— Отвечай! — выловили меня за ногу.

— О! — разглядела я, наконец, знакомое марево, — Лик! Привет! — искренне обрадовалась я.

— Кто? — не понял Безликий, и хватка его ослабла, от чего я снова булькнулась в подушки.

— Лик, — затрепыхалась я, пытаясь выбраться из мягкого плена, — Я решила дать тебе имя.

— У меня есть имя! — рыкнул он.

— Какое?

— Если бы ты была внимательнее, то уже знала бы его, — не ответил Лик.

Схватив меня за обе ноги, дернул на себя — я вскрикнула и начала брыкаться.

— Успокойся! — зашипел он, схватив за штанину.

— А ты отпусти мои ноги! — не сдалась я и постаралась увязнуть в подушках еще сильнее.

— Проклятье! Спрашиваю в последний раз, как ты сюда проникла? Я тебя не приглашал!

— Я тоже тебя в свою комнату не приглашала, — пропыхтела я, — но ты же пришел!

— Я — это совсем другое дело, — поняв, что добраться до меня можно только одним способом, Лик начал скидывать подушки на пол.

Лучше бы он этого не делал, так как самым необъяснимым образом, мы вдруг оказались в той же позиции, что и те двое, до нас. Только в отличие от того молодого человека, Лик скорее желал меня придушить, чем заняться любовью, хотя панталон я лишилась в борьбе за свои ноги, а безразмерная рубашка задралась выше некуда.

— Ну, и что мне теперь с тобой делать? — все же осипшим голосом спросил Лик.

Я усмехнулась и перестала ерзать, так как по ощущениям Безликий был полностью одет.

— Отнеси меня в мою комнату.

— Может мне тебе еще и колыбельку спеть?! — ядовито фыркнул Лик, при этом резко одернул мою рубашку, но не рассчитал, и от рывка тесемки на вороте развязались. Н — да, легче было бы снять ее с меня вовсе, и это не выглядело бы столь провокационно, как сейчас, но Безликий не искал простых путей — начал завязывать тесемки, тихо рыкнув, — Темный и все Демоны!

— Зачем? — улыбнулась я, так как после возни в подушках на меня накатило прямо‑таки бесшабашное веселье — Я ж уже сплю.

— Что‑то ты подозрительно весёлая, — буркнул Лик, справившись с тесемками.

Не дав возможности ляпнуть что‑нибудь этакое, Безликий подхватил меня на руки и понес прочь из хрустальной комнаты. В последний раз я печальным взглядом окинула сказочные покои. Все‑таки до чего же красиво! Этот полумрак, это завораживающее сияние хрусталя, огромная кровать с полупрозрачным балдахином, мягкие перины, подушки… и сладострастные стоны. Не поняла, они, что, снова там?! Я вывернулась в руках Лика, чтобы убедиться в этом. Так и есть, под полупрозрачным балдахином два тела снова сплетались в чувственном танце страсти. Я тоскливо вздохнула.

— Зависть, чувство черное, Рита. Им крайне легко воспользоваться, — неверно истолковал мой вздох Безликий, — Хочешь выжить в этом мире, научись скрывать свои слабости.

Я удивленно посмотрела туда, где должно было быть его лицо, и нахмурилась.

— Я не завидую, — положила голову ему на плечо, — Мне грустно.

— Я тебя не осуждаю, — усмехнулся Лик, видимо решив, что я пытаюсь оправдаться, — Эта женщина умела сводить с ума, а потом наслаждалась тем, что влюбленные безумцы готовы были пойти ради нее на что угодно, лишь бы добиться ее внимания. Один взгляд, одно прикосновение, одна мимолетная улыбка.

— Эта женщина? — приподняла я брови, ведь прозвучало это так, словно белокурая красавица много для него значила, и сейчас Лику неудобно произносить ее имя.

— Да, она была удивительной женщиной, — не попался на удочку Безликий, — Ослепительно красивой, безукоризненно элегантной, необычайно умной, но, в то же время, ужасающе жестокой. Ей не ведомы были ни любовь, ни нежность, ни сострадание.

После его слов я решила не продолжать разговор на эту тему и замолчала, задумавшись о своем. Как мне показалось, Лик был благодарен за то, что я не стала ничего у него выпытывать, и, внеся меня в комнату, бережно опустил на постель.

— Рассказывай, — постояв надо мной, со страдальческим вздохом, завалился он на постель, и, судя, по затемнениям, подпер кулаком голову.

— Что рассказывать? — сделала я удивленно лицо.

— Все.

— Лик, мы же уже это проходили. Какая тебе разница, что у меня там происходит? Это не твоя головная боль.

— Я сам решу, моя она или нет. Рассказывай.

— Не дави на меня.

— Хорошо, тогда я сделаю так.

Безликий развернулся и его рука начала упорно искать что‑то в пространстве, а найдя, на покрывало был кинут дневник, потом вмерзший в кусок льда жуткий гребень, и, наконец, листовка. Сверху он положил «руку» и сказал:

— Предупреждаю, все эти вещи я могу оставить прямо здесь или заставить тебя, когда ты проснешься, никогда их не найти. Поверь, я на это способен.

— Э — эм? — опешила я от его заявления.

— Ну, так, что, ты рассказываешь или мы вместе ждем, твоего пробуждения? — голос Безликого был обманчиво ровен, но мне все же удалось расслышать отголоски того гнева, который он испытал, когда нашел меня в хрустальных покоях.

Сев прямо, укрыв ноги подолом рубашки, я посмотрела туда, где предположительно у Безликого должно быть лицо, а, значит, и глаза.

— Я не стану вестись на шантаж. Эти улики нужны, чтобы выяснить, кто покушается на жизнь хранителя книг и какая у него цель, но это не значит, что я не в состоянии найти другие улики.

— Проклятье! — рыкнул Безликий, — как знал, что ты опять во что‑то ввяжешься! Рассказывай!

Я скосила глаза на дневник под его рукой и затосковала. Н — да, без такой улики, доказать что либо будет почти невозможно. Тем не менее, отвечать на приказной тон мне не хотелось.

— Рита, не зли меня, — рассердился Лик, — Я и так едва себя сдерживаю. Это там, — мужчина махнул рукой куда‑то вверх, — я могу показаться сдержанным и терпеливым, но здесь все иначе. Почему ты не хочешь поговорить со мной?

— Когда хотят поговорить — не приказывают, — четно ответила я.

— Я не приказываю, — искренне удивился Безликий, — С чего ты взяла? Я всего лишь предлагаю тебе рассказать о том, что тебя беспокоит.

— Возможно, — облизнула я пересохшие губы, — Но твои слова звучат, как приказ.

— Хорошо. Давай, я попытаюсь забыть, что ты каким‑то образом пробралась на мою территорию и увидела то, что видеть не должна была, и мы просто поговорим.

— Ой, да, ладно, ничего особенного я там не увидела.

— Рита! — потемнел Безликий и зло прошипел, — А, что если я сейчас пойду и гляну на твою личную жизнь? Открою первую попавшуюся дверь. Как думаешь, что я там увижу?

«Тридцать минут позора и побег „золушки“», — подумала я, но вслух ничего не сказала. Лик и так спалился со своим возмущением, так что лучше отвлечь его рассказом о моем расследовании, чем продолжать злить. Может, он и подскажет, что я упускаю.

Проснулась я резко. Дернулась и села на постели. Разговор с Ликом оказался столь плодотворным, что на мгновение я даже растерялась, недоумевая, за что мне хвататься в первую очередь: идти в дом родителей Кристины, трясти хранителя за грудки, искать беглую ведьму — Марту или явиться изворотливой Эдит в облике Риммы. Радует одно, что новостей о псах пока не поступало, иначе мне останется только разорваться на три равные части.

Судя по количеству ударов — сейчас девять часов утра, но, несмотря на пятичасовой сон, чувствую я себя вполне отдохнувшей. Протянув руку, я взяла дневник с тумбочки и непроизвольно вздрогнула. В него были вложены согнутые листы бумаги, на которых я стенографировала выборочный перевод Лика из дневника Марты. Повернув голову, я с облегчением выдохнула. Гребень Лик не забрал, хотя и грозился.

Я не ошиблась в его ритуальном назначении, но, как объяснил Безликий, ничего жуткого или кровавого в нем не было — все самое страшное пришлось на создание гребня, а по сути — это временное хранилище дара ведьмы и передается из поколения в поколение от матери к дочери.

В своем дневнике Марта писала, что гребень должна была унаследовать ее старшая сестра. Сама Марта силами практически не обладала и в своей семье считалась изгоем. Она не хотела быть ведьмой, но от ее желания мало, что зависело. Когда отец Николаса начал святой поход против созданий Темного, Марта была еще ребенком. Ее мать и сестру убили, а ее не нашли. Спасая свою жизнь, Марта бежала из Ристана в Лиен, где стала наниматься служанкой, чтобы не умереть с голоду, тем не менее, долго ни у кого не задерживалась, пока не нанялась к хранителю книг. В библиотеке ей очень понравилось, и она готова была делать все что угодно, лишь бы удержаться на этом месте подольше. И она никак не думала, что прошлое вдруг настигнет ее. Два года назад к ней на рынке подошла женщина, и протянула ей сверток, сказав: «Теперь это твое». В свертке оказался гребень, который, как ей казалось, должен был сгореть вместе с ее мамой, в волосах которой он и был, когда охотники пришли в их деревню. Тогда‑то и начали происходить с ней странные вещи. Нет, дар не пробудился, но ей начали мерещиться голоса. Сперва они указывали ей на книги, которые нужно прочитать, потом называли дневники, страницы из которых нужно вырвать, ингредиенты, которые нужно купить, а год назад голоса потребовали от нее найти зеркало. С этого места записи в дневнике стали обрывочными, а ее почерк неразборчивым, словно кто‑то подгонял Марту. Оборвался дневник на оптимистичной, но малоинформативной ноте: «Я знаю, где оно»! Вот бы еще конкретики добавила, где именно, но, увы, ничего даже отдаленно напоминающее адрес или место, в дневнике не оказалось, только раз Марта упомянула, что это зеркало надежно спрятано от людей и оно охраняется.