– Я?

– Да, именно ты. Причём, ты упорно на этом настаивала. Причина, правда, у тебя была немного странная – ты рассказала, будто видела сон, из которого ты узнала, что скоро встретишь свою настоящую любовь. То есть, того мужчину, который будет, первым и, возможно, единственным в твоей жизни. Все женщины в душе так романтичны…

– А ты?

– А что я? – отец снова вздохнул. – Я, наверное, тоже. Иначе бы я никогда не стал подвергать риску родную дочь.

– Сколько мне было лет?

И сколько же лет тогда мне сейчас?

– Девятнадцать. Самый расцвет беззаботной молодости и желания любить. Долго, красиво и полноценно. В итоге, ты настояла, и я тебя туда отправил. Самое интересное, в тот момент я ощущал удивительное спокойствие, видимо чувствовал – с тобой ничего не случится.

Ты вернулась рассеянная, задумчивая и крайне замкнутая. На все мои расспросы отвечала без особой охоты, тускло и однозначно, мне ничего не удалось от тебя добиться, кроме того, что люди двадцать первого века практически ничем не отличаются от людей тридцать первого, даже носят почти такую же одежду. Мне стало грустно – неужели за тысячу лет развития цивилизация так и не сдвинулась с места? Ты поспешила успокоить меня, что мало с кем общалась, потому как в том месте, где сейчас находится наш дом, практически никто не живёт. Тогда я предложил тебе отправиться подальше, например, в центр густонаселённого города. Эту идею ты отвергла сразу, объяснив, что тебе очень понравилось именно то место, где ты была. И попросила снова направить тебя туда, только на несколько дней позже. Я не стал возражать – я слишком любил тебя и с детства привык исполнять твои капризы. По-видимому, это и называется синдромом потерянной матери…

Он тяжело вздохнул, достал из кармана сигарету и нервно повертел её между пальцев.

– Наверное, здесь нельзя курить? – спросил он, обернувшись ко мне в первый раз за все это время.

– Кури, – я почувствовала, что на моем лице появляется дурацкая улыбка. – Только открой форточку. А пепел можно стряхивать в цветочный горшок, я слышала, его иногда используют, как удобрение.

Отец улыбнулся и прикурил от миниатюрной, изящной зажигалки. Выпустив струйку голубоватого дыма, он вновь отвернулся к окну.

– Я вторично отправил тебя в этот мир. Получилось лучше, ты вернулась не такая грустная и задумчивая. Рассказывала, что познакомилась с девушкой примерно твоего возраста, что её зовут Дженни, и вы почти подружились. Я понял, что мой эксперимент набирает силу, и уже готовил материал для твоего нового задания…

Он выпустил ещё одну струйку и умолк. А я сидела на кровати и начинала понимать, что как бы я этого не хотела, я все равно ему верю. Не может человек так долго притворяться и лгать, придумывая всяческие небылицы. Да и зачем ему это? Если бы игра затевалась с какой-то корыстной целью, то оно ещё понятно. Возможно, у меня где-то всё-таки припрятано несколько миллионов? Я представила длинные ровные ряды туго перетянутых банкнот и улыбнулась.

Нет, определённо всё это чепуха!

Если бы я была настолько богата, вряд ли бы я передвигалась без охраны! А в тот злополучный день я была в машине одна…

Щёлкнул дверной замок, и на пороге возникла улыбающаяся Полли.

– Мистер, – елейным голоском прощебетала она. – Наверное, на сегодня вполне достаточно. Её не стоит слишком утомлять, она ещё слаба. Думаю, если вы продолжите завтра, ничего страшного не случится. Тем более, дорогу вы уже знаете.

– Да, да, конечно, – отец смущённо засуетился и выкинул окурок в открытую форточку. – Ни в коем случае сейчас нельзя делать ничего такого, что может отрицательно сказаться на здоровье Джины! Доченька, мы побеседуем завтра! И послезавтра тоже! Теперь впереди у нас много дней, а, раз уж нам суждено было встретиться, у меня лично нет никакого желания расставаться. Отдыхай, набирайся сил, продуктов я тебе привёз, они там, внизу, тебе их потом передадут…

Он вопросительно посмотрел на Полли.

– Завтра, – кивнула она. – С утра. Сегодня они пройдут соответствующую санитарную обработку.

– Завтра, – мужчина улыбнулся. – Моя дорогая Джина, мы с тобой снова увидимся завтра!

Он подошёл ко мне, быстро наклонился и поцеловал в лоб. Прикосновение губ было настолько мягким, что я почувствовала, как по телу пробежала лёгкая, волнующая дрожь.

– До завтра, дочка, – он посмотрел на меня слегка влажными глазами, повернулся и направился к двери.

Неожиданно я поняла, что меня так сильно мучает один вопрос, что я не смогу подождать ни до завтра, ни до вечера, даже ни одной минуты! Секунду я колебалась, думая, как лучше к нему обратиться.

– Эй! – позвала я тихонечко.

Он замедлил шаг.

– Николас!

Он остановился.

– Папа!

Он обернулся.

Теперь его карие с зелёными крапинками глаза не были влажными и грустными, они излучали мягкий, тёплый свет.

– Я тебя слушаю, Джина.

– Папа, – я почувствовала, что краснею до кончиков волос. – Я… я хотела у тебя спросить… А в той жизни, которая была до всего этого, – я обвела больничную палату смущённым взглядом, – у меня был муж?

Его губы тронула странная усмешка. Я могла поклясться, что он улыбался, но уголки его губ не поднимались, а опускались!

– Мы поговорим об этом завтра, – сухо сказал он. – Отдыхай, набирайся сил.

И не успела я открыть рот, как хлопнула входная дверь.

19 августа

Ночью спалось плохо, снилась разная ерунда, отчего я постоянно просыпалась. Поэтому, когда утром Полли зашла в палату, то сразу же отметила мой несвежий вид и помятую физиономию.

– Так нельзя, миссис Джина, – недовольно пробурчала она. – Если встречи с отцом неблагоприятно воздействуют на ваше самочувствие, я буду вынуждена ставить перед главным врачом вопрос о сокращении их количества.

– Нет, только не это! – почти что воскликнула я.

– Я вас прекрасно понимаю, – Полли положила руку на грудь. – Вы каждый день узнаете что-то новое, к вам возвращается память, а вместе с памятью возвращается жизнь. Но… слишком уж вы возбуждаетесь, и весь лечебный режим идёт насмарку. Постарайтесь как-то сдерживать свои эмоции, что ли… Иначе вы так долго не поправитесь. Вам здесь ещё не надоело?

– Надоело, – честно призналась я.

– Тогда тем более, – Полли сцепила руки на животе и внимательно посмотрела мне в глаза. – Послушайте меня, Джина. У вас всё в порядке, жизнь потихонечку налаживается. Вы обрели имя, вас, наконец-то, нашёл отец. Сейчас самое главное – поменьше волноваться. И все! Ещё максимум три недели, необходимые анализы, тесты – и… Вы – свободный человек и вновь сможете вступить в окружающий полноценный мир! Восьмого сентября вы уже навсегда покинете эти стены! Разве это плохо?

– Хорошо, – я в задумчивости потёрла подбородок. – Полли, мне кажется, что число, о котором вы сейчас сказали… Восьмое сентября… Что-то в моей прошлой жизни было связано с этим днём…

– Может быть, какой-нибудь семейный праздник, чей-нибудь день рождения? – высказала предположение сиделка. – Ваш, или вашей мамы, а, может быть, вашего отца?

– Может и так… Но у меня какое-то совершенно противоположное ощущение… День рождения, он связан с радостными и приятными хлопотами, а мне, наоборот, эта дата представляется темной и густой, как растаявшая на солнце вакса…

– Мне кажется, что вы преувеличиваете, – Полли махнула рукой. – У вас слишком разыгралась фантазия.

– Возможно, – согласилась я, а про себя подумала: «Нет, это не фантазия моя буйствует, я определённо чувствую – в этот день произошло что-то нехорошее».

Возникла пауза. Полли о чём-то задумалась, положив скрещенные руки на живот и пристально глядя вдаль. Я посмотрела в окно – нет, ничего нового, все тот же безрадостный серый пейзаж, та же печальная дымка пепла и наступающей осени.

«Дни поздней осени ругают постоянно, – неожиданно вспомнились мне строчки из стихотворения какого-то поэта, – мне нравится она…».