Я возвращаюсь в реальность, а Касс стонет из–за грязных штанов, лежащих в ванной, и отрыжек во время ужина.

– Ха! Поговори ещё... едва ли ты – королева гигиены.

Она бросает подушку в мою голову.

– А ну заткнись! Ты не знаешь, каково это. Иногда я готова их убить.

Мы обе молчим в течение секунды.

– Ну... так или иначе, чем ты была занята вчера?

– Ничего особенного. Папа продолжает следить за мной. Думаю, он ждёт, когда я своего рода сломаюсь. Он заставил меня съесть жареную картошку на завтрак. И жареную курицу на обед.

А ещё мёртвая Тара сказала мне спросить тебя о той ночи, когда она умерла.

– Господи, твой отец такой кормитель. Тем не менее, я думаю, что ты могла бы что–то сделать с мясом на своих костях.

Я бросаю подушку обратно в Касс, но промахиваюсь и она попадает в рамку, стоящую на тумбочке. Касс поднимает рамку и ставит её на место. Это фотография, на которой мы вместе на школьной поездке во Францию несколько лет назад. Мы ели огромное мороженое и высунули языки. На заднем плане можно увидеть людей. Тара тоже там, её идеальный профиль можно увидеть через моё плечо.

Я должна рассказать Касс, даже если точно знаю, что она скажет.

– Джек звонил. Он хочет поговорить со мной о случившемся.

– Джек? Это... кто? Её брат? – Я заметила, что ей не нравиться произносить имя Тары в последние дни. Словно это имеет значение. Мне так и хочется напомнить Касс, что Тара была Лордом Воландемортом. Но может она просто не осознаёт, что делает, и если это заставляет её чувствовать себя лучше, то не имеет значения.

– Да. Ранее он позвонил мне. Хочет встретиться во вторник.

– Ты же не собираешься? Так ведь? – Касс ужасается.

– Я... Я не знаю. Я сказала "да", но...

– Ты не можешь! Ты что, потеряла свои чёртовы мозги?

– Нет, но... Я не могла отказать ему.

– Почему нет? Это ведь не трудно. Скажи, что не думаешь, что сможешь говорить об этом. У тебя травма. Да, с этим никто не поспорит.

– Не думаешь, что он заслуживает…?

– Заслуживает что? Знать правду? Ты сошла с ума, не так ли? Сколько раз мне нужно повторять тебе: никто не узнает, что случилось. Никто. Ты ЗНАЕШЬ это, так? Если кто–то узнает, то мы окажемся в большой, огромной куче дерьма. Никто не скажет: "Ох, всё в порядке. Мы поняли, что это было случайно, и вы были напуганы, паниковали и сделали не то, что надо". Мы попадём в тюрьму. Все мы. Ради всего святого, Алиса. Не могу поверить, что ты даже подумала об этом.

Я офигела от её жестокости. Я знаю, что ею движет страх, но всё ещё страшно видеть её лицо таким перекошенным. Я чувствую, как слёзы начинают жечь глаза. Не могу остановить это.

– Я... не собиралась рассказывать ему ничего. Я бы не сделала этого.

Её лицо смягчается.

– Алиса, мы должны быть осторожными. Если ты будешь говорить с Джеком, то можешь по ошибке рассказать что–то. Мы должны быть начеку всё время, по крайне мере пока вся эта суета не утихнет. Я, правда– правда, не думаю, что ты должна делать это.

– Мне не кажется, что он будет допрашивать меня или что–то подобное. Может ему просто не с кем поговорить.

– Но почему это должна быть ты? Из всех людей?

– Потому что он знал, что я жила с Тарой в одном домике? Потому что мы дружили? Я не знаю. Я думаю, что задолжала ему хотя бы разговор. Это всё, что я могу сделать, после...

– Это был несчастный случай, помнишь?

Клянусь, если Касс ещё раз произнесёт слова "несчастный случай"... Это её мантра с тех пор, как всё произошло. Она держится за это, как за спасательный круг во время шторма.

– Это всё ещё наша вина. И мы должны рассказать правду о том, что случилось. Мы должны сказать правду.

Она знает, что я чувствую, а я знаю, что чувствует она, и мы совсем не одного мнения, что заставляет меня задуматься о том, что общего между нами. Как мы можем вернуться к нормальной жизни после такого? Мы её не заслуживаем.

Касс вздыхает и плюхается на кровать.

– Давай больше не будем об этом говорить. Не могу снова слушать это. Делай, что хочешь. Говори с Джеком, как хочешь. Просто будь осторожна, хорошо?

Мы молчим некоторое время. Я не должна ничего говорить. Я ручалась за Джека. Но не сейчас. Разговор с Касс показал мне, что поговорить с Джеком будет абсолютно правильным решением. Я не настолько глупа, чтобы думать, что это уладит случившееся, хотя бы на немного. Но всё равно я должна вернуться на правильный путь. Вернуться к той, кто я есть. Я всегда думала о себе, как о ком–то, кто делает всё правильно или, по крайне мере, пытается.

Я надеюсь, что в один прекрасный день снова стану таким человеком.

Глава 4

Джек может прийти в любую минуту. Я рано, конечно. Сижу в каком–то маленьком кафе, которое раньше никогда не замечала, хотя, должно быть, проходила мимо тысячу раз.

Я заказала горячий шоколад с зефиром. Дверь звонит каждый раз, когда кто–то уходит или заходит, и я смотрю на неё всё время. Ожидая, что Касс ворвётся и вытащит меня отсюда за волосы. Но мне удалось избежать её в суете последнего школьного дня. Слава Богу, я не сказала ей, где встречаюсь с Джеком.

Я проверяю время: он опаздывает. Я делаю глоток своего горячего шоколада прежде, чем он превращается в холодный шоколад. В дополнение, я тщательно вытираю рот и противостою (с трудом) искушению посмотреть на себя в зеркало. Это же не свидание, правда? По правде, это полная противоположность свиданию, если такое вообще возможно.

Я изучаю меню, хотя уже делала это пять минут назад или около того. Затем дверь звенит ещё раз и появляется он. Он в школьной форме, но выглядит хорошо. Верхняя пуговица рубашки расстёгнута, галстук ослаблен. Сумка перекинута через плечо, а на ногах чёрные конверсы. Он осматривает помещение и улыбается, когда находит меня.

– Алиса, привет. Спасибо, что пришла.

Вместо того чтобы сесть напротив, он садится рядом со мной. Официантка появляется из ниоткуда, и он заказывает чёрный кофе и ещё один горячий шоколад прежде, чем я успела возразить. Мой желудок сжимается.

– Ну... как у тебя дела?

На секунду мне кажется, что он собирается дотронуться до моей руки, но он этого не делает.

– Я... А как у тебя дела?

– Хорошо, полагаю, – он потирает лицо, – я рад, что с похоронами покончено. Я боялся этого.

– Твоя речь была прекрасной.

Он усмехается.

– Правда? Спасибо. Но отец так не считает. Он такой: "Почему ты сказал так о Таре? Ты не должен говорить плохо о мёртвых". Он считает, что это было совершенно неуместно, – он усмехается, глядя на циферблат часов, – полагаю, что вряд ли могу его винить. Не так он хочет запомнить Тару.

– Сейчас всё наверняка сложно дома...

Джек пожимает плечами.

– Мама большую часть времени проводит в комнате Тары, уставившись в пространство. У Тары есть толстовка, которую она носила по дому всё время, и мама сидит с ней на коленях.

Много лет я не видела Тару в толстовке. Образ матери Тары наполняет меня грустью и это просачивается в каждый уголок моего тела. Всё это дополняют ещё некоторые детали: дождь моросит за окном, попадая на окно, слёзы катятся по её лицу, Джек смотрит из дверного проёма.

– Папа не намного лучше, просто по–другому. Кажется, я не могу ничего сделать правильно, пока он обеспокоен. Я стараюсь не стоять у него на пути на столько, насколько могу.

– Даже не могу представить, на что это похоже.

– Твоя мама... она умерла, не так ли?

– Да.

Что ещё тут сказать?

– Значит, ты знаешь, на что это похоже, так ведь?

НЕТ. Я хочу кричать. Всё по–другому.

Я говорю мягко.

– Есть разница. Она была больна долгое время. В конце это было практически облегчение.

Это ложь. Хоть я и знала, какую ей это причиняет боль, но я умоляла её не оставлять меня. Это не даёт мне покоя каждый день.