— Но это все-таки конфликты на национальной почве, — вежливо перебил профессора Зайцев.

— Я бы сказал точнее — национально-окрашенные конфликты. Если проанализировать, то почти нее вожди национальных движений — бывшие партработники и хозяйственники. Может быть, кроме Ландсбергиса в Литве или Гамсахурдиа в Грузии. Гак или иначе, но большинство из нынешних «националистов» нормально работали в партийных и хозяйственных структурах, принимая все правила игры КПСС. Но когда зашел разговор о рынке, перспективах приватизации и так далее, то есть о возможности отхватить кусок пирога из государственной собственности, то они послали к черту все свои прошлые идеалы. Им, естественно, захотелось создать себе преимущества при дележе. Как? На основе националистических лозунгов. «Скаженны москали всэ сало зъилы!» Или бульбу. Или вино выпили, а хлопок на порох перевели. Гэть видселя! Но точно так же и более мелкие национальные элиты рассуждали. Или, условно говоря, «мафии». Потому что еще в брежневское или даже хрущевское время сформировались устойчивые номенклатурные кланы, которые контролировали и республики, и области, и районы. У них и наверху имелись свои люди, и внизу. Соответственно и криминальный мир уже знал, кому взятки давать, кого ублажать и у кого искать помощи, если попадешься. Но ведь все то же самое существует в каждой стопроцентно русской области. И огромные территории — у нас чуть ли не каждая область больше среднего европейского государства, а прав намного меньше, чем у малюсеньких национальных республик. Там избранные президенты, которых общероссийский Президент снять не может, а в областях — главы администраций, которых Президент может в любой момент отстранить от должности. Может быть, я заглядываю слишком глубоко вперед, но, по-моему, в дальнейшем проявится и региональный сепаратизм…

Иван Иванович остановил запись и обратился к Митрохиной, осторожно отхлебывавшей чай.

— И все прочие «документы» такого же плана? По-моему, мы зря время тратим. Полкассеты занято ничего не значащим трепом. Почти пятьдесят минут профессорских словоизлияний. Это можно на суде предъявить? Нет.

— Я этих записей не видела, — вздохнула Митрохина. — Давайте промотаем интервью, посмотрим, что там еще есть.

— Ну давайте, — нехотя произнес Иван Иванович и пустил перемотку вперед. Когда он наконец остановил пленку, на экране появился грузовик с кузовом, прикрытым тентом. За кадром зазвучал хорошо знакомый Галине голос капитана Чугаева.

— …Грузовик движется к месту складирования боеприпасов, — пояснял Олег. — На территории области создано 23 точки, где незаконно хранится неучтенное оружие и боеприпасы, предназначенные для вооружения бандформирований.

Грузовик с номером 23–89 на кузове (камера постоянно держала номер в поле зрения), должно быть, снимали с машины, державшейся от него на большом расстоянии, через мощный телеобъектив. Камера отследила путь грузовика по улицам города — Митрохина уже поняла, что он ехал от механического завода, — а затем дальше, по шоссе, между стенами леса. Грузовик свернул направо. Камера глянула ему вслед, но машина, с которой шла съемка, повернуть за ним не могла. В кадре мелькнул «кирпич». '

— По оперативным данным, — докладывал Чугаев из-за кадра, — в этом районе находится территория бывшей воинской части, ликвидированной в порядке сокращения. Территория в настоящее время изъята из ведения Министерства обороны РФ и управляется Облкомимуществом. Официально она сдана в аренду АОЗТ «Бурлеск» под торгово-складские помещения. АОЗТ не имеет официальной лицензии на торговлю даже разрешенными видами оружия.

На «картинке» показалось какое-то длинное, крытое толем строение, снятое откуда-то сверху и тоже, судя по всему, через телевик. Должно быть, Чугаев или кто-то из его товарищей пристроился с камерой на сосне или ином дереве, потому что время от времени в кадр залезало мутное изображение ветки или чего-то похожего.

Грузовик 23–89 остановился у длинного строения, и к нему подошли несколько человек в армейском камуфляже без знаков различия. Открыли задний борт, подняли свисавший брезент и, быстро разобравшись в цепочку, стали выгружать из кузова небольшие, но тяжелые ящики и передавать их по цепочке куда-то внутрь строения.

— Обратите внимание, — произнес Чугаев тоном комментатора, — на ящиках отсутствует полная уставная маркировка. Имеются только надписи: «7,62 обр. 1943», «7,62 обр. 1908/30», «5,45», «9 х 18 ПМ» (на экране кадры соответственно останавливались и пометы на боковых стенках ящиков можно было разглядеть).

Потом появилась рисованная на компьютере схема области, на которой красными мигающими точками были обозначены места размещения складов оружия и боеприпасов.

— Ладно, — в очередной раз останавливая запись, сказал Иван Иванович. — Я чувствую, что все потребует серьезного изучения. По этим материалам работать можно.

Он вынул кассету, положил в упаковку. Потом открыл небольшой сейф, перенес туда все кассеты.

Теперь давайте о вас говорить, Галина Юрьевна. В область вам лучше не возвращаться. Сейчас там начнет происходить много всякого, выражаясь словами товарища Ленина, «странного и чудовищного». Здесь, в Москве, вами тоже могут заняться. Так что надо будет хорошо подумать, куда и как вас пристроить. Вы где-то остановились?

Митрохина не успела ответить. Резко и длинно зазвонил телефон, один из двух стоявших на столе. Белый, с гербом покойного СССР.

— Я слушаю, — отозвался Иван Иванович.

— Приветствую вас, Альберт Анатольевич, — прозвучало в трубке, — это вас Пантюхов беспокоит. Вопрос такой: к вам не обращалась молодая женщина, Митрохина Галина Юрьевна? Из нашей области.

— А в чем дело? — не ответив на вопрос, поинтересовался «Иван Иванович», он же по совместительству Альберт Анатольевич.

— Значит, еще не обращалась? Тогда учтите, если позвонит. Она душевнобольной человек, сбежала из областной психиатрической больницы. У нее мания подозрительности и припадки случаются. Особенно после гибели мужа. Она на этой почве даже убийство совершила, кажется. А группа криминальных элементов во главе с бывшим офицером КГБ решила через нее передать наверх клеветническую информацию насчет нашей области. Фильмы там какие-то игровые насчет того, что я будто бы переворот в области затеял и партизанскую войну вести собираюсь, как Дудаев. Представляете себе?

— Представляю… — сдвинул брови «Иван Иванович».

— Вообще эта Митрохина в периоды просветления выглядит вполне нормально. Мне врачи сказали, что она очень переживает за безопасность своих детей. Вы уж успокойте ее в случае чего. Скажите, что, мол, с детьми у нее все в порядке, я лично это контролирую и ничего с ними не случится. Вы, Альберт Анатольевич, уж извините, что по пустякам беспокою. Просто не хотелось бы, чтоб вы лишней работой людей загружали.

— Ну, вы за нас не беспокойтесь, Георгий Петрович, — сказал Альберт Анатольевич. — Нам иногда и лишняя работа не в тягость. Спасибо за предупреждение, разберемся. Привет сестре!

— С сестрой-то, Альберт Анатольевич, плохо. Умерла наша Оленька…

— Да ну?! — ахнул бывший Иван Иванович. — Что с ней такое?

— Пока нет медицинского заключения, но есть подозрения, что не своей смертью умерла… — вздохнул Пантюхов. — Вот такие дела. Не хотел говорить, расстраивать, но вы уж сами этот вопрос затронули…

— Мужайтесь, Георгий Петрович, — прочувствованно произнес Альберт Анатольевич. — В жизни всякое бывает. До свидания!

Митрохина слышала только то, что говорил хозяин кабинета, и о том, как его зовут по-настоящему, нe услышала. Зато хорошо уловила, что «Иван Иванович» говорил с Пантюховым, и поняла, что с Ольгой Пантюховой произошло нечто серьезное.

— Неприятно, — сказал «Иван Иванович», — непонятно как, но товарищ Пантюхов осведомлен о том, что вы направились ко мне. Вы действительно находились в психбольнице?

— Да… — Митрохина не стала врать.

— И сбежали оттуда?

— Да. Меня держали там незаконно. Я нормальный человек.