я тяжко сглотнул. У дальней стены лежала на белой больничной кровати Кензи, окруженная тихо

пикающими приборами. Ее черные волосы были раскинуты по подушке, глаза были закрыты. Рядом

с ней стоял столик, полный цветов и шариков с надписями «поправляйся скорее».

Меня охватила вина, грубая и болючая, но ее почти заглушала волнительная боль,

распространившаяся по моей груди от ее вида. Кензи, которую я знал, всегда была в движении —

она прыгала с места на место, улыбчивая и позитивная. Видеть ее такой — бледной, обездвиженной,

хрупкой — это зрелище наполнило меня ужасом. Вскальзывая в комнату, я пересек пол к ее кровати,

вцепившись в поручни, чтобы остановить себя и не коснуться ее. Если она спала, я не хотел ее

будить, но стоило мне подойти, как она зашевелилась. Темно-карие глаза приоткрылись и

недоуменно остановились на моем лице.

— Итан?

Я выдавил улыбку, мысленно скривившись от ее голоса — такого слабого и тихого.

— И тебе привет, — сказал я, даже самому прозвучав как-то слабо. — Прости, что не пришел

раньше. Я не знал, что ты в больнице.

Девушка нахмурилась.

— Ох, черт. Моя вина. Телефон отключился, когда я вернулась. — Ее слова сливались

вместе, либо от усталости, либо от лекарств, которые ей давали здесь. — Собиралась позвонить тебе,

когда он зарядиться, но мне стало плохо.

— Не беспокойся об этом. — Я потащил стул из угла и сел рядом с ней, протягивая руку

сквозь поручни, чтобы коснуться ее руки. — Ты в порядке? Это…

Я замолчал, но Кензи покачала головой.

— Это ничего. Просто подхватила какой-то гадкий вирус, пока бросила по «Нью-Йорку». У

меня не слишком сильная иммунная система, так что… — Она пожала плечами, но это не

остановило чувство вины, продолжающее грызть меня. Кензи слабо улыбнулась. — Меня должны

выписать через пару дней, по крайне мере, так говорят врачи.

Меня окатило облегчением. Она будет в порядке. Вскоре Кензи будет дома, и мы сможем

вернуться к «нормальному», или как бы это там ни называлось в моем случае. Я хотел попытаться

жить нормальной жизнью, как минимум, постараться изо всех сил, и я хотел сделать это с ней.

Я потянулся второй рукой и погладил ее по щеке, чувствуя ее нежную кожу под своими

пальцами. Она закрыла глаза, и я спросил:

— Что сказал отец, когда ты вернулась?

Она нахмурилась, и девушка вновь широко распахнула глаза.

— У него хватило наглости быть расстроенным, что я не позвонила. Он сказал, что полиция

не один день меня искала, и злился, что я не сказала о своем местонахождении. Раньше он никогда

не интересовался моей жизнью. С чего делать это сейчас?

— Может он беспокоился о тебе, — предположил я. — Понял, что вел себя неправильно.

Она недовольно шмыгнула.

— Я исчезла на пару дней, и теперь он хочет поиграть в отца? После того, как игнорировал

меня годами, не заботясь о том, что я делала? — Она сморщила нос, в ее голос просочились нотки

горечи. — Немного поздно для этого, боюсь. Мне не нужна его забота.

Я не ответил. Ушло бы немало разговоров, слез и прощения, чтобы Кензи и ее отец отставили

в сторону свои различия и старые раны начали заживать, и я не хотел быть их примирителем. Не

когда у меня самого проблемы с семьей. Будто прочтя мои мысли, Кензи спросила:

— Что сказали твои родители, когда ты вернулся? Сильно злились?

— Нет, — я пожал плечами. — Они… вроде как, принимали в гостях Железную Королеву

перед моим приходом. Она поговорила с ними, рассказала, где я был, что я не виноват в своем

исчезновении.

— Ты общался с Кейраном после Нью-Йорка? Или с сестрой?

Я покачал головой, мое настроение помрачнело при упоминании Кейрана с Меган.

— Нет, не думаю, что вскоре увижусь с кем-нибудь из них.

— Я волнуюсь за него, — пробормотала Кензи, звуча так, будто боролась со сном. — За него

и Анвил. Надеюсь, они в порядке.

В палату заглянула медсестра, увидела меня и нахмурилась, стуча по своему запястью. Я

кивнул, и она ушла.

Я встал, жалея, что приходиться так рано покидать ее.

— Мне пора, — сказал я, пока она сонно моргала. Опустив руку, я нежно убрал волосы с ее

лица. — Я вернусь завтра, ладно?

Ее глаза еще раз закрылись, и уже не открылись.

— Итан?

— Да?

— Можешь принести шоколад? Тут отстойная еда.

Я тихо рассмеялся, наклонился и поцеловал ее. Просто мимолетное, легкое прикосновение

наших губ, и она снова погрузилась в подушки. Уже заснула. Я наблюдал за ней еще с мгновение,

затем повернулся и покинул комнату, пообещав вернуться так скоро, как смогу.

Когда я вышел в коридор, чья-то тень оттолкнулась от стены и двинулась ко мне, преграждая

мне путь. Я моргнул и резко остановился, глядя на высокого, темноволосого мужчину, нависшего

надо мной, холодные черные глаза подозрительно рассматривали меня. На нем был деловой костюм,

который, скорее всего, стоил дороже моей машины, огромные часы «Ролекс» на запястье и аура

агрессивного превосходства. Он не выглядел обезумевшим. В этом коридоре помятых,

изнеможенных людей, он был высоким и чисто побритым, без единого волоска не на месте или

складки на костюме.

Мы смотрели друг на друга, и я сузил глаза. Мне не нравилось, как этот мужик пялился на

меня, будто я был дворнягой, бродящей поблизости, и он думал, не вызвать ли контроль за

животными. Я уже собирался протолкнуться мимо него, как его губы дернулись в холодной улыбке

без тени юмора, и он покачал головой.

— Итак, — Голос мужчины не был громким или даже враждебным. А безразличным и

прагматичным. — Ты он, не так ли? Парнишка, который увез мою очень больную дочь от семьи и ее

врачей, чтобы с неделю побродить по Нью-Йорку.

Вот дерьмо. Да вы шутите! Это был отец Маккензи. Очень богатый, очень влиятельный

адвокат и отец Маккензи. Отец, который, по ее утверждению, поднял на ноги всю полицию штата,

чтобы те искали его пропавшую на неделю дочь.

Я был в беде.

Я не ответил, и отец Кензи продолжал разглядывать меня без всякого выражения. Его голос

не изменился; он был все еще идеально разумным, хоть его глаза и приобрели стальное выражение,

когда он сказал:

— Будь добр, объяснись. Скажи мне, почему я не должен выставлять обвинения против тебя

за похищение.

Я проглотил едкий ответ, вертевшийся у меня на языке. Несправедливость всей ситуации

обжигала мне горло. Он не делал пустых угроз. В свое время я имел дело с адвокатами, хоть все они

были государственными защитниками, не под стать отцу Кензи. Если он решит выставит обвинения

против меня, я мало что смогу сделать. Мое слово не имело значения; если в дело будут вмешаны

копы, кому они поверят — богатому адвокату или головорезу-подростку?

Я сделал глубокий вдох, чтобы охладить свой гнев, и когда я заговорю — не звучать как

провинившееся животное, которым он меня считал.

— Кензи хотела посмотреть Нью-Йорк, — начал я самым разумным голосом, на который был

способен. — Она попросила свозить ее. Это было секундное решение, и, наверное, не самое умное,

но… — я беспомощно умолк. — Нам нужно было сперва поговорить об этом с вами, и я прошу

прощения за это. Но что сделано, то сделано. Вы можете попытаться держать меня подальше от нее,

арестовать, все равно. Но я не брошу Кензи.

Он скептически приподнял бровь, и мне захотелось ударить себя. « Клево, Итан. Продолжай

бросать вызов мистеру Большая Шишка; это отличный способ избежать тюрьмы». Но он все еще

спокойно ждал, пока я продолжу, и следующие мои слова были абсолютной правдой.

— Клянусь, я бы никогда не сделал что-то, что могло причинить ей вред. Я бы ни за что не

отвозил ее никуда, если бы знал, что она окажется тут в итоге.