Безделкина и Лядищева вольготно раскинулись на скамейке всеми своими дородными задами, буферами, фарами, зеркалами и автокосметикой. Обе они давно уж напоминали Филиппу округлые городские малолитражки, паркующиеся где ни попадя.

С первого курса две подружки принялись ходить и ездить парой. А на втором году обучения дидактическим наукам опять же в парном разряде бросились опровергать безосновательные обвинения в лесбиянстве.

На этом шатком основании злоязычные однокурсницы добавили заглавную «Б» к фамилии Лядищевой. Тогда как Безделкина в их алфавите и ранее состояла под буквой «П», поскольку ее гулкое бу-бу на лекциях и непринужденные посиделки с подружкой на семинарах время от времени жутко выводили из себя вон педагогическую профессуру.

Выгнать прочь из учебного заведения болтливых кумушек никак нельзя. Обе — круглые отличницы, добросовестно и усидчиво учатся по целевой президентской программе подготовки кадров для деревенской местности. По указу от какого-то там года.

Ныне же в конце третьего курса заматеревшие после абортов подруги заимели тяжеловозные провинциальные задницы и легковесные импульсивно-поведенческие реакции столичных жительниц. И раньше и теперь зажиточные кавалеры и господа преклонных лет брали неразлучную парочку крестьянских девок на первую ночь в постель, потом на месячное содержание и на разовое обслуживание холостяцких бизнес-ужинов.

По окончании педвуза обеих любительниц совмещать культуру, труд, учебу и отдых в родных селах дожидаются по разнарядке и распределению навозные женихи, беременности, роды, а также сопливые ребятишки в сельских начальных школах. Посему подруги не разлей вода гуляли как могли, покедова можно, да приговаривали:

— Эх, однова живем и в столице учимся!

Они добродушно не обижались, если старосты в потоке или на курсе путали буковки «П» и «Б» в их фамилиях. Иной раз конфузливо ошибались и задерганные учебными перегрузками преподаватели.

— Какой мужик о том, что у бабы промеж ног, не мечтает? — единодушно возвещали подружки.

— Гулять, так с музыкой, девки!..

— …Семинар по госидеологии прогуливаем, Ирнеев? Совковую Родину не любишь? Историю ВОВ изучать не желаешь?

Родом из черты оседлости дева-героиня Сарра Безделкина, будучи израильского вероисповедания, воинственно пренебрегала трусливым белоросским приспособленчеством, не терпела арабских исламистов и числилась в рядах какой-то бесконечно демократической и бесцельно оппозиционной партии.

Подружку по обыкновению целиком поддержала Ира Лядищева и тоже ехидно ввернула цитатку:

— Шлангом прикидывается. Бухтел: херц, майн херц, доппель херц сердечный. К кардиологу записался, симулянт.

А сам-то как Тарзан-обезьян по деревьям с девкой прыгает. В ней не меньше сорока пяти кило в этой тощенькой…

— Сами хороши. Прогульщицы. Как зачет, ать-два, по идеологии сдавать будете?

— На счет «делай раз» у нас сегодня освобождение от заняток и непоняток. Мы — доноры. Кровь с молоком для страны сдаем. Бидонами и флягами. Понятно?

На счет «делай два» у него, козла идеологического, один ху-хо, а у нас по две со-со. Влагалища неветшающие, от них не убудет. Или просто сиськами потрясем, и зачетка в ажуре. Девки в общаге сказали: он не прочь пощупать и зажать при случае.

— Стремно ему, — усомнился Филипп, — из преподов попросят вон за сексуальные домогательства.

— Рассказывали хохму, одна такая пожаловалась в ректорат, недотрога с бесплатного истфака. Саму выперли. Сейчас на Привокзальной площади клиентов в тыр-дыр ловит, в растопырку ходит, триппер спереди и сзади…

Среди прочих ближних в их группе Сарра-хэтчбэк, Ира-пикап, если смотреть на них не снизу, не с колес, обвесов, а по удобству салона, по правде говоря, симпатичны Филиппу. Когда б совсем выключить изображение, оставить один звук и воображение…

Мягкие обертоны грудного голоса Безделкиной расслабляли, навевали сладкую дрему. На скамеечке, пополудни, в парке культуры и отдыха, досель переименованного ради основоположника соцреализма с горьковатым псевдонимом…

Жарковато-таки сегодня…

…Очнулся Филипп, потому что его реально колотил озноб. Собственное тело стало чужеродным и неуютным, словно старомодная одежда с чужого плеча: там не по мерке широко, тут узко, жмет, давит; то длинно, то коротко. В закупоренных ушах ничего, кроме гула кровообращения. В глазах какая-то темень кромешная…

Постепенно его чувства («сколько их там у человека?») пришли в норму, и Филипп Ирнеев понял: ему в действительности холодно.

Одет он неизвестно во что, в реальности стоит на коленях перед беломраморным распятием, перебирает янтарные четки с золотыми крестиками и монотонно бормочет «Помилуй мя, Боже». Отчего-то оно звучит по-латыни.

Понемногу Филипп согрелся, не прерывая молитвы. Стал чувствовать себя более-менее комфортно в немыслимом одеянии, среди тесных каменных стен промозглой монашеской кельи.

Все так же продолжая раз за разом произносить: «Miserere mei, Deus», механически отсчитывая на четках количество молитвенных фраз, дон Фелипе Бланко-Рейес озабоченно глянул на быстро светлевшие ромбики неба за решетчатым узким оконцем…

Наконец, когда его нетерпеливые пальцы прилежно отсчитали две тысячи четыреста пять шесть раз «Miserere», настало время для величественного финального аккорда — «Deus, secundum magnam misericordiam Tuam!».

Сила и знание обретены!

Эх-ха! По великому милосердию Твоему!

С этого момента дон Фелипе Бланко-Рейес и многая прочая в перечислении его полного фамильного имени знал и понимал, что он где-то вне текущих времен и пространств пребывает Филиппом Ирнеевым, так же как и в данной реальности, дарованной ему Богом. Не забывал он и того, каким образом и почему ему должно исполнять свой долг рыцаря-адепта Благодати Господней.

Вначале дон Фелипе коснулся увесистого серебряного распятия на груди, провел рукой слева направо, потом справа налево и вниз к большому рубину в ногах распятого Мессии. Оружие Гнева Господня ждет надлежащего часа!

Затем рыцарь нащупал священный жертвенный кинжал под рясой, тоже способный крушить магическую скверну отродьев Дьявола силою Бога единосущного во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Тем временем Филипп Ирнеев с любопытством обревизовал сей образчик облачения рыцаря-монаха. В каком же веке этакое носили?

Итак, под плотной шерстяной рясой до середины бедра его тело прикрывает облегающая кольчужная рубаха с длинными рукавами. Сразу и не скажешь, из скольких тысяч мелких стальных колечек ее сплели, сковали. Однако же тяжесть не так уж велика, распределена по корпусу равномерно и эргономично.

Под кольчугой надета удобная кожаная туника, нашпигованная медными заклепками и перетянутая шелковым кушаком. В замещение нижнего белья — льняная, похоже, сорочка. Чресла перепоясаны, а пах замотан длинной полосой неприятно грубой материи. На ногах замшевые гетры выше колен и сапоги со шпорами.

Поверх кольчуги кожаный жилет, на нем перевязь с огромадным, неимоверным кинжалом. Слева на поясе необходимая тяжесть бархатного кошеля с дублонами. Рядом с денежной казной в особом чехле приторочена небольшая тяжелая книга. Обложка из золота («или она позолочена?»), сверху и снизу накладки слоновой кости. На книге алмазная аббревиатура «P.D.T.»

«Это и есть книга силы и знания рыцарей аноптического тайного сообщества Благодати Господней. Последнее и неотразимое оружие воителей, из глубины веков ведущих бесконечную битву против злоумышленной магии и сатанинского колдовства.

Мы видим и различаем всех до окончательных подонков дьявольской людской натуры. Нас же не видит никто в нашем истинном духовном облике…»

«Будто?»

В отличие от этой своей средневековой ипостаси, будь то в бреду или наяву, скептический Филипп Ирнеев не верил в действенность мистического исихазма и религиозной экзальтации. Иначе судил дон Фелипе Бланко-Рейес.

В одно мановение его руки общая на двоих бесплотная сущность взметнулась над стенами и башнями древнего монастыря. Выше, еще выше.