Но вот и она. Наконец-то! Максим примостился на верхнем конце гребня и глянул вверх. Стена уходила прямо в небо. Нет, с рюкзаком здесь не подняться! Придется оставить его под стеной, взобраться сначала налегке и, укрепив на вершине веревку, спуститься за вещами. И как он вскарабкался прошлый раз на такую крутизну? Помнится, где-то здесь была небольшая выбоинка и трещина над ней.
Да, вот они.
Ну, вперед! Максим уцепился руками за трещину и подтянулся вверх. Хорошо, что он полез босиком. С выбоины можно перебраться к нижней расселине. Потом сюда, на этот выступ. А дальше? Неужели тянуться к той трещине?
Нет, за нее не ухватиться. Ни за что! Правая рука уже задеревенела. Лучше левее, там трещина шире. Только дать отдых руке. Так… Теперь сюда… А ногу? Куда поставить ногу? Вот тут вроде держит?.. Нет, осыпается, скользит.
Проклятье! А если вот так? Держит! Теперь ухватиться за карниз. Только бы не сорвалась нога. Только бы не сорвалась!..
Э-эх, не получилось! Карниз не выдержал тяжести Максима, и он сполз обратно к гребню. К счастью, удачно, лишь сильно оцарапал обе руки. Но что это, что?! Большая глыба кварцита, о которую он уперся ногами, вдруг сильно покачнулась, сдвинулась с места и с грохотом покатилась вниз, увлекая за собой всю верхнюю часть гребня. Максим еле удержался на крохотном уступе, вцепившись руками в трещину над головой, и в тот же миг услышал… плач. Да, плач! Кто-то определенно всхлипывал у него за спиной.
Максим попытался оглянуться назад. И тут сквозь грохот обвала:
— Не надо! Не поднимайтесь! Я не смогу помочь вам…
Максим вздрогнул Ее голос. Голос Нефертити! Вот и запах астийского эдельвейса. Слабый, еле ощутимый. Но разве спутаешь его хоть с чем-нибудь другим? Наконец-то!
Только что она говорит? Почему так тихо? Он напряг слух.
Голос, прерываемый рыданиями, с трудом пробивался сквозь низкий нарастающий гул:
— Спускайтесь! Прошу вас, умоляю! Я теперь… Мне самой нужна помощь. Мне запрещено даже думать о вас. Меня лишили всякой свободы действий. Но не обо мне речь. Спускайтесь! Спускайтесь и запомните… — Глухой гул окончательно забил тревожный шепот. И вдруг все смолкло. И этот гул и грохот обвала. Максим глянул вниз и похолодел от страха. От гребня не осталось и следа. Прямо из-под ног обрывалась теперь почти отвесная стена. Путь вниз был отрезан.
Но и здесь не удержаться. Нет, не удержаться! Ноги едва цеплялись за узкий выступ. Руки свело от напряжения.
Значит, снова вверх? Только так, иного выхода нет. Там можно будет хоть закрепить веревку. Здесь нельзя сделать и этого, Максим подтянулся к трещине и снова начал карабкаться вверх по стене. От выбоины к выбоине, от уступа к уступу, с одной мыслью, только, бы не сорваться, только бы не соскользнуть. В этом замкнулась сейчас вся его воля, все силы, весь рассудок. Однако целая вечность, казалось, прошла, прежде чем он ухватился за верхнюю кромку скалы и, теряя сознание от невероятного напряжения, вскарабкался на вершину. Все!
Но где же кольца? Кольца, ради которых он пошел на такой риск? Они были тут, у самого края площадки. Однако теперь от них не осталось и следа. Холодный пот покрыл.
Максима. Смертельным отчаянием сдавило сердце. Он понял, что опоздал. Кошмарно опоздал! Злые враждебные силы успели нанести последний, самый страшный удар — удар по Нефертити. Они лишили ее свободы, лишили связи, отняли у него последнюю надежду когда-либо встретиться с нею.
Что оставалось делать на скале? Едва отдышавшись, Максим отвязал от пояса веревку и, сделав петлю, попытался набросить ее на выступ площадки. После нескольких попыток ему это удалось. Но в последний момент, когда он собирался уже затянуть петлю, веревка вдруг вырвалась у него из рук и змеей соскользнула вниз.
Максим помертвел от ужаса. Липкий пот снова покрыл лицо и спину. Что он наделал? Что наделал!! Он сколько мог свесился над бездной, обшаривая глазами каждый сантиметр скалы. Но нет, путь вниз закрыт. Если и удастся еще раз спуститься до того места, где когда-то кончался гребень, то дальше склон был абсолютно неприступен.
А здесь? Нельзя ли что-нибудь сделать здесь? У него есть спички. Но нет ничего, что могло бы гореть. Есть нож. Но что можно сделать ножом с крепчайшим сливным кварцитом? Есть кепка, носовой платок… Но всем этим не привлечешь внимание человека и за километр. А домики кордона еле видны в жарком мареве. Разве увидят его оттуда!
Он долго и внимательно осматривал склоны сопки. Лес, лес… И ни дымка, ни свежей порубки. А Нефертити в беде. Теперь это ясно. Что же могло с ней случиться? Если бы он вообще что-нибудь знал о ней…
И вдруг вспомнились слова Тани: «Дайте я взгляну на ваш прыщик… На вашем месте я обратилась бы к рентгенологу… Может статься, это приблизит вас к разгадке вашей тайны… «Что она хотела этим сказать? Тогда он пропустил все мимо ушей. А ведь она ясно намекала…
Максим, что было силы, ударил себя кулаком по виску, потом начал тереть родинку, давить ее пальцем. И тут что-то затрещало, на миг ему показалось даже, что он чувствует запах астийского эдельвейса. Но в следующую минуту острая боль ожгла висок. Потом что-то щелкнуло. И мертвая неподвижная тишина повисла в застывшем воздухе.
— Что же теперь делать, что предпринять? Надо еще раз обдумать все спокойно, — попытался он взять себя в руки. Но мозг уже отказывался работать. Страх и отчаяние все больше овладевали сознанием. Да и что можно было придумать…
Между тем солнце пекло невыносимо. Мучительно хотелось пить. Сухая горечь обложила язык, иссушила горло.
Тупой болью сдавило грудь Жажда — вот что убьёт его на этой каменной игле, если никто не придет на помощь. Но откуда ждать помощи? Он снова и снова постарался вызвать в памяти образ Нефертити. И не мог. Все, что было связано с ней, будто тонуло в огромном черном провале, словно незримая стена экранировала и гасила мысли Максима.
День тянулся целую вечность. А с наступлением ночи пришел холод. Каменное ложе, казалось, обледенело. Жгучий ветер пронизывал до костей. Черное небо давило своей беспощадной пустотою. Острые лучи звезд будто вонзались в тело, еще больше усиливая дрожь, от которой сводило плечи и останавливалось дыхание.
Утро не принесло облегчения. С первыми лучами солнца вернулись муки жажды. Усилилось головокружение, началась тошнота. Вдобавок ко всему появились галлюцинации.
Гора вдруг будто накренялась к земле, принималась раскачиваться, уходило ввысь. Несколько раз он засыпал или терял сознание. Пробуждение было кошмарным. Мысли метались теперь лишь вокруг сына. Славик, то плачущий, то хохочущий, с озорными счастливыми глазами, виделся, как живой, звал его, тянулся к нему ручонками.
И снова ночь, снова холод. К утру он был уже в полуобморочном, бредовом состоянии. Полное безразличие ко всему сделало его равнодушным даже к галлюцинациям. Он не открыл глаз, когда внизу вдруг будто залаяли собаки и кто-то отчётливо произнес его имя. Что еще выкинет измученный мозг?
Но лай не прекращался. И чей-то до боли знакомый голос все звал его и звал:
— Максим! Максим! Где ты? Откликнись!
Он нехотя открыл глаза, с трудом приподнял голову.
Сейчас все исчезнет… Но нет:
— Максим!.. Боже, как ты забрался туда?! Что ты там делаешь? Ты слышишь меня?
Он глянул вниз. Таня?! И сразу все занесло густым туманом. Максим зажмурил глаза, открыл снова. Таня!!
Он провел языком по распухшим кровоточащим губам:
— Таня… — но голос не подчинялся ему. — Таня…
— Максим, милый, что с тобой? Почему ты молчишь? Ты ранен?
Он сделал последнее усилие:
— Таня!.. Я здесь… третий день… без воды… опыт не удался… и вот…
— Максим, родной мой! Потерпи. Я сейчас же на кордон за людьми. Ты слышишь меня. Я бегом!
— Постой… Как ты.! узнала? Кто послал тебя?..
— Никто, я сама. Вчера истек срок, когда ты должен был вернуться из тайги, и мне следовало отправить твое письмо.
Но я не могла. Я не могла, Максим. Узнала, что ты заходил к дяде Степану, выпросила у него Дружка и еще ночью пошла по твоим следам. И вот — счастье! Потерпи немного! Я мигом…
Через минуту она скрылась за деревьями. Максим прижался лицом к камню. Рыдания душили его. Но слез не было. Как не было и слюны, чтобы смочить воспаленный язык.
Дальше было сплошное забытье. И рой бессвязных мыслей. Мог ли он быть уверенным, что действительно видел Таню? А не все ли равно… Только бы перестала качаться проклятая гора, и улетели эти ужасные шмели. Он крикнул бы на них, если б помещался во рту язык…
А снизу снова кто-то зовет его. Нет, хватит! Больше он не поднимет головы. К чему обманывать себя. Да люди и не могут так громко говорить. Так может грохотать только гром.
Если бы в самом деле, гром! И дождь… Но гром не знает его имени. А тут:
— Максим! Максим Владимирович! Колесников! Максии-им!
Нет, это не кончится никогда. Он поднял голову, глянул вниз. Люди, люди… Откуда их столько, зачем? И снова:
— Максим! Слушай! Ничего не говори, только слушай!
Сейчас мы пошлем с ракетой туда, к тебе, бечевку. Пригни голову и не пугайся. Лови!
Он послушно приник к камню. Яркая вспышка. Хлопок.
Долгое тягучее шипение. И режущая боль в спине.
— Ой! — Но боль привела его в сознание. Он понял, что это бечевка врезалась в спину. Значит, и голоса, и люди — все на самом деле. Он протянул назад руку, нащупал тонкую капроновую лесу.
Голос снизу:
— Поймал?
— Да, да! — замотал он головой, не в силах разжать губ.
— Теперь тяни потихонечку. Это вода.
Вода?.. Возможно ли? Вода! Он снова упал на живот, ухватился за лесу обеими руками.
— Тише, тише, не дергай! Вот так. Теперь передохни.
Но он уже ничего не слышал. Перед глазами была только фляга, ползущая по скале. Выше, выше… Руки онемели, вот-вот выпустят бечевку. Он налег на нее всем телом. Перевел дыхание. Снова потянул. Фляга уже на перегибе склона… на крутой стене… почти у самой вершины… у него в руках!