Папа и я сели в автобус, идущий до школы. Почти все остальные доезжают сами. Автобус заполнен усталыми пассажирами, едущими домой после работы, но нам удалось сесть впереди.

– И снова мы идём вместе. Я должен что–то знать, прежде чем мы войдём в логово льва? – Он улыбается и слегка толкает локтём в бок.

– Эм...

– Попадала в какие–нибудь драки? Писала плохие слова в классах? Оскорбляла учителей?

– Я ничего не говорила, – хитро улыбаюсь я. – Но если заметишь у миссис Кронан сломанный нос или подбитый глаз, постарайся не смотреть в упор.

– Я постараюсь изо всех сил. Скорее всего, у неё это скоро произойдёт.

Мы оба смеёмся и это так мило.

***

У миссис Кронан нет сломанного носа и подбитого глаза. Вместо этого у неё розовые тени (словно она заразилась какой–то инфекцией глаз) и напудренное лицо. Пудра, кажется, собирается в каждой из её многочисленных морщин. Она выглядит пыльной.

Её похвалы переходят все границы больше, чем обычно.

– Ну, что я могу сказать о нашей маленькой звёздочке? Она вела себя очень хорошо, особенно учитывая эту страшную трагедию.

Мне удаётся не закатить глаза. Миссис Кронан оказалась как рыба в воде, когда это произошло. Может, несправедливо говорить, что она наслаждалась этим, но я не могу перестать думать, что это правда. Она продолжает упоминать это в классе. Для начала, она пытается оставить десять минут в конце каждого урока, чтобы поговорить о нашем самочувствии. Это продолжалось всего неделю, прежде чем стало ясно, даже ей, что лучше мы будем говорить о Великой депрессии, Холокосте и о других весёлых вещах, чем о наших чувствах перед всеми. Вы бы могли просто сказать, что Кронан была опустошена. Тем не менее, когда звенит звонок в конце каждого урока, она обычно говорит что–то вроде "Помните, девочки, я всегда здесь, если вы захотите поговорить. О чём угодно". Но, очевидно, не о кровавом.

Остаток собрания проходит М–Е–Д–Л–Е–Н–Н–О. Ничего особенно интересного сказано не было. Папа много улыбался. Меня часто передёргивало. И прежде чем я это поняла, пришло время для нашего последнего вопроса. Того, которого я боялась. Я даже не знаю, почему я его боялась. Не то чтобы она знала. Но она была здесь. И этого достаточно.

Дейли была единственным учителем, с которым папа не встречался. Остальные были уже протёрты до дыр за столько лет. Антиквариат ушедшего века. Моя школа – мамонтовое кладбище. Они бы могли использовать большой слоган на воротах академии: "Академия Брансфорд – место, куда приезжают хорошие учителя, чтобы провести свои последние дни".

Когда мы вернулись в её класс, Дейли сидела за столом и пила из крошечного пластикового стаканчика. Папа шёл впереди меня, спокойный и уверенный. Он протянул руку над столом.

– Мисс Дейли? Очень рад, что, наконец, могу встретиться с Вами.

Она полу–встаёт и пожимает ему руку.

– Мне тоже приятно, мистер Кинг.

Её улыбка настоящая и огромная.

Мы садимся напротив неё, она приветствует меня, и я отвечаю ей тем же. Она выглядит маленькой и хрупкой за этим огромным столом.

– Как Алиса в этой четверти?

Папа сидит на стуле, скрестив ноги. Он, очевидно, ожидает те же умозаключения, что и от остальных.

Дейли смотрит вниз на свои записи, смещая их, а затем встречается взглядом с моим папой.

– Я должна быть честной с Вами, мистер Кинг. Я немного беспокоюсь об Алисе.

Я смотрю на белую доску позади неё. Кто–то плохо её почистил. Я могу увидеть слово "Чансер", но думаю это больше похоже на "Чосер". Так это имеет значение.

– Беспокоитесь? Почему?

Папа расставляет ноги и наклоняется вперёд.

– Не уверена, что она хорошо справляется после...

Почему она не может произнести это? Почему никто не может просто сказать это?

– Но её оценки в порядке, разве нет?

Да. Они в порядке. Ты сказал ей, папа.

– Да, её оценки в порядке. Эссе, которое Алиса получила на прошлой неделе, было отлично написано и хорошо аргументировано и просто... в порядке.

Папа пожимает плечами.

– Тогда в чём проблема? Всё же в порядке.

НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ ПРЕКРАТИТЬ ГОВОРИТЬ "В ПОРЯДКЕ"?! Пожалуйста.

Я, наконец, рискую и смотрю на Дейли. Она выглядит так, словно хочет залезть в один из ящиков в столе и спрятаться. Она вздыхает.

– Алиса – одна из самых одарённый учениц, которых я когда–либо учила.

Это утверждение нелепо по двум причинам:

1) она учитель от силы десять минут. Это делает меня ЕДИНСТВЕННОЙ ученицей, которую она когда–либо учила;

2) на английском я всегда была нормальной. Не всезнайкой. Не двоечницей. Я никогда не выигрывала призы. Мои эссе никогда не выбирали на эти конкурсы, где людей заставляют принимать участие.

Она продолжает.

– Но она не раскрывает свой потенциал полностью. Даже близко. Она отвлекается, с тех пор, как мы вернулись, что абсолютно понятно. У многих из нас проблемы... восстановление.

Папа сидел, наклонившись так сильно, что я подумала, что он может опрокинуться и удариться подбородком о стол Дейли. По крайне мере, это бы прекратилось.

– Конечно, Алиса была отвлечена! То, что случилось... ужасно. Я даже не понимаю, как ей удаётся вставать по утрам, – он делает паузу, чтобы сжать моё колено и грустно улыбнуться. – Она справляется со всем, чем жизнь кидается в неё.

О, Господи. Только не вовлекай сюда маму.

– Да, может быть и так. Но я заметила, что она не собрана на уроках.

Какая проблема у этой женщины?

– Вы разве не можете дать ей некоторые поблажки, учитывая то, что она пережила?

Папа разозлился. Его голос на грани. Может, Дейли и не заметила, но для меня это так очевидно, как если бы к его голове подключили полицейскую сирену.

– Мистер Кинг, вы, наверное, неправильно меня поняли. У Алисы нет проблем или чего–то там ещё.

Теперь она наклоняется вперёд. Язык их тела одинаков. Разве я не читала что–то о том, что происходит между людьми, которые понравились друг другу? Думаю, это называется "запечатлением". Господь Бог, пожалуйста, не дай произойти никакому "запечатлению" в этой комнате.

Дейли поворачивается и смотрит на меня. Наконец–то.

– Алиса, я хочу тебе помочь. Я хочу, чтобы мы встречались после школы. Хотя бы один раз в неделю. Мы сможем пройтись по работе за неделю, и ты сможешь задать интересующие вопросы. И мы сможем поговорить. Обо всём, что ты хочешь.

Она так надеется и ожидает, что я схвачусь за эту идею. Нифига.

– Эм... – каждое слово на английском словно вышло у меня из головы.

Дейли и папа ждут от меня чего–то разборчивого. Они долго будут ждать. У меня есть право хранить молчание и прочее.

После чрезвычайно долгой паузы, заполненной только тиканьем часов над доской, папа, наконец, заговорил.

– Думаю, это хорошая идея.

Нет! Предатель!

На лице Дейли расцветает улыбка. Её зубы слишком маленькие для её рта.

– Я рада, что Вы так думаете!

Папа улыбается в ответ. Я бы хотела, чтобы они оба прекратили это делать. Меня тошнит от этого.

– Для тебя не будет лишним поговорить. Я думаю, ей повезло иметь такого учителя, как Вы, кто готов пойти на всё, что угодно.

Дейли легко краснеет, прямо как я.

– О, это не проблема. Правда, – она смотрит на свои записи, а затем снова на папу. – Алиса стоит того.

Папа толкает мою руку и смеётся.

– Слышала, Алиса? Потому что ты стоишь того!

Улыбка, которой я его одариваю, как чай против двойного чёртового эспрессо, улыбка во все тридцать два.

– Пойдёт, Алиса? – Спрашивает Дейли. Как мило с её стороны побеспокоиться об этом.

Я знаю, когда опустошена, но не собираюсь давать им удовлетворения от того, что я счастлива от этой идеи.

– Полагаю, что так.

Они приняли моё согласие, как знак игнорировать меня всецело и полностью, и говорили о чём угодно, кроме английского, школьной работы, академии Брансфорда и меня. Не могу поверить, что они ведут светскую беседу. Папа никогда бы не беспокоил любого другого учителя так. Это качество обычно вызывало гордость: он может пятнадцать минут посидеть и исчезнуть за шесть.