Можно ли было без волнения вспоминать все это?

Сын! К нему он помчался бы хоть сейчас, бросив все на свете, Но дома была еще и Марина, совершенно чужой, совершенно случайный в его жизни человек. Он только сегодня получил от неё письмо, в котором Марина писала: «…Один надежный человек сказал, что вы там ещё в позапрошлом году раскопали клад Малея. И мне ни брошечки! Хорош муженёк! Ведь это надо — богатство в руки лезло, а он его кошке под хвост! Уж этого я тебе не прощу! И Славке скажу: «Вот он какой, твой отец!»

Это было страшнее всего — ее влияние на сына. Как уберечь его от этой скверны? Как вообще наладить семейную жизнь? До сих пор он старался просто возможно меньше бывать дома. Но это не выход. Сын растет, становится человеком. Он должен помочь ему стать настоящим человеком.

Ничего хорошего не ждет его и в институте. Там тоже не обойдется теперь без осложнений. Тот же Субботин не упустит случая отыграться за откровенное пренебрежение, с каким относился к нему Максим. А мало ли в филиале таких субботиных. До сих пор Максима спасала от них широкая спина Антона. Теперь придется стоять за себя самому.

Но самым страшным ударом был приказ свернуть работы в Вормалее. Ясно, что он не выберется сюда и в следующие годы. Кто станет субсидировать экспедицию со столь сомнительными целями? Только авторитет Антона и его положение в институте позволяли до сих пор проводить эти дорогостоящие работы. А это значит отказаться от того, что стало целью всей жизни, в чем он поклялся памятью Крайнова, что просто не мог бросить после всего, что узнал от Тани.

Впрочем, осталась еще одна возможность. Одна-единственная. Он давно приберегал ее на самый крайний случай. Кажется, такой случай наступил…

Но что это, огни? Лес расступился. Из темноты выступили дома, заборы. Вормалей! И знакомое крыльцо с балясиной. Так вот куда вынесли его усталые ноги!

Он перевел дыхание, огляделся. Все здание больницы тонуло в ночном мраке. Но одно окно светилось. Ее окно. Там слышалась даже музыка. И легкая тень мелькала за занавеской. Зайти или не зайти? Но ведь поздно. Однако так хотелось выговориться, увидеть хоть сочувствующий взгляд.

А окно может погаснуть каждую минуту. Тогда нельзя будет и постучаться.

Он подошел к крыльцу. Подумал. Отошел опять.

Но окно вот-вот погаснет! Что тогда? Разве мог он уйти, не повидав ее! Он прыгнул на завалинку и осторожно стукнул в стекло. Тень метнулась к окну. Занавеска чуть приподнялась. Удивленное, испуганное лицо Тани прильнуло к стеклу и тут же вспыхнуло радостью:

— Максим! Я сейчас…

Торопливый щелчок ключа, быстрые шаги в сенцах, короткий стук щеколды, — и тонкий силуэт Тани показался в полосе света. Максим шагнул к ней:

— Простите, что в такой поздний час…

— Входите, входите! Я словно чувствовала…

Он вошел в знакомую комнату. Здесь все было прежним. Не было видно лишь мольберта, вместо него стояла тумбочка с телевизором. Таня поспешно выключила приемник:

— Вы прямо из тайги? Голодны?

— Нет, спасибо, я ненадолго. Не совсем приятные новости. Приказано возвращаться в институт.

— Как в институт? Вы только что приехали!

— Я сам до сих пор не могу опомниться, — Максим устало опустился на стул.

— Я все-таки приготовлю покушать.

— Ну что же, пожалуй. Мне все равно надо написать небольшое письмо. Дайте лист бумаги, Таня.

— Вот здесь, на столе, найдете все, — она вышла за дверь.

Максим пересел к столу на диван. Да, это последняя возможность. Больше откладывать нельзя. Если ничего не даст озеро, то Зуб Шайтана… В случае неудачи Таня и перешлет письмо Антону.

Он запечатал конверт, надписал адрес. Таня вернулась в комнату. Он протянул ей пакет:

— Таня, завтра я уйду в тайгу. Дней на семь-десять. Мне нужно проделать один опыт. Он может кончиться… плохо. И если через десять дней я не вернусь сюда, к вам, вы отошлете это письмо.

Глаза девушки наполнились страхом:

— Это очень опасно, Максим?

— Это надо, Таня. Иначе пропадет труд многих лет. Я не могу уехать без этого опыта.

— Он связан с ней?

— Да.

— И вы пришли взглянуть на рисунок?

— Я пришел к вам, Танюша.

— Ко мне?.. — она вспыхнула, зарделась до кончиков ушей. — Вам плохо, Максим?

— Да не хорошо. Я шел вот сейчас, думал…

— Говорите, говорите! — она села на стул против него, как школьница, даже ладошки положила на колени.

И снова мысли, тяжелые, как комья мокрой глины, запрыгали, цепляясь друг за друга, с трудом вмещаясь в слова и фразы. Таня слушала, не произнося ни звука. И лишь тогда, когда он замолчал, тихо сказала:

— Боже, почему все хорошие люди так несчастны!

— Хорошие люди… А где он, критерий того, что хорошо, что плохо? Почему вы думаете, что если я не такой, как другие, то я лучше их? А они, эти другие, считают плохим меня и, может быть, вас. И все мы люди. Кто рассудит нас?

На земле нет более высокого судьи, чем человек. Но вы знаете, как различны люди. И каждый считает правым себя. Много ли вы видели ханжей, пошляков, грубиянов, невежд и просто отъявленных негодяев, которые сказали бы: да, мы плохи? Нет, они не скажут этого. Больше того, они сами претендуют на роль судей. И чаще, чем кто-либо другой. Между прочим потому, что по злой иронии судьбы нередко занимают так называемые «руководящие посты», создают «общественное мнение». Вы думаете, среди них, этих «судей», мало найдется таких, которые завтра же предадут анафеме нас с вами только за то, что я пришел к вам в этот час?

— За то, что вы пришли ко мне? Но почему? Что в этом плохого? Ведь вы для меня… Я люблю вас, Максим, — она пересела на диван, протянула к нему руки. — Я так ждала вас! Я готова на что угодно, лишь бы помочь вам. Хоть в чём-нибудь…

Он осторожно погладил её по голове:

— Спасибо, Танюша. Я… пойду. А через десять дней…

— Нет! Нет, Максим! Вы не уйдете, — ее маленькая горячая ладонь легла ему на лоб, пальцы разгладили глубокие морщины.

— Не надо, Таня…

Она опустила руки, сжалась, как от удара:

— Боитесь «анафемы»?

— Нет, — твердо ответил Максим, — Но я не имею права на… это. Вы достойны самой большой, нераздельной любви. А я… Вы же знаете, что я всю жизнь гоняюсь за своими миражами.

— Я знаю это, — тихо прошептала Таня — Знаю… Но я люблю вас. И этот вечер, как бы он ни кончился, будет самым счастливым в моей жизни. — Руки Тани снова легли ему на плечи, губы коснулись рассыпавшихся волос, и он почувствовал сквозь тонкий шелк блузки, как бьётся ее сердце..

9.

Было далеко за полдень, когда Максим поднялся на гребень Лысой гривы, и перед ним открылся знакомый амфитеатр гигантской котловины Он был все тем же, как много лет назад. Видно, здесь оказались безвластны любые силы. Но как неприветливо встретило его на этот раз лесное озеро!

День выдался холодным, непогожим. Сырой пронизывающий ветер метался по голым скалам. Черные тучи неслись над самой головой. Длинные космы тумана, подобно щупальцам исполинского спрута, сползали вниз к самому озеру, которое казалось сейчас зияющим провалом. Как непохоже это было на ту феерию красок, какая осталась в памяти.

Максима от первого посещения Лисой гривы! А что ждет его там, внизу? Да и успеет ли он спуститься до грозы?

Но спуск прошел без всяких происшествий, он еще засветло выбрался на широкую полосу знакомого пляжа.

Зато озеро выглядело здесь еще мрачнее и суровее. Точно циклопический щит вороненой стали, лежало оно в своих неестественно белых берегах — холодное, пугающе неподвижное А тучи, кажется, уже сомкнулись с бортами котловины, стали фиолетово-сизыми, нависли клубящейся громадой.

Максим поспешил соорудить шалаш, натаскал в него побольше хвои, заготовил дров, потом достал магнитофон, кинокамеру, разложил так, чтобы все было ночью под рукой, и только после этого, не разводя пока костра, наскоро поужинал.

Меж тем стемнело. Сразу. Без всяких сумерек. Будто все тучи скатились в котловину, заполнив ее до самого верха.

Максим выбрался наружу, прошел вдоль берега, постоял у воды, пристально всматриваясь и вслушиваясь в густой мрак. Однако тьма была непроницаемой, такой, какой она бывает, наверное, лишь в космосе Впрочем— или ему показалось? Но нет, теперь он отчетливо видел, что над водой озера, точнее, там, где угадывалась эта вода, слабо мерцает полоска бледного фосфоресцирующего тумана.

Что бы это могло быть? Максим поднялся вверх по склону — мерцание не исчезало. И теперь, с более высокого места можно было видеть, что это не полоса, а круг, туманное кольцо мерцающего полусвета. Временами оно бледнело, почти гасло. Но через минуту снова разгоралось, становилось шире, приобретало зеленовато-голубую окраску И все это в абсолютной тишине Напрасно он старался уловить какие-нибудь звуки или запахи. Призрачное кольцо безмолвно парило в ночном мраке.

Максим попытался прикинуть размер мерцающего тора.

Он был, видимо, значительным, не менее полукилометра в диаметре, таким же, как и кольцо красочного фейерверка, которое сверкало в озере в ту памятную ночь. А что, если заснять этот феномен? Света, конечно, мало, очень мало! Но почему не попробовать. Он взял кинокамеру, поставил самую малую частоту, до предела раскрыл диафрагму — в видоискателе отчетливо вырисовывалось сплошное светящееся кольцо. Максим положил палец на спусковой рычаг.

Но так и не нажал его: огненный смерч молнии прорезал небо, страшный раскат грома взорвал ночную тишину, неистовый шквал дождя обрушился на котловину.

Нет, это был не просто дождь! Ничего подобного Максим не видел ни разу в жизни. Будто там, наверху опрокинулась гигантская цистерна, и сплошной столб воды разом пригнул его к земле. Схватив кинокамеру, он еле смог добраться до шалаша. Но и там не было спасения. Вода лилась сверху, с боков, а через несколько минут вдруг начала подниматься над хвойной подстилкой. Все выше, выше… Что такое?