Максим подошел к окну, поднес пластинку к глазам.

Ничего особенного. Та же опушка леса. Знакомая тропинка…

И вдруг… Всё это исчезло. Пластинка словно запотела, подернулась туманом. И яркая точка вспыхнула в белесой дымке.

— Смотрите, смотрите! — Таня тоже подошла к окну и встала у него за спиной. Но Максим и сам уже не мог отвести глаз от пластинки. Светлая точка быстро увеличивалась, приобретала все новые и новые очертания, и вот уже изумительный цветок, живой, пронизанный солнцем, напитанный росистой влагой, будто поплыл в воздухе позади пластинки. Да, в воздухе! Потому что пластинки больше не было. Была только рамка. И даже не рамка, а настежь открытое окно и за ним — огромное неоглядное пространство.

Иллюзия была настолько полной, что хотелось протянуть руку и потрогать чудесный бутон. Казалось, от него исходил даже знакомый горьковатый аромат.

— Астийский эдельвейс! — прошептал ошеломленный Максим.

— Как вы сказали? Астийский эдельвейс? Так называется этот цветок?

— Так я его назвал когда-то. В честь наших астийских слоев. Но откуда такое четкое объёмное изображение? Око будто там, за окном.

— Это еще не всё, — прошептала Таня. — Смотрите дальше!

Пластинка будто снова ожила. Цветок стал медленно отходить в глубь пространства, голубой фон вокруг него окрасился в бронзово-красный цвет, замерцал, задвигался и в считанные секунды сгустился в строгую женскую причёску и заколотым в ней цветком. И сразу проступило лицо, шея, грудь.

Максим чуть не выронил пластинку из рук. Можно ли было не узнать этот профиль, эти необыкновенные черты лица, эту родинку на открытом плече? А девушка будто заметила их, повернулась в их сторону. Легкий румянец залил ей лоб и щеки. Тревожной тенью взметнулись вверх ресницы. Знакомые сполохи зеленых лучей вырвались из глаз.

И снова изображение сдвинулось с места. Прекрасная незнакомка сместилась вдаль, в сторону, так что солнце било теперь прямо ей в лицо, но она даже не опустила глаз, стоя в полный рост в густой, по колена траве, всего в двух шагах от них, отделенная лишь рамкой диковинной пластинки.

Максим стоял, не шелохнувшись, не переводя дыхание, боясь хоть одним движением прервать эту неожиданную встречу с Нефертити Она почти не изменилась с тех пор, как он видел ее в последний раз, перед отъездом в институт.

Время словно не коснулось ее прошло мимо, не тронув ни одной черточки в лице, фигуре. Только прическа стала другой, да что-то новое появилось в выражении глаз, точно кто обидел ее или огорчил очень уж неприятным известием.

С грустной улыбкой смотрела она на Максима и Таню, будто прощаясь перед дальней дорогой, и все отодвигалась и отодвигалась от них, а за спиной у нее, на фоне чистого безоблачного неба постепенно вырисовывалось, заполняя все пространство, какое-то огромное сооружение в виде тора. Верхняя часть этой громады почти сливалась с небесной синевой, а ниже, у земли, по всему периметру её неясно проступали очертания кругов, ромбов, сферических треугольников. И вся эта мозаика будто струилась в знойном мареве, то делаясь отчетливой, рельефной, то словно погружалась в недра тора, еле просвечивая сквозь его сияющую голубизну.

Издали трудно было понять, что это, красивый орнамент или детали сложной конструкции? И вообще — что могла значить эта панорама? Где и когда были отсняты такие кадры? Или пластинка играла роль электронно-лучевой трубки и показывала то, что происходило сейчас, в эту самую минуту, только где-то в другой стране, в других широтах?

Не успел Максим подумать обо всем этом, как один из кругов вдруг вспыхнул, засветился, покрылся бегущими бликами. И девушка, будто спохватившись, поспешно шагнула к тору встала возле светящегося круга и, прижав руку к груди, опустила голову на грудь.

— Смотрите, смотрите! Она прощается, сейчас все кончится, — быстро зашептала Таня.

Но он не слышал ее, не мог слышать, прикованный к взгляду незнакомки. В нем было теперь лишь отчаяние и боль. И две слезы, обгоняя одна другую, покатились по бледным щекам. Но, может быть, это только показалось ему.

Потому что незнакомка быстро отвернулась, коснулась рукой светящегося круга и сразу вся пластинка озарилась голубым пламенем, брызнула искрами, вскипела сплошным морем огня, и тут же погасла, снова став холодной безжизненной пластмассой.

— Всё! Так было и у меня, — сказала Таня. — Теперь надо подождать. Минут через двадцать все повторится сначала.

Максим осторожно положил пластинку на стол и сел, обхватив лицо ладонью:

«Все повторится сначала… Значит, просто фильм, ожившая фотография прошлого, еще один механизм неведомых пришельцев. Только механизм! Ну, что же…» — он крепко потер лоб, поднял глаза на Таню:

— Как это могло попасть к вам?

— Не знаю. Я нашла пластинку три дня назад. Захотелось взглянуть на свой рисунок и вот…

— Вы нашли его на той самой странице?

— Да. И сначала не придала большого значения. Мне не сразу пришло в голову поднести ее к свету. А когда увидела все это, можете себе представить… Неужели это она? Она сама заходила сюда?

— Она сама? — Максим невольно усмехнулся своим мыслям — А вы уверены, что она действительно существует?

— Как — действительно существует? Я же видела!

— Я тоже видел, даже говорил с ней. Но все приписывают это галлюцинациям, игре воображения. А один большой ученый, Антон Дмитриевич Платов, мой начальник, считает, что все такие «видения» возникают как следствие особых излучений или особого состояния мозга, подвергшегося излучениям.

— Это как же? Значит, на самом деле…

— Значит, на самом деле мы видим и ощущаем то, чего просто нет, а если и было, то давным-давно, скажем, несколько тысяч, даже миллионов лет назад. Так получилось у меня, у вас, у дяди Степана…

— Нет! Этого не может быть!

— Я сам долго не соглашался с Платовым, спорил с ним. Но он почти доказал мне… Да взять хоть то, что мы видели сейчас, это же прошлое! То, что было заснято или как-то иначе запечатлено в пластмассе, по крайней мере, на прошлой неделе, а может, и… два миллиона лет назад. Последнее более вероятно. Тогда становится понятным и незнакомый степной ландшафт и странное, ни на что не похожее сооружение. Все это лишь тень минувшего, Таня. Чудесный фрагмент далеких времен…

— Нет-нет! Не продолжайте! Не убивайте моей мечты. Я так свыклась с мыслью, что эта девушка моя ровесница, что она где-то здесь, рядом…

— Зачем мечтать о несбыточном, жить галлюцинациями, гнаться за призраком?.. — ответил Максим больше себе, чем Тане. Но она не дала ему договорить:

— Зачем мечтать?.. А разве вы сами не мечтаете? Вы сами — верите во все эти галлюцинации и излучения?

— Я должен поверить в это, понимаете, должен! Чтобы покончить наконец с бессмысленной растратой времени, чтобы жить, как все люди, спокойно работать, делать открытия. Платов прав, я должен взять себя в руки.

Она как-то странно улыбнулась:

— И думаете, станете счастливее, согласившись с Платовым?

— Не знаю. Я никогда не думал об этом — счастлив я или не счастлив. Мне нужна ясность. Только ясность! Я устал от бесконечной неопределенности. — Максим встал и заходил по комнате. Таня, не зная того, коснулась самого больного его места. Согласиться или не согласиться с Антоном? — сколько раз этот вопрос казался решенным раз и навсегда и тем не менее снова и снова вставал перед ним, так же, как сейчас, мучительно заставляя взвешивать все «за»* и «против». Впрочем, эта новая находка поможет, кажется, разобраться во многом. Он подошел к столу:

— Взглянем еще раз, Таня.

Она посмотрела на часы:

— Теперь можно.

— А где пластинка?

— Я видела, вы положили ее на стол.

— Да, но здесь ничего нет. Странно. Стойте, Таня, не двигайтесь! Она могла упасть. Надо осмотреть пол, каждую половицу. — Максим встал на колени и принялся ощупывать доски пола.

Пластинки как не бывало.

Таня устало опустилась на диван:

— Вот вам и «тень минувшего»! Нет, Максим, это она принесла пластинку. Специально для вас. Знала, я покажу вам. Она же и забрала ее обратно. Теперь вы сами видите…

Максим почувствовал, что все его доводы вот-вот рухнут, как шаткий частокол на пути лавины:

— Что значит — забрала? У нас на глазах? Как можно?

— Ей все можно. Что в этом удивительного? Она совсем из другого мира.

— Из другого мира?! Что вы говорите? Какой мир имеете в виду?

— Я и сама не знаю. И никто, наверное, не знает. Мы еще многого не знаем. Но должен быть какой-то другой мир. Должен!

— Почему такая уверенность?

— Потому что я хочу этого. Мечтаю об этом. Потому, что люди должны жить где-то по-другому. По-настоящему! — Таня порывисто встала. — Как бы я хотела встретиться с ними, с этими людьми, с этой девушкой! — Она посмотрела прямо ему в глаза. — Или сгореть вот так же, в голубом огне!

— Сгореть в огне! Но почему? — искренне удивился Максим.

— Ах, неужели вы не понимаете? Не видите, как я… тоскую?

— Тоскуете? Да отчего? Зачем вам тосковать?

— Ив самом деле, зачем! — она нервно рассмеялась. — Ничего-то вы не поняли, Максим Владимирович. Ну да ладно, — она посмотрела на часы. — Простите, мне нужно на дежурство.

— Как на дежурство? Вы же больны.

— Врачу болеть не полагается, разве не знаете?

— И все-таки, как можно… — он почувствовал, что чем-то обидел девушку. Ему захотелось подойти к ней, коснуться ее волос, сказать что-нибудь теплое. Но он лишь вымолвил:

— Я зашел к вам… Мы уезжаем на днях…

— Вы уезжаете? Так вдруг! — она сразу как-то обмякла, присела на краешек стула. — А я наговорила бог знает чего.

Все получилось неожиданно… Я ждала вас раньше. Мне надо было сказать так много. А теперь уж и времени нет…

— Я виноват перед вами, Таня. Позвольте мне не прощаться сегодня, зайти еще раз.

— Если вам будет не трудно…

Антон встретил его загадочной улыбкой:

— Опять пожаловал наш знакомый.