Все сели. Староста придвинулся к столу и уставился в шершавые доски стола.

— Разрешите полюбопытствовать, — начал Зарудный небрежным тоном, какие дела привели вас сюда?

— Коммерция, — коротко ответил Магуд.

— А точнее?

— Коммерция и охота.

Зарудный сидел, тяжело положив руки на стол. Он спокойно заметил:

— Теперь неподходящее время для подобных вояжей.

— Почему?

— Камчатке угрожает война.

— Ну и что ж из этого? Вы воюйте, а мы будем торговать. Торговый человек всегда полезен.

— Торговец торговцу рознь, — усмехнулся Зарудный.

— Мое дело — деньги. А из кого я их выжму и каким образом, в это, молодой друг, лучше нос не совать…

— Я вовсе не признаю вас за своего друга, — сказал, с трудом сдерживаясь, Зарудный, — а более того, не признаю вашего права надувать камчадалов, грабить соотечественные нам племена…

Зарудный поднялся. Магуд рассмеялся и ткнул в бок рыжего:

— Слышишь, парень! Он этих грязных животных называет соотечественниками! Не собираетесь ли вы их выбирать в конгресс?

— Что с вами попусту толковать! — презрительно пожал плечами Зарудный. — Вы даже не умеете уважать хозяина дома, за столом которого сидите.

Тойон беспокойно заерзал на скамье. Низкорослый старик с удивительно коротким туловищем, когда садился, казался седым карликом. Андронников зло посмотрел на него, отодвинул чашку и буркнул:

— И поделом ему, по гостю и хозяину почтение…

— Хорошо, — сказал Магуд. — Вы хотите помешать мне?

Зарудный поднялся из-за стола.

— Непременно, если вы не подчинитесь закону.

— Я не знаю ваших законов. И не хочу знать. Пусть один английский корабль появится в Петропавловске — и вы разбежитесь, как зайцы! разошелся Магуд, не давая Зарудному слова сказать. — У вас нет пушек, нет штуцеров. Конечно, охотиться на медведей с русским ружьем прибыльный бизнес… Пока ружье начнет шипеть, — Магуд, сжав жирные губы, имитировал шипение пороха, — и раздастся выстрел, медведь успеет наесться ягод, пробежать пятнадцать миль до следующей провинции и преспокойно улечься в берлогу.

— Смею уверить, вам это не удастся, — сказал Зарудный.

— Что?

— Улечься в берлогу. Подымем.

Магуд вскочил, но Зарудный, не обращая на него внимания, повернулся и пошел в свою комнату. Андронников остановился в дверях.

— Мистер Магуд, — обратился он к американцу, — если стариковская память не обманывает меня, вы попали к нам с потерпевшего крушение брига "Мария"?

— С "Марии", — огрызнулся Магуд. — А что?

— Много всяких отбросов выкидывало море на нашу землю, но такой дрянью, как вы, оно нас еще не одаривало… Так-то! — Андронников с силой хлопнул дверью.

Удалой с друзьями устроился в пустой избе. Лежа на полу, Семен с удовольствием слушал певучий, спокойный голос Ивана Афанасьева, рассказывавшего о Камчатке, о местных обычаях и достопримечательностях. Многое казалось странным. Взять хотя бы самого Ивана Афанасьева. Ладный парень, скуластый и загорелый. Определи такого на корабль — кто отличит его среди массы русских матросов? И говорит по-русски ровно, уверенно, только некоторые слова произносит необычно, по-здешнему немного шепелявя. А толкует все о чем-то незнакомом, далеком. Бог Кутха и его жена Какх, вероломный лесной карлик Пихлач, злые духи, горелые сопки — жилища богов, священный ворон…

— Ладно ты выучился русскому! — похвалил Удалой Афанасьева.

— Мало-мало, — ответил польщенный охотник. — Здеся-ка школа была. Я был совсем маленький, дома одно камчадальское слово слыхал. По-русски понимал не шибко, а учитель, видишь ты, казенной грамоте слабо знал, все по-церковному. Вот выучил я: "Распятого же за ны…" — Иван старательно произнес эту фразу, с усилием выговаривая буквы "с", "ж" и "з", — а учитель все поправляет меня: "Рашпята за жаны", "рашпята за жаны…". Так и запомнил я этот урок, а когда приехало начальство и спрашивали нас, я встал и громко ответил: "За жену распятого…" Смеху-то дивно было…

— Ишь, придумал! — удивился Семен. — Небось, секли?

— Не-е, — протяжно ответил Иван.

— На корабле за богохульство линьки полагаются.

— И ему, верно, досталось, — вмешался в разговор Никита Кочнев, только не помнит. Уж больно незлобивы, отходчивы они.

— Здесь сробеешь, — Семен взял Афанасьева под защиту. — Начальства у вас, я погляжу, больно много. На каждую живую душу, почитай, пять начальников да десять собак.

— Собак поболее будет, — подтвердил камчадал.

— Чудно живете, — проговорил Семен, ворочаясь на тонкой крапивной циновке. — Кругом богатство какое, река — что уха, соли да ешь, и погоды стоят подходящие, а вы ровно нищие или погорельцы.

Иван приподнялся на локтях. Луна осветила его смуглое, со скудной растительностью лицо, озаренное горящими темными глазами.

— Здеся-ка все есть, — сказал он зло, — да не для нас. Чиновник берет. Купец берет. Беда берет. А у охотника две руки, два глаза, одно ружье! Что будешь делать? Купцу не жаль охотника. Приезжает начальник, кричит: "Иван, вези почту! Иван, вези товары! Иван, вези меня!" Снял поклажу — нарты чистые, ни жиру на них, ни денежки не осталось. Собаки худые, кушать просят, рыбы нет. Чем кормить будешь? Пришел домой — другой начальник едет, кричит: "Эй, Иван, вези меня!" А денежки-то наши в берлоге полеживают, найти нужно. Как будешь искать? Зимой приехал купец — взял соболя, взял песца, взял горностая, охотнику зайца оставил. Что будешь делать? Сытому и жир невкусен, а проголодаешься — и кора сладка.

— Хлеб сеять надо, — твердо сказал Удалой.

— Что камчадал, что русский поселенец — одинаково живут, — Никита зевнул. — С ползимы сарану жрут. Иной раз спишь, во сне хлеб видишь. А сеять пробовали — не доходит.

— Только ангелы с неба не просят хлеба, — подтвердил Семен. Говоришь, не доходит?

— Не достигает. В конце августа заморозки побивают.

— Не до-сти-гает! — передразнил Семен. — Оттого не достигает, что на флотских надеетесь. Не стоит и беспокоиться, привезут-де матросы мучицы, сахару привезут. А не везли бы — умудрил бы бог. Рожь хороших рук требует, — заключил Удалой примирительно.

— Заняты руки-то, не больно размахаешься! — сердито ответил Никита.

— Чем же заняты?

— Ныне крепости строим супротив англичан. В другое время все больше казармы да гауптвахты. Уж тут у нас ни одного острожка, ни одного поста не заложат, пока гауптвахты не построят.

— Заместо церкви? — ухмыльнулся Удалой.

— Казенное заведение, — строго сказал Никита, — первейшей надобности.

Стало тихо. Никита ворочался, устраиваясь поудобнее, Иван же так и остался неподвижно лежать на полусогнутых руках. Даже дыхания его не слышно.

Удалой осторожно тронул плечо камчадала и тихо спросил:

— Слышь, парень, а клады тут водятся?

— Клады? — удивился Иван.

— Ну, богатства, в земле схороненные, спрятанные в тайниках, господское добро краденое, турецкий монет…

— Здеся-ка-а? — протянул Иван. — Однако, есть. В лесах и на сопках дивно карликов есть. Пихлачи называются. Весь год разъезжают в маленьких нартах из китового уса, а в упряжке у них тетерева. Они собирают шибко много мехов — таких теперь охотнику и не найти — и прячут их в тайном месте. След от маленьких нарт ма-а-ленький, неприметный, скоро пропадает на снегу или в траве… Трудно найти такой след, хороший глаз нужен. А нашел — тут дело пойдет, только не дай Пихлачу затеряться в кедровом стланике или в сугробе. Пихлач хитрый, злой. Найди ивовую жердь, облупи кору и положи поперек следа. Только смотри не путай, — тут ольха не годится, береза не годится, даже тополь не годится, а об иву разобьются нарты, Пихлач сядет возле них и непременно человека дожидаться будет. Хорошо ездит Пихлач на тетеревах, важно, как тойон, сидит, а починить нарты не может. Тут и надо идти по следу и выручать его из беды, а только цену за помощь назначить самую дорогую, какой и не слыхали еще на земле, Пихлач все даст.