В мягком сумраке он чувствовал себя невидимкой. Прямо перед ним, над раздаточным окном, трещали, погибая на открытой электрической сетке, тучи комаров.

Тихий, спокойный летний вечер.

Он снова погудел, на этот раз подольше. Официантка медленно, словно озадаченная, обернулась, сказала что-то одному из парней и неохотно подошла к нему. На ее блузке был приколот значок «Закажи домашний гамбургер». Рядом с его машиной она выпрямилась, так что он видел только значок.

– Домашний гамбургер, - сказал он, - и жареной картошки немного.

Девушка вздохнула, отклонилась и покачала головой. В ее глазах порхала пустота, пушистая и невесомая, как сладкая вата.

– Ты что, слепой? - спросила она и похлопала ладошкой по переговорному устройству на столбике. - Нажми кнопку и закажи, а я только подносы разношу.

Секунду она на него смотрела. Ему почудилось, будто ее пустой взгляд становится вопросительным, но она повернулась, нажала за него кнопку и вернулась к приятелям.

Микрофон взвизгнул и произнес:

– Заказ.

– Домашний гамбургер с чипсами, - сказал Норман Баукер.

– Ясно, понятно, принято. Шипучей-пахучей?

– Чего?

– Ну, шипучего лимонада, мускатного?

– Маленький стакан.

– Ясно, принято. Повторяю: домашний, чипсы, маленький лимонада. С огня, чтоб дымилось. Сейчас.

Микрофон взвизгнул и отключился.

– Один готов, - хмыкнул Норман Баукер.

Девушка принесла поднос, и он быстро, не глядя, съел заказанное. По мнению усталого диктора, в Демуанс было почти полвосьмого. Темнота обступила со всех сторон, и ему захотелось пойти куда-нибудь. Он еще утром прикинул несколько возможностей: сбить пару-тройку мишеней в тире, вымыть машину.

Он допил лимонад и нажал кнопку.

– Заказ, - произнес оловянный голос.

– Всего достаточно.

– Все?! И ничего больше?

– Да вроде все.

– Расслабься, дружище, - произнес голос. - Что с тобой?

Норман Баукер усмехнулся.

– Послушай-ка, - сказал он, - а хочешь послушать…

Он остановился на полуслове и покачал головой.

– Чего послушать?

– Ничего.

– Только имей в виду, - сказал микрофон, - что я отсюда ни шагу, даже если девка поманит. Прикован к столбу, понял? Ну, начинай.

– Нет, это я так.

– Точно?

– Точно, все в норме.

Из микрофона донесся разочарованный вздох.

– Дело добровольное. Клиент обслужен.

– Обслужен, - подтвердил Норман Баукер.

Заканчивая десятый круг, он в последний раз перегнал мальчиков. Человек в лодке исчез, болотные курочки уплыли. На противоположном берегу, над домом Салли Густафсон, солнце оставило пурпурный след над горизонтом. Эстрада была пуста. Женщина в брюках до колен терпеливо выправляла леску. У доктора Мейсона поливалка вращалась безостановочно.

На одиннадцатом круге он выключил кондиционер, опустил стекло и выставил локоть наружу, продолжая править одной рукой.

К чему притворяться? Он никогда не сможет и никогда не начнет об этом рассказывать.

Теплый, безмятежный вечер.

Если бы он заговорил, а этого не случится, он рассказал бы, как его друг Киова ушел в ту ночь в глубину темной и вязкой почвы - ушел целиком в войну, смешался с грязью.

Он ехал медленно, с включенным дальним светом, и вспоминал, как он ухватил ботинок Киовы и с силой потянул вверх, но не сумел преодолеть запах, сдался и упустил свою «Серебряную звезду».

Вот что надо бы объяснить: он был гораздо храбрее, чем думал про себя раньше, но далеко не так храбр, как ему бы хотелось. Тут именно оттенки важны. Макс Арнольд, любивший рассуждать о тонких материях, понял бы его. Отец, знавший все сам, кивнул бы.

– Правда состоит в том, - подчеркнул бы Норман Баукер, - что я отпустил его.

– Но может быть, он уже был мертв?

– Нет.

– Ты твердо уверен?

– Да. Он был жив. Такие вещи иногда понимаешь по ощущению.

Отец помолчал бы, глядя, как играет дальний свет на узкой гудроновой полосе.

– Ладно, - проговорил бы отец. - Семь медалей-то ты все-таки заработал.

– Да.

– Семь боевых наград.

– Да.

На двенадцатом круге небо разорвали многоцветные сполохи.

Он притормозил у Закатного парка и остановился возле навеса. Помедлив, вышел из машины, подошел к берегу и вошел в воду, не раздеваясь. Теплая вода смочила кожу. Он погрузил голову целиком и приоткрыл рот - чуть-чуть, попробовать воду на вкус. Выпрямившись, он скрестил руки и глянул на фейерверк. Для маленького городка, решил он, отличное развлечение.

Как рассказать правдивую историю о войне

В невыдуманном рассказе о войне мораль, если она имеется, подобна нитке, которой сшита одежда. Ее нельзя вытянуть. Невозможно извлечь суть, не раскрыв при этом другой, более глубокой сути. И в итоге получается так, что про невыдуманный рассказ о войне и сказать-то особо нечего, кроме, может, «Да уж…». Невыдуманные рассказы о войне не ставят своей целью делать какие-то общие выводы. Они далеки от абстрактных размышлений или аналитических изысканий.

К примеру, возьмем довольно популярное выражение: «война - это ад». Как нравоучительное изложение старой избитой истины оно представляется совершенно верным, и все же оно говорит о предмете отвлеченно, обобщает, и потому не выходит, чтобы аж до кишок пронимало. Душу не трогает.

Все сводится к тому, что называется «нутром чую». Невыдуманный рассказ о войне, если его рассказать честно, заставляет этим самым «нутром» поверить.

Именно так происходит, когда я рассказываю следующую историю. Я уже рассказывал ее раньше - много раз, много версий - но вот, что случилось на самом деле.

Мы форсировали реку и двигались на запад в горы. На третий день мой друг Курт Лимон наступил на мину-ловушку из артиллерийского снаряда. Мгновение назад он, смеясь, играл в догонялки с Рэтом Кайли, а теперь он мертв. Деревья были густые и нам почти час потребовался, чтобы расчистить ЗВ для медицинского вертолета.

Позднее, выше в горах, мы проходили мимо вьетконговского буйволенка. Я не знаю, что он там делал - рядом не было ни деревень, ни рисовых полей - но мы догнали его, накинули петлю и повели к покинутой деревне, где должны были устроится на ночь.

После ужина Рэт Кайли подошел к буйволенку и погладил его по носу. Военный открыл баночку С-рациона - свинину с фасолью - и предложил ему, но животное не проявило интереса.

Рэт пожал плечами.

Он отошел назад и прострелил ему правую переднюю ногу в районе коленного сустава.

Животное не издало ни звука. Оно тяжело упало, но вскоре поднялось. Рэт тщательно прицелился и отстрелил ему ухо. Он выстрелил буйволу в филейную часть и в небольшой горб. Потом - дважды по бокам. Это делалось не для того, чтобы убить, но чтобы помучить. Он направил винтовку в морду и отстрелил буйволу рот. Никто ничего не сказал. Весь взвод стоял и наблюдал за действом, думая о самом разном на свете, и никому не было жалко буйволенка. Курт Лимон погиб. Рэт Кайли потерял своего наилучшего друга. На неделе Рэт напишет длинное письмо сестре приятеля, и она не ответит на него, но сейчас стоял лишь вопрос о боли. Он отстрелил хвост. Отстрелил куски мяса, что ниже ребер. Все вокруг нас истощало запах дыма, грязи и зелени; вечер был влажный и очень жаркий. Рэт переключил винтовку на режим автоматической стрельбы. Он стрелял, не целясь, почти беззаботно вливая поток из пуль в живот животного. Он перезарядил, присел и прострелил левую переднюю ногу в районе коленного сустава. Вновь животное тяжело упало и попыталось подняться, но теперь у него это не вышло. Оно зашаталось и упало на бок. Рэт выстрелил в нос. Он склонился вперед и что-то прошептал ему как старому четвероногому другу, а затем выстрелил в горло. Все это время буйволенок был беззвучен, или почти беззвучен, слышался лишь тихий булькающий звук с того места, где раньше был нос. Теперь он неподвижно лежал. Ничего не шевелилось, кроме его огромных, тупых глаз с черными зрачками.