Но здесь, в армии, как-то не хотелось смотреть телевизор. Сама обстановка воинской жизни к этому не благоприятствовала. Обычно у экрана телевизора сидели несколько человек, и каждый по-своему реагировал на соревнования. Это лишало Ивана чувства интимности, своей сопричастности к состязаниям. Он ощущал себя в казарменной обстановке каким-то пришлым, чужеродным элементом.

Однако, несмотря на утраченный интерес к телевизионным передачам, он все-таки с удовольствием перечитывал газетные статьи о спорте.

Как раз в «Правде» была опубликована большая статья о подготовке хоккейной сборной СССР к предстоявшему чемпионату мира. Ивана она заинтересовала.

- Осталось служить меньше года, - подумал он. - Надо быть в курсе хоккейных событий! Ведь чем еще придется заниматься в свободное от работы время «на гражданке»?

Увлекшись чтением, он не заметил, как открылась входная дверь.

- А, вот ты где! - раздался знакомый голос. - Вот хорошо, что ты не в штабе!

Зайцев вздрогнул и посмотрел на говорившего. Впрочем, он уже понял, что это Туклерс.

- Ну, что, Туклерс, будешь завтра участвовать в самодеятельности? - спросил он с видимым безразличием.

- Буду. Куда же я денусь? - ответил тот. - Но я, собственно, не для того тебя ищу, чтобы говорить о самодеятельности.

- Так зачем я тебе понадобился? - с тревогой спросил Зайцев.

- Я хотел извиниться перед тобой! - сказал Туклерс. - Видишь ли, меня сегодня вызвали в известное место…Впрочем, я тебе говорил…Ну, в общем, я понял, что ты тут ни при чем…

- Почему?

- Да потому что они стали говорить мне там такую чепуху, какую я не только никогда не высказывал, но даже и в мыслях не держал! Чего они мне только не приписали! Даже вопросы философии! Благодаря им, я узнал имена таких западных мыслителей, о которых даже и не слышал!

- Ну, а ты что сказал?

- Сначала сказал, что никогда и ничего подобного я не говорил. Но они мне не поверили! Даже сам полковник стал меня уговаривать…искренне раскаяться!

- Какой полковник?

- Ну, видимо, их начальник. В голубой, летчицкой форме. Там, петлицы, погоны…

- И ты раскаялся?

- Сначала нет. Тогда они зазвали меня в кинозал и стали показывать документальный фильм «Жертвы американской военщины во Вьетнаме»! Как там зверски убивают женщин, детей, стариков! Страшно смотреть! Прямо режут людей на части! Гремят взрывы. Слышатся дикие крики, стоны, вой. И все это - на полную громкость! Я не выдержал и как заору! Ну, тут сразу все выключили. Загорелся свет, и в зал вошел майор Скуратовский. - Ну! - бросил он. - Подпишешь ты теперь искреннее раскаяние? - Я сказал, что подпишу. После этого меня завели в комнату, где я дал подписку, что больше никогда не буду произносить антисоветских речей и никому не расскажу, что побывал у них в Управлении!

Г Л А В А 14

К О Н Ц Е Р Т

Репетиции к конкурсу художественной самодеятельности проводились в установленное время ежедневно. Постепенно солдаты наловчились так хорошо и слаженно петь, что в последние перед концертом дни хор собирался в клубе скорей формально, чем из необходимости. Воины пели две песни - «Непобедимая и легендарная» и «Не плачь, девчонка» - после чего все, кто не участвовал в других номерах, расходились по рабочим местам.

Успешно продвигались дела и с вокально-инструментальным ансамблем. «Старики», выступавшие в нем, отработали несколько песен и, после того как Розенфельд их прослушал, выбрали две из них - «А степная трава пахнет горечью…» и «Ты - моя Мелодия, я - твой преданный Орфей…».

Тексты песен у них имелись, играли они на музыкальных инструментах неплохо, оставалось только привыкнуть друг к другу и попрактиковать. От них не требовалось знание слов, потому как музыкальное оборудование позволяло незаметно для зрителей считывать тексты с листков, разложенных среди инструментов.

А вот с литературным монтажем дело обстояло значительно хуже. Увы, почти все воины за эти две недели так и не смогли заучить стихи наизусть.

В советской школе гражданам прививали такое неимоверное отвращение к заучиванию чего бы то ни было, что впоследствии это приводило к формированию своеобразного психологического комплекса, преодолевать который удавалось не каждому.

Зайцев бился со своими подопечными как рыба об лед, пока не понял, что все его попытки заставить их выучить стихи, бесполезны.

- Что делать, Вася? - спросил он как-то Таманского. - Ну-ка, гады, не могут выучить каких-нибудь восемь строк!

- Знаешь что, - ответил тот, - а почему бы не дать им возможность считывать с листка? Какая разница, наизусть или так они прочитают стихи?

- Как это «какая разница»?! - возмутился Зайцев. - Да разве это выступление - «по бумажке»? Возникнет видимость, что мы сделали все наспех и совершенно не готовились! Жюри за такое не похвалит!

О возникшей проблеме Иван рассказал Розенфельду, пришедшему на одну из последних репетиций. Тот сначала вскипел и разорался:- Ах, вы, иоп вашу мать! Неужели трудно выучить восемь строчек?! - Он посмотрел в сторону «молодых» воинов и поднял вверх кулак. - Это вы нарочно не хотите учить! Лодыри! Разгильдяи!

Но от крика и ругательств командира роты пользы делу, увы, не было. Даже наоборот, чтецы стали еще больше волноваться и даже сбиваться при чтении с листка.

- Кого ты набрал? Это же долбоиобы! - возмущался Розенфельд. - Таким не место в хозяйственной роте! Надо отправлять их в кабельно-монтажный батальон! Пусть роют ямы!

Но тут Ивану пришла в голову одна мысль. - Товарищ капитан, - сказал он, - а ведь в других ротах солдаты ничем не лучше!

- Это в каком смысле? - насторожился Розенфельд.

- Да в том, что если наши ребята, отобранные из лучших выпускников учебного батальона, неспособны выучить двух четверостиший, почему мы считаем, что солдаты других рот справятся с этим?

- Ты думаешь, что там такие же раздолбаи? - засомневался командир роты.

- Я думаю, что похлеще, - ответил Иван. - В учебном батальоне, например, много выходцев из Средней Азии. А они, как известно, не очень хорошо знают русский язык. Да в других ротах…Или я не помню, как в «учебке» готовились к самодеятельности! В основных подразделениях, в большинстве своем, служат бывшие курсанты, интеллектуальный уровень которых очень невысок…

- Да ты, конечно, прав, - согласился Розенфельд. - Но нам от этого не легче! Хотелось бы, конечно, провести концерт, как говорится, «без сучка, без задоринки»…А тут такой ляпсус!

- Знаете что, товарищ капитан? - перебил его Зайцев. - А если мы попробуем положить листочки с текстами стихов на спины стоящих в первом ряду ребят? Значит, весь второй ряд сможет считывать стихи с бумажки! К тому же самые рослые и здоровенные обычно самые тупые…Как говорится: «сила есть, ума не надо»!

- А это - идея! - встрепенулся Розенфельд. - Ну-ка, давай попробуем!

Воины построились в две шеренги.

Действительно, почти все рослые парни из второй шеренги не смогли выучить стихи.

- Попробуйте-ка положить ваши шпаргалки на спины ребят первой шеренги, - распорядился Розенфельд. - Будете читать с бумажки!

Воины повеселели.

Однако радость участников монтажа и их руководителей оказалась преждевременной. В процессе чтения солдаты переминались с ноги на ногу, двигались корпусом, словом, занимали неустойчивые позиции, и листки со стихами скатывались с их спин.

- Это никуда не годится! - нахмурился Розенфельд. - Наклоняться во время исполнения программ даже еще хуже, чем считывать с листка в открытую!

- Может приклеить листки к спинам? - предложил Таманский.

- Да ты что? - возразил Зайцев. - А как они будут выходить на сцену? Листки ведь будут видны! А это же провал!

- Действительно, - кивнул головой Розенфельд, - это не пойдет! А что если они будут держать листки в руках и незаметно за спиной товарищей подглядывать в тексты? Ведь члены жюри могут не увидеть этого?