Мы переместились на пару шагов вперёд, и наше положение теперь превратилось в «просто стоячее».

– Автобус следует до пункта назначения без остановок. Просьба не сорить, и не рыгать в салоне, а то я включу зимнее отопление!

* * * * *

Эротически обнимавшая мою задницу мадонна лет пятидесяти увидела знакомую в другом конце автобуса.

– Ксюха, это ты, что ли?

– Я, а кто же ещё? – гордо ответила ей такая же матрона.

– А Петруха твой уже вышел из загула?

– Ещё нет! До его «трёх недель» всего-то дней пять осталось.

– Ну, потерпи, недолго ещё. А Колька Кривой тебе стольник отдал?

– Да нет ещё!

– Вот падла! Ты ему не спускай! Скажи: если до пятницы не отдаст, я всё его Нинке расскажу: и как он портвейн с Веркой пил, и как её за груди тискал!

* * * * *

Наверное, водитель до этого работал на лесовозе: так возят только потомство Буратино и Мальвины, направляющихся в гости к любимому дедушке Карло.

Автобус постоянно вилял, даже на совершенно прямой и пустой дороге: шофёр всё время выбивал на педалях какую-то чечётку.

Мы дёргались вперёд и назад в режиме его танца, а этот «рулевой» сигналил всем встречным автобусам.

Если ему удавалось опередить какой-нибудь трактор или гужевую повозку, он с торжеством кричал по громкой связи:

– Я сделал его! Всех лошадей – на колбасу!

Но если обогнать какую-нибудь телегу у него не получалось, он высовывал голову в форточку и орал бедному погонщику:

– Прими вправо, кретин! А мне по-фигу, что кобыла твоя нетраханая, сам этим займись! «Жена – не стена, подвинется»! Так и быть, ей ничего не скажу!

Иногда он резко тормозил, и у нас появлялось свободное пространство, но если он газовал, впереди стоящие отыгрывали временно утраченные позиции.

Наконец, шофёр решил обогнать впереди идущий самосвал, и резко выехал на полосу встречного движения, выжав педаль газа до пола.

Ненормативная лексика в салоне не прекращалась ни на минуту, но тут кого-то просто прорвало. Мы услышали громкое описание анатомических особенностей особей женского пола, склонных к полноте: кто-то сел на торт, который везли на чей-то день рождения.

«Сорок минут нашего счастья» закончились, и автобус, наконец, подъехал к автостанции.

Народ вывалился из дверей. Отряхиваясь, пассажиры поминали шофёра и всех его родственников «тихим и незлобным» словом, а бабулька, безмерно довольная собой, вытащила все мешки, и опять уселась на них сверху.

И опять закурила «Приму» без фильтра.

Иван с облегчением вдыхал свежий воздух:

– Если бы Данте жил сейчас, он вместо перевозчика Харона описал бы этого водителя!

– Привыкай, ты тут и не такое увидишь! Это обычная прогулка по нашей глубинке. Бывает и похуже, особенно после дождя. Такие «гондолы» часто ломаются или буксуют в грязи, и пассажиров просят их подтолкнуть.

На соседней площадке другой автобус тоже готовился к посадке, но уже в обратную сторону. Пассажиры тоже сосредотачивались перед штурмом, а на трёх огромных мешках сидела другая бабулька.

Она тоже везла картошку, но уже туда, откуда мы только что прибыли.

И она тоже курила, только не «Приму» без фильтра, а «самосад».

Глава 20. Город остановившегося солнца

Нещадно палило солнце, и казалось, оно остановилось в зените, растолкав своими лучами все тучки, «далеко-далеко, за синие моря и высокие горы», и даже лёгкий ветерок не спасал от нестерпимого зноя.

Снова париться в автобусе совершенно не хотелось, и дальше мы пошли пешком.

В каждом малом российском городке, коих существует великое множество, всегда найдётся хотя бы один квартал многоэтажек, который местные нарекают «Черёмушками».

Нас ждали в частном доме, через дорогу от такого скопления жилищ.

Первым на стук откликнулся цепной пёс, который при нашем появлении начал жалобно завывать и хрипло лаять.

Но даже на боевом посту он совсем не казался свирепым, а скорее, чем-то опечаленным.

Он тоже сильно страдал от жары, но «служба – службой», и собака гавкала на нас уже осипшим голосом.

Из дома вышел хозяин: седоватый мужчина лет пятидесяти, с аккуратно подстриженной бородкой, внимательно посмотрел на нас и впустил во двор.

– Грифон, на место! Проходите. Отец Павел говорил про вас. Он будет здесь через час.

Иван протянул ему руку:

– Мир вашему дому! Меня зовут Иваном.

– Меня Василием, – ответил хозяин, но руки не подал. – Жить там будете!

И он показал в сторону пристройки.

– Там две кровати, стол и умывальник. Сортир общий, в саду.

Мы скинули в пристройке вещи и присели.

Иван почесал затылок:

– Неприветливый он какой-то, у нас даже нищих лучше встречают. А я что-то там слышал про русское радушие. Может, денег ему дать, за постой?

– Денег он с нас не возьмёт, тебе с его сыном работать придётся. Шесть человек пытались того вылечить, и ни у одного не получилось, один из «докторов» сам свихнулся. А это не семинаристы были, одного из них сам Митрополит благословил. И теперь к нему прибыли мы, иностранцы, и не только не православные, а вообще не христиане!

– А откуда он знает, что мы иностранцы?

– Это у тебя на лбу написано. Звук «Хэ»[22] ты выговаривать научился, но всё равно чужеземство из тебя так и прёт. И мы не перекрестились, заходя во двор. Ему, наверное, трудно поверить, что излечить его сына сможет приезжий инородец без креста.

Грустный Грифон улёгся в тени, вывалив язык наружу.

Неизвестно откуда появился котёнок, который стал бегать вокруг и играть с его хвостом. Когда он ему совсем надоел, Грифон оскалил зубы, и котёнка как ветром сдуло. Но всего через пару минут малыш, как ни в чём не бывало, вернулся, забрался в собачью конуру, и там улёгся.

А Грифон расположился снаружи, изредка подёргивая хвостом.

Иван мучился меньше меня: всё-таки он южный человек!

Он достал из сумки книгу, на обложке которой была изображена женщина с обнажённой грудью.

– Что это ты читаешь? «Декамерон» или «Пятьдесят оттенков серого»?

– На свете есть и более эротичные вещи: это «Молот ведьм».

* * * * *

Через час постучался Василий.

– Прошу пожаловать в дом! Отец Павел прибудет через десять минут.

К воротам подкатил шикарный джип, из которого вышел священник, тоже лет пятидесяти. Большое пузо не мешало ему бодро передвигаться.

За рулём остался монах в рясе, который включил магнитофон и стал слушать псалмы «a capella», но вскоре их сменили григорианские хоралы в исполнении группы «Enigma».

Священник поднялся на крыльцо, перекрестился и переступил порог:

– Здравствуйте, люди добрые!

– Здравствуйте, отец Павел, – ответствовали мы, низко наклонив головы.

Хозяин угрюмо поставил на стол водку и три стакана. Из кухни он принёс солёные огурцы, хлеб, лук и сало. Присоединиться к столу Василий категорически отказался, и удалился.

Отец Павел разлил водку, прочитал краткую молитву и перекрестил стакан, после чего опорожнил его залпом. Я тоже выпил, хотя и не перекрестился. Иван же сделал глоток и поставил недопитый стакан на стол.

Священник неодобрительно посмотрел на него, но ничего не сказал.

Он начал излагать, чётко и конкретно, почти по-военному:

– К делу! Сын Василия Матвей с детства проявил свой талант, и начал рисовать с пяти лет. Брал уроки рисования у лучших художников области, и скоро освоил письмо маслом, акварелью и гуашью. Рисовал он всегда много: и бытовые сценки, и пейзажи. Отец воспитал его, как и полагается, праведным христианином, и когда ему исполнилось шестнадцать, Матвей начал писать на темы Библии. Изображал он святых Петра и Павла, воскрешение Лазаря, искушение Христа в пустыне, и многое другое. Всё было хорошо, и все радовались его успехам. Скоро слава его достигла Первопрестольной, и его картины начали покупать или принимать в дар многие церкви, монастыри и музеи. Многие миряне тоже считали за честь приобрести их. Матвей не пил, не курил, по девкам блудливым не шастал: живопись была его единственной страстью.