Брин почувствовала, что сердце у нее заколотилось, но стоило мужчине сделать движение в ее сторону, как она тут же отпрянула назад, прислонившись к стене и глядя перед собой испуганными глазами. Она ни за что не показалась бы ему на глаза. Она просто не могла. Сама не зная почему, она вдруг задрожала. Ей было очень страшно.

Бочком-бочком она начала отходить в сторону, но вид женщины, неожиданно появившейся из-за угла и направлявшейся решительным шагом туда, где стояли эти двое, заставил ее остановиться. Это была эффектная женщина с короткими черными волосами и изящной фигурой, одетая в шикарный, алого цвета костюм.

— Крис, дорогой, мне так приятно было получить твое приглашение. Я бы, наверное, умерла от горя, если бы ты не вспомнил обо мне. — Произношение у нее было чисто лондонское, аристократическое, и Брин начала отходить быстрее, не желая ничего больше знать, не желая слышать.

— Неужели я мог забыть о тебе, Дженис? — прозвучал в ответ его голос, который Брин, казалось, уже могла распознать среди тысячи других голосов. — Ты остановишься в «Джермейникусе», конечно?

— А где же еще? — Послышался легкий и звонкий смех, который уязвил Брин, как тысяча ножей. Она словно примерзла к месту, когда все трое вышли из-за выступа стены, направляясь в главный зал. Если они увидят меня, подумала она с отчаянием, то я, наверное, умру. Но они не видели ее. Ее же собственный взгляд снова устремился к мужчине, как если бы у него под одеждой был спрятан мощный магнит, обладавший свойством притягивать ее внимание. Профиль Кристофера Джермейна походил на медаль. Он был ясным и совершенным, но именно поэтому казался ей изысканно жестоким.

После того как они ушли, Брин еще долго стояла на месте, не зная, что ей делать. В конце концов она собралась с духом и на негнущихся ногах побрела к выходу. На минуту-другую ей пришлось задержаться, чтобы осознать, где она находится, и лишь затем направиться к своей машине, осторожно посматривая на прохожих, нет ли у кого из них серебристозолотых волос. И только рухнув наконец на водительское сиденье, она почувствовала себя в безопасности.

Желая как можно быстрее покинуть город. Брин поехала на восток и, только оказавшись на порядочном расстоянии, вздохнула с облегчением. Съехав на обочину в пустынном месте, она заглушила мотор и выбралась наружу, чтобы подышать свежим воздухом. Подошла к длинной ограде из известняка и прислонилась к ней, глядя на простиравшиеся до самого горизонта зеленые луга и пастбища.

Что же такое, черт побери, приключилось с ней? О, она чувствовала, что наговорила Бог знает чего менеджеру в отеле. Она нервничала и была не в своей тарелке, а он, самодовольный и высокомерный, воспользовался этим. Все было крайне неприятно, но здесь была ущемлена лишь ее гордость.

Нет, то, что по-настоящему испугало ее, произошло на выставке. Брин знала, что, конечно, застенчива, и знала почему. Ведь она ничуть не напоминала то, что принято называть «хорошенькой женщиной». Но это вовсе не объясняло ее паники, ее странной реакции на этого мужчину. Того, который даже не видел ее. Того, который и не подозревал о ее существовании. Того, кого звали Кристофером Джермейном.

Брин вздрогнула, но вовсе не от холодного ветра. Она снова видела перед глазами серебристый отлив его волос, его стройную спину и плечи, она снова как бы слышала его голос. Что же с ней произошло, когда она увидела его, что случилось, когда стояла рядом с ним? Этого она не понимала. Кэти! Кэти должна знать, подумала она. Но когда снова села в машину, решила, что не станет спрашивать сестру, потому что в глубине души ответ уже знала.

Впервые в своей жизни Брин почувствовала желание. Потребность. Влечение к мужчине. И этот мужчина — Кристофер Джермейн. Если бы у нее хватило храбрости подумать об этом, она, возможно, нашла бы, что все это забавно и интересно, хотя и не без примеси горькой иронии. Но какой-то инстинкт подсказывал ей, что думать не нужно, ибо это привело бы ее к чему-то, чего она вовсе не желала знать.

Было что-то судьбоносное в ее первой встрече с Кристофером Джермейном. Что-то неизбежное и необратимое. Она чувствовала, что течение ее жизни словно ускользает из-под контроля, и это было так устрашающе, что не хотелось и думать об этом. Особенно сейчас, когда она так нуждалась в спокойствии, но нигде не находила его.

Вернувшись на ферму, Брин прошла в гостиную, застав Кэти врасплох. Та неистово писала что-то на листе бумаги, но, заметив сестру, быстро убрала бумагу в свою сумочку. В другое время Брин обязательно полюбопытствовала бы, что она там пишет, но сейчас не обратила на это внимания.

— Ты рано вернулась, — сказала Кэти. — Я ждала тебя не раньше чем к вечернему чаю.

— День был неудачный, — ответила Брин сухо, чувствуя себя лучше уже просто оттого, что добралась наконец до дома, где все вещи находятся на своих привычных местах. День был какой-то нереальный, кошмарный, и она всячески стремилась вернуться в нормальную колею.

— Да, не повезло, — пробормотала Кэти автоматически. Наглотавшись успокоительного, она чувствовала себя так, точно погрузилась в гору из ваты. Это было приятное ощущение, и ей не хотелось его утратить. — На вот, выпей чаю и почувствуешь себя лучше. — Она налила сестре кружку и села поближе к огню.

Вздрагивающие языки пламени, лизавшие поленья, напомнили Брин цвет его волос, и она быстро отвернулась. Снаружи завывал ветер, но стены в доме были толстые, добротной старинной кладки, и обе девушки, хоть и по разным причинам, чувствовали себя здесь уютно.

Кэти ждала, когда Брин уйдет. Обычно она терпеть не могла оставаться в одиночестве, но теперь жаждала этого. Как бы чувствуя желание сестры, Брин быстро допила свой остывающий чай и устало поднялась на ноги.

— Пойду поменяю простыни. Если завтра будет сухой день, то нам не придется развешивать белье в доме, чего я терпеть не могу. — Ей явно хотелось отвлечься, цепляясь за что-то привычное. Но чувствовала она себя, словно Алиса, упавшая в колодец и оказавшаяся в Стране Чудес. Только все было не так чудесно.

Убедившись, что сестра ушла, Кэти порылась в своей сумочке и вновь достала спрятанный лист. Для нее давно уже стало потребностью это каждодневное писание дневника. Она быстро перечла свою последнюю запись: «Когда я общаюсь с людьми, мне плохо. Я хочу остаться одна. Я хочу стать свободной…»

Опустив голову, Кэти снова принялась писать, а закончив, тщательно убрала исписанные листки в конверт с надписью «Личное, не читать», который держала в своей сумочке. Никто не должен видеть написанное ею. Никто.

А Брайони наверху постелила постель, легла в нее и, свернувшись в комок, уставилась сухими глазами в стену. Вскоре она уже спала и видела сон…

Она была стройной и красивой и жила в замке с толстыми стенами и низкими потолками, который возвышался над болотами. Замок со всех сторон окружали вражеские солдаты в тусклых серых кольчугах. Ее отец умер. Сестра тоже умерла. Только она одна осталась в замке. Она стояла в своей комнате, в белом платье. Свадебном платье. Ей страшно, потому что вскоре предводитель этого войска завоевателей будет у ворот замка и попытается сокрушить их.

Она побежала в церковь, чтобы помолиться, и тут услышала боевой клич воинов снаружи, а стены замка сотряслись, когда твердыня была взята. Огонь свечей испуганно метнулся, двери распахнулись настежь, и она резко обернулась. Длинные волосы ее обвились при этом вокруг талии, совсем так же, как в тех журналах, которые она видела у Кэти. Высокий мужчина, ростом почти до потолка, крупными шагами устремился к ней. Он снял свой шлем — и точно огонь ударил ей в лицо, опалив ее своим жаром. Она почувствовала, что волосы ее горят, а когда взглянула вниз, то увидела, что ее белое платье превращается в безобразные черные и коричневые лохмотья…

Брин проснулась, замирая, вся в холодном поту. А странное трепещущее возбуждение где-то глубоко-глубоко внутри заставило ее застонать от стыда и смятения.