можно было по имени и датам на дощечке восстановить и увековечить его имя, узнать родных и сообщить им, то теперь все кончено. Тогда и там я еще помнила название деревни, место захоронения. Тогдашний пьяница, мой заведующий, давно умер и новая заведующая навряд ли знает что-либо об этом. Да и старый гараж отдела культуры, где в уголке, когда то притаилась эта несчастная дощечка, скорее всего уже снесли.

И грызет меня совесть – зачем я сорвала тогда эту дощечку. Какое право имела? Ни почетная должность секретаря первичной комсомольской организации Отдела культуры, ни звание «Отличный работник отдела культуры», ни даже должность инспектор отдела культуры, ничего не давало мне право рвать историю хотя бы одного человека. И пусть бы стоял этот кривой старый деревянный крест с нацарапанным текстом на гнилой дощечке. Было место, было имя, была хоть какая-то память. А сейчас, благодаря мне, нет места, нет имени, нет памяти, а значит, как бы, нет и никогда не было, пусть одной, но человеческой судьбы. И возможно до сих пор стоит сиротливо тот безголовый, безымянный крест, как укор мне и мне подобным, которые часто бесцеремонно берутся решать вопросы, не умея и не имея право их решать.

«Кто безгрешен, пусть бросит в меня камнем..»

А я не думала, грешна, безгрешна.. и «бросала камни» в зав. отделом культуры. Да - пьяница, да - вор. Но имела ли я право после этой истории с крестом так рьяно бороться и идти до конца?

И что страшнее: пить, когда вся страна пьет, воровать, когда вся страна ворует, или убить память об одном человека – солдате, отдавшим свою жизнь чтобы Родина жила? Его Родина, моя родина, наша Родина!

Может, и не было у него к тому времени – к середине 80-х, каких-либо родных. Мать скорей всего уже умерла, а может и погибла во время войны. Ведь не искала до сих пор. Был он слишком молод, чтобы иметь детей. Но и это не оправдание для меня. Просто я уничтожила его след на этой земле, и нет мне прощения.

Но уже приехал молодой симпатичный проверяющий еврей из Областного КРУ и стал вести расследование. Правда, это уже другая история.

Недовольных было много. Но на совместном собрании коллектива Отдела культуры, Дома культуры и районной центральной библиотеки я со своей правдой оказалась одна. На собрание были приглашены ответственные работники горкома и райкома. Одни из присутствующих трусливо прятали глаза, другие подобострастно и с любовью смотрели в глаза ответственных работников. А в это время активная право-защитница нашего начальника и своей должности перед выходом на пенсию – зав районной библиотеки и председатель профсоюза Отдела культуры, старалась вылить на меня как можно больше грязи. Оказывается, это я на рабочем месте распиваю спиртные напитки и даже представила вещественное доказательство – бутылку, якобы изъятую из моего рабочего стола. Она приводила еще какие-то порочащие меня факты, не имеющие место быть, но почему то не говорила о действительных моих грехах. Ведь я, вместе с «обвиняемым» встречала и развлекала гостей - наших и иностранных. И это заключалось, естественно, не только в подношении хлеба с солью. Я вела кружок «Художественного слова», что в соответствии с инструкциями было недопустимо при моей должности инспектора, и получала за это 40 рублей в месяц. И конечно недопустимо было мое солирование в Вокально Инструментальном Ансамбле, где за каждый выездной концерт я получала 5 рублей. Сказать честно, лично мне Товарищ Прокопенко не сделал ничего плохого, кроме одного раза, когда не позволил поехать лечиться после операции, а сам уехал в отпуск, оставив меня вместо себя и.о. Нет, не за себя я боролась, когда боролась с ним, за Державу обидно.

После, уже не публично, выше упомянутая право-защитница, неприятная и жутко располневшая к пенсии товарищ Х, пыталась распухлыми от жира и сухими от волнения губами пролепетать, что ей надо спокойно доработать и уйти на пенсию, и поэтому я не должна держать на нее зла, понять и простить. «Да и какая разница» - оправдывалась она – « ведь все всё знают».