И дремлющие крейсера,

И под соборным стройным очерком

Неву в покрове смутно-сером, –

Мать стольким грезам и химерам,

Подругу вечную Петра.

40

Подругу, музу, крест и заповедь

Великого державотворца,

Чье богатырское упорство

Гнало Россию в ширь морей,

Спаявшего мечту о Западе

С мечтою о победных рострах,

О сходбищах вселенной, пестрых

От флагов, вымпелов и рей.

41

Столица!.. Ледяной и пламенной,

Туманной, бурной, грозной, шумной,

Ее ковал ковач безумный,

Безжалостный, как острие;

Здесь, во дворцах, в ковчегах каменных

Душа народа пребывала,

Душа страны запировала

В безбрежных празднествах ее.

42

Слились в твореньи императора,

В тяжелом, кованом обличьи

Гордыня, дерзость, гнев, величье,

И жадность к жизни, и мечта,

И, точно лава бьет из кратера,

Она рванулась в путь кровавый,

Новорожденною державой,

Триумфом бранным залита.

43

И был в творце ее – гром чуждого,

К нам низвергавшегося мира,

Как будто эхо битв и пира

Богов на высях бытия...

Кто безотчетно не предчувствовал

В его шагах, чертах, фигуре

Вместилище нездешней бури,

Нечеловеческого "я"?

44

Кто б ни был ты, мой спутник временный

По этим грубым, плотным ямбам!

Поверь: непрочным, зыбким дамбам

Подобны глыбы этих строф:

Пять-шесть страниц – и обесцененный

Мир логики и правил мнимых

Затопит шквал непримиримых,

Друг с другом бьющихся миров.

45

Пучина иррационального

Уж бьет в сторожевые камни,

Ночную душу жжет тоска мне

Перед грядущим. Ткань стиха

Дрожит, звенит от шторма дальнего,

Как холст ветрил – от напряженья;

Уста в пыланьи, мысль в круженьи

И как песок гортань суха.

46

Трудам и славе человеческой

Пусть дифирамб творят другие:

Не ту я слышал литургию

В раскатах битвы мировой...

Поэма бури! Стань ответчицей

Всем, кто почуял слухом сердца

Глагол и шаг Народодержца

Сквозь этот хаос, гул и вой!

47

А в час, когда немеешь замертво

У потрясающего спуска,

В закономерностях искусства

Опору мыслям укажи;

От непроглядных волн беспамятства

Обереги свечу сознанья;

К простым домам, проспектам, зданьям

Повествованье привяжи!

48

Напомни, как шаги усталые

Тонули в пухнувших сугробах;

Как глухо в каменных утробах

Жизнь полумертвая спала;

Как за кромешными кварталами

Мелькнул трамвай – пять слабых точек,

И робкий синий огонечек

Глубь жадных улиц пожрала.

49

И вот, над городскими волнами

Плывя, подобно черным рострам,

Угрюмый замок шпилем острым

Предстал, темнея сквозь сады;

Прямые, жесткие, безмолвные,

На стенах цвета жухлой крови

Чеканились еще суровей

Трофеев черные ряды.

50

Не здесь ли роковое зарево

Для всех веков над Русью встало?

Взмах смертоносного металла

Был точен в пальцах Эвменид,

И в пышной спальне государевой

В ночь на двенадцатое марта

Царю в лицо метнулась карта

Со списком вин, злодейств, обид.

51

В ту полночь, в оттепель, в ненастие,

Кружилось карканье над парком,

И виделось бессонным Паркам

Над неумолчной прялкой: вот

Ложится древний грех династии

С отца на сына – в роды, роды,

Пока его сам дух народа

В день казни царской не возьмет.

52

В день казни царской?.. Но по-прежнему

У замка, где скончался Павел,

Уздою бронзовою правил

Колосс на пасмурном коне:

Открыт дождям и ветру снежному, –

Не Медный Всадник той поэмы,

Что с детских лет лелеем все мы,

Но тот же царь, с жезлом, в броне.

53

Я помнил надпись – "Правнук – Прадеду",

И лик, беззвучно говорящий

России прошлой, настоящей

И сонму мчащихся эпох:

"Где новый враг? Его попрать иду

Всей правдой моего Закона.

Мой стольный город – вот икона!

Держава русская – вот бог!"

54

Да: вихрем творческим охваченный,

Он сам не знал, какая сила

В нем безвозвратно угасила

Светильник тусклой старины,

И что за дух, к чему назначенный,

Им движет, как царем, пророком,

Строителем, всевластным роком

И гением его страны.

55

Не тот ли властный дух, что кроется

Чуть слышно в каждом русском сердце,

Кем были тверды староверцы

И славны древние князья, –

До всех времен рожденный Троицей

Бессмертный Ангел сверхнарода,

Его бессмертная природа,

Его возвышенное Я?

56

Из рода в род в чреде Романовых

Ваял из плоти поколений

Он вестника своих велений,

Орудье верное свое,

Того, Кто призван строить наново

Его вместилище и форму,

Кто бодро, подвигом упорным

Пересоздаст все бытие.

57

Но в волю молодого зодчего

Облекся, как в живое платье,

Носитель древнего проклятья,

Давно клубившийся впотьмах,

Давно искавший трона отчего

Над сукровицей плах стрелецких,

Над кривдой казней москворецких,

В лукавых, душных теремах.

58

Он рос присосками раздутыми

Над Шлиссельбургом, над Азовом,

Над тихим Доном бирюзовым,

У грузных нарвских стен жирел,

Пока над вражьими редутами

Клубился дым, взлетали бревна

И пушки метко, мерно, ровно

Гремели с выгнутых галер.

59

И чем огромней рдело зарево

От всероссийского страданья,

Тем голод адского созданья

Все возрастал, ярился, пух, –

И, сам не зная, принял царь его

В свое бушующее сердце,

Скрестив в деяньях самодержца

Наитья двух – и волю двух.

60

И в эту ночь пустынно-синюю

По снеговому бездорожью

Я приближался с тайной дрожью

К подножью медного царя.

Но странно: где ж он?.. Четкой линией

Спрямлен на месте монумента

Трамвайный путь – стальная лента

В стесненном круге фонаря.

61

Куда ж он взят?.. К каким ристаниям

Скакун готовится чугунный?

Где, об какой утес бурунный

Теперь дробится цок копыт?..

Все тихо. В снежном одеянии

Настороженное безлюдье.

Столица, с обнаженной грудью,

Полураздавленная, спит.

62

Тумм... Тишина. Тум-тумм... – В предместий

Как будто стук тамтама смутный,

Из капищ ночи стон минутный,

Темп убыстрен – тум-тум! тум-тум! –

И, будто грозное известие

В созвучии тупом читая,

Трескучих, острых звуков стая

На миг взвивается. Самум

63

Взревел и смолк. Но тихой рамою

Теперь вся ночь – для звуков новых,

Весь утлый мир в его основах

Колеблющих до самых недр:

То хроматическою гаммою

Незримые взвывают груди:

Не гул моторов, не орудья,

Не плеск толпы, не гром, не ветр.

64

Нечеловеческою жалобой,

Тревогой, алчною тоскою

Над паутиной городскою

Ревут, стенают, плачут с крыш:

От этих воплей задрожали бы,

Как лани, чудища Триаса,

Недотерзав живого мяса

И кроясь с ужасом в камыш.

65

Что за творенья – над столицею,

Но в мире смежном, странном, голом

Доселе скрытые, свой голос

В ночных сиренах обрели?

Зачем телами, взором, лицами

Их не облек владыка ада?

Что им грозит? и что им надо

В раздорах горестной земли?

66

В мозгу неслась, мелькая клочьями,

Тень незапамятных поверий,

Другая быль других империй