Конечно, она смеялась.

— И ловок же ты, Володя!

Она подала мне пижаму, роскошную, шелковую. И в эту минуту я понял, что буду спать с ней. Пижама меня разозлила. Ну конечно же, я грязный, две недели не снимал ни рубашки, ни брюк, но чья это пижама? Нет, я бросил ее на кресло.

— Не нужно.

Она удивилась. Не поняла.

— Не собираешься же ты спать, не раздеваясь…

— Да нет, я просто не люблю чужие пижамы.

Она еще больше удивилась моему раздражению.

— В этой пижаме никогда не спал мой любовник, Володя, можешь спокойно надеть ее. Или… подожди…

Она достала из шкафа нижнее белье, носки.

— Это все новое, Володя, никто не надевал — видишь, даже сколото булавками…

Рубашка была действительно новая, фланелевая, теплая. Я взял ее. Мне показалось, что Марта обрадовалась.

Я хотел помыться быстро, но горячая вода была так соблазнительна, что я проплескался около часу. Ванна… а я уж и думать забыл, что такие вещи существуют на свете.

— Володя, — постучала Марта, — гренки остынут.

Я неохотно вылез из воды, натянул чистую рубашку…

— Ну как?..

— Я кончил…

— Спусти воду.

Ванна разбудила во мне все на свете желания… Я рад был, что снял военную одежду, рад был, что нахожусь в чужой, не партизанской, обстановке, в совсем ином мире, что я здесь с Мартой, что буду с ней всю ночь. Я оделся во все чистое, а старое тряпье свернул в узелок — по дороге заброшу.

На столе ожидал меня пир. За короткое время Марта приготовила роскошный ужин. Ветчина, сардины, еще какая-то рыба, соблазнительные огурчики, зернистая икра…

— А ты пил когда-нибудь шампанское?

Я отрицательно покачал головой.

— Сегодня будешь пить. Ну что ты на меня так уставился? Есть люди, которым неизвестна нужда, хоть сейчас и трудное время.

— Я вижу. И ты принадлежишь к ним.

Она сразу стала серьезной. Мои слова обидели ее. Что-то произошло — я задел ее за живое.

— В какой-то мере… — проговорила она.

И стала очень печальной.

— Я не хотел обидеть тебя, Марта, так уж вышло. Знаешь, когда подумаешь о карточках, маргарине, искусственном меде, о пятистах граммах мяса в месяц… о хлебе с отрубями…

Марта тряхнула головой.

— Давай не говорить сегодня об этом. Не надо портить этот вечер!

Разве это возможно? Разве имеем мы право? Ребята едят вареную говядину без хлеба — утром, в обед, вечером, вчера, сегодня, послезавтра. Говорят, вареная говядина никогда не приедается… Хотел бы я, чтобы тот, кто первый сказал это, побыл с нами месяц-другой… Если нынче Тарасу повезло, в Плоштине пьют самогон. От него дерет в горле, болит голова, но он лучше все же, чем коньяк на этом столе, — коньяк в пузатых, сужающихся кверху бокалах.

— Пить коньяк — это целая наука, Володя. Бокалы такие специально, чтобы не улетучивался аромат, аромат коньяка — вещь немаловажная…

— Я ничего не понимаю в этом, Марта, по-моему, он пахнет мылом…

— Ты, как видно, многого еще не понимаешь, Володя…

— Но зато ты понимаешь… многое.

— Понимаю. Но я хотела бы оставаться с вами. Мне там хорошо.

Марта встала, убрала со стола. Налила еще коньяку.

— Надо бы за что-нибудь выпить, Володя.

— Если хочешь…

— А ты?

— Нет. Это все глупости.

Она пристально посмотрела на меня.

— Я не понимаю тебя, Володя. Иногда мне кажется, что ты беззащитный, маленький еще, а порой кажется, что ты многое испытал.

Я засмеялся.

— Я сам не понимаю себя; если хочешь, я еще маленький, но испытал всякое.

Она стала за креслом, в котором я сидел, я чувствовал ее за своей спиной, я чувствовал, как она дрожит. Она наклонилась ко мне, взяла мою голову в руки, поцеловала меня. Я притянул ее к себе. Это была совсем иная Марта, у нее было другое лицо, в глазах появился зеленый свет, влажные губы влекли, звали — у меня закружилась голова, я обнимал ее, чувствовал ее трепет. Она вдруг вырвалась.

— Подожди. Надо смыть всю эту грязь…

И убежала в ванную. Я остался один.

— Налей себе еще! — крикнула она из ванной. Ей не надо было уходить, не надо было оставлять мне время на размышление. Кто же она все-таки? Зачем я здесь — в квартире чужого, незнакомого человека? Я старался угадать по убранству комнаты, кто ее владелец. Я мог бы, например, открыть шкафы, выдвинуть ящики стола… Но что нужно ей, женщине из такой среды, там у нас, в Плоштине? Или в самом деле это крупная игра, которой я не постигаю? А Николай? Знает он что-нибудь об этой квартире? У меня мелькнула сумасшедшая мысль — а что, если это очень тонкая игра, но ведут ее немцы?

Да нет, просто я с ума схожу… я отогнал эту мысль, но беспокойство осталось. Все казалось неправдоподобным, а то, что я сидел здесь, в этой квартире, было совсем уж непонятно. То, что поручено мне, — слишком незначительно: как все это согласовать?

Эх, убежать бы… Марта в ванной, я мог бы уйти, и ничего бы не было…

— Ты только не уходи от меня, — услышал я голос Марты. Она смеялась.

— Зачем мне уходить? — ответил я, пораженный тем, что она угадала мои мысли.

— Да так. От тебя всего можно ждать.

Откуда она знает, чего от меня можно ждать? Что вообще знает она обо мне?

Ее близость стала мучить меня, дразнить. Я слышал шум воды. От этого Марта стала еще ближе, еще реальнее… А интересно, вскрикнула бы она, если бы я сейчас отворил дверь в ванную? Достаточно сделать несколько шагов, взяться за ручку…

— Я сейчас выйду, Володя. Уже вытираюсь.

— Помочь тебе?..

— Нет… нет…

Она вышла в темно-голубом шелковом халате, длинном, до самой земли.

— Давай послушаем музыку. Ты любишь музыку, Володя?

Она поставила пластинку.

Это «Думка»… Вот черт, она выбрала «Думку»!..

— Погаси свет… посидим в темноте. Забудем о войне, обо всем…

Я встал, повернул выключатель. Когда я вернулся к ней, она лежала на мягком ковре.

— Поставь еще раз…

Я поставил пластинку. И сразу мне показалось, что все давно известно — и смешно. Технология любви со всеми аксессуарами: красный свет электрокамина, музыка Дворжака, вечер, коньяк, дьявольски красивая женщина, мягкий ковер, и я весь размяк — и сердце и ум, — какая затасканная ситуация, штамп! Чего еще не хватает? Есть все, что требуется, все, что должно быть, — и ванна, и тахта в углу комнаты; вот сейчас она совсем непринужденно обнажит колено… и спросит: «О чем ты думаешь, Володя?» И я отвечу: «О тебе, Марта, только о тебе».

Но почему? Почему? Для чего ходила она в Плоштину? Почему выбрала именно меня? Что это — игра нервов? Романтика? Двойная игра? Светская женщина, опытная… Но что ей нужно? Э, да эта игра имеет свои правила, скоро я узнаю их…

— О чем ты думаешь, Володя?

— О тебе, Марта. Я не могу думать ни о чем другом. Я часто о тебе думаю, а сейчас мы одни.

Она засмеялась. Отчего она смеется? И вообще сегодня она слишком много смеется.

— Отчего ты смеешься? Что тут смешного?

— Да так, а то уж я начала о тебе думать так же, как плоштинские девчата.

— Что я девственник?

— Нет хуже.

— А, знаю. Иожина как-то евнухом меня выругала…

— Мне нравится это.

— Что? Что я евнух?

— Не говори глупости. Мне нравится, как ты держишься. При такой жизни мужчине ничего не стоит превратиться в зверя. А ты не такой. Думаешь, я не замечала, как ты на меня смотрел, когда я приходила в Плоштину? Женщины всегда замечают такие вещи.

— Но зачем я тебе, Марта? Зачем ты привела меня сюда? Что я тебе?

— Вот глупый! Ты нравишься мне.

— А, тебе нужна игрушка, мальчик для забавы… я нравлюсь тебе, так? Это каприз? Хочу — беру? Хочешь позабавиться — пожалуйста. Хочешь узнать, не ошибалась ли Иожина?..

Ее глаза как-то сразу погасли. Она отмахнулась от чего-то. Ничего не сказала. И ее глаза наполнились слезами. Вот комедия…

— И ты нравишься мне, Марта. Мучительно видеть тебя там наверху, среди нас. С того часа, как я увидел тебя в первый раз, я не знаю покоя, я только и думаю о тебе. На войне это не годится, такое нельзя выдержать. Но для чего это представление, для чего ты привела меня сюда? Может быть, я должен благодарить тебя? Ты думаешь, мне здесь лучше, чем в Плоштине? И коньяк лучше самогона? Но что ты? Кто ты? Любовь при красном свете, с музыкой… «Думка» Дворжака… обнаженное колено… икра и шампанское на столе… Ну конечно, ты мне желанна, ведь ты красивая, мы тут одни, но не этого я хотел от тебя, и если я думаю о тебе — так на это есть другая причина…