– Стой, Сильви! – вдруг закричал Бруно, охваченный внезапной тревогой.

– В чем дело?

Деревья на ближнем пригорке яростно заколыхались, а ручеек, мирно журчавший у наших ног, вдруг забурлил, запузырился и зашипел, словно в нем текло оливковое масло, которое начало закипать.

– Потри в другом направлении! – крикнул Бруно. – Вверх и вниз!

Эта идея оказалась более удачной. Взбесившаяся было природа мгновенно успокоилась и впала в другую крайность. Всё замерло: и листья, и ручей, и облака. Только на дороге мелькало какое-то желтоватое животное с длинным хвостом – то ли крупная мышь, то ли мелкий лев.

– Пойдем следом за этим, – предложила Сильви.

И вновь идея оказалась удачной. «Мышь» замедлила свой бег, и мы смогли без особого труда следовать за ней, не теряя ее из виду. Слегка беспокоило, то, что животное медленно но верно росло на глазах – и вот уже увеличилось до размеров настоящего льва. Вскоре метаморфоза полностью завершилась, и перед нами возник благородный огнегривый лев. Он остановился и ждал, когда мы подойдем. Ничего похожего на опасение мы не испытывали. Дети приблизились и гладили его, словно шотландского пони.

– Помоги-ка мне! – крикнул Бруно.

В следующий миг он с помощью Сильви оседлал мышастого льва. Или лошадного, если вам больше нравится. За Бруно пристроилась Сильви. Он вцепился его гриву милейшего животного и завопил: «Иго-го!». Он, собственно, не знал, как нужно управлять такими существами, но этого оказалось достаточно. Лев взял легкий галоп, и мы вскоре оказались в чащобе. Я постоянно говорю «мы», хотя сопровождал их пешком – вернее, бегом (если вы помните, простым смертным нельзя пользоваться Королевским Путем). Почему я не отставал от галопирующего льва – сам не понимаю. В конце концов, мы настигли старого Нищего, перед котором лев замер в глубоком почтении, а Сильви и Бруно очутились на руках своего отца.

– Ситуация развивается от плохого к худшему, – заключил Старик, когда дети рассказали ему о визите Посла (хотя что они такого могли рассказать!). – От плохого к худшему. Это злой рок. Я все вижу, но ничего не могу изменить. Эгоизм корыстного и бездарного человека, эгоизм привередливой и глупой женщины, эгоизм их злобного отродья – всё это может развиваться в одном направлении: от плохого к худшему. Боюсь, дорогие мои, вам придется некоторое время с этим мириться. Но когда станет невмоготу, приходите. Я всегда смогу вам кое-чем помочь, – правда, сейчас немногим. Он собрал горсть пыльцы, развеял ее в воздухе, а потом медленно и торжественно произнес слова, которые дети выслушали с благоговейным молчанием:

– Пусть лукавство, амбиция и злость остынут в ночи Разума, чтобы слабое стало сильным, темное – светлым, неправое – правым.

В облаке пыльцы возникли какие-то смутные образы, которые постоянно изменялись, как в театре теней.

– Смотри, в воздухе возникают какие-то буквы! Даже слова! – прошептал Бруно. – Только я не могу их разобрать. Прочти, пожалуйста, Сильви.

– Попробую, – сказала она. – Минутку…

– МНЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ БОЛЬНО! – раздался какой-то резкий Голос. – Я должен этим переболеть.

– МНЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ БОЛЬНО!

Дурак и медведь

Да, мы снова оказались в саду. Но было невыносимо слышать этот пронзающий Голос на открытом пространстве, и мы поспешили в Библиотеку. Однако и там было ненамного приятнее: Жаборо-нок выл, рядом стоял обескураженный Профессор, а Миледи душила свое чадо в объятиях (возможно, оттого оно и ревело). Нежнейшая из матерей причитала:

– Он истязает моего бедного детеныша этими противными, гадкими уроками! О, мой маленький бегемотик!

– Что за содом? – сердито спросил Заправитель, входя в комнату. – И кто поставил здесь эту вешалку в виде чучела? Какое безобразие!

Впрочем, он тут же повесил шляпу на это «чучело» – за которое он принял Бруно, стоявшего посреди комнаты. Бруно поначалу онемел от изумления.

Профессор как можно тактичнее объяснил: Его Высочество любезно соизволило заявить, что оно отказывается делать уроки.

– Сию же секунду садитесь за уроки, вы, малолетний кровосос! – загремел Заправитель.

– А вы с ним не церемоньтесь, – объявил он Профессору. – Чуть что – сразу вот так его! – и залепил ментору своего сына такую оплеуху, что несчастный старик зашатался.

– Спасите меня! – закричал Профессор и грохнулся на колени – Заправительницы.

– Пасти вас, сэр? – спросила Леди. – Это можно. Только я возьму кнут.

Заправитель тем временем охаживал зонтиком Жаборонка.

– Кто засунул гвоздь в паркет острием вверх? Уберите его! Уберите!

Удар за ударом обрушивался на корчившегося на полу Жаборонка.

Потом Заправитель обратил внимание на сцену «пасения» Профессора и разразился хохотом.

– Извините, голубчик! Я не отдавал такого распоряжения, это ее собственная инициатива, – сказал он, как только обрел дар речи. – Но вы-то! Ну, заключите меня в объятия, старый черт!

И он кинулся обнимать Профессора, который отскочил с диким воплем. Удалось ли Заправителю заключить его в объятия, не знаю. Как раз в этот момент Бруно освободился от шляпы и они с Сильви сломя голову кинулись вон из этого бедлама. Я рванулся за ними.

– Мы должны немедленно бежать к отцу, – задыхаясь, сказала Сильви, когда они мчались по саду. – Хуже, наверное, не будет. Попросим Садовника выпустить нас.

И тут они услышали знакомый голос:

Он думал, что к нему зайдет

Приятель посидеть.

Разул глаза – а у ворот

Без головы медведь.

– Мой бедный мишка! – он сказал. –

Да ты голодный ведь!

– Увы, – сказал Садовник, предвосхищая просьбу детей, – на этот раз я не могу вас выпустить. Заправитель запретил.

Он отвернулся и принялся разравнивать гравий на дорожке, напевая идиотские слова: «Он ждет еды, увы» – правда, менее фальшиво, чем он пел поначалу.

Так я подумал. А затем понял, что причина в другом. Просто Садовника заглушили другие мужские голоса. Потом послышался характерный глухой стук – будто лодка ударилась носом о берег, – за этим последовал хруст гальки: это рыбаки сошли на берег и потащили баркас волоком. Я понял, что задремал и теперь  проснулся, и решил восполнить пробел, возникший во сне: понаблюдать, как они будут выгружать «дары моря».

Домой я пришел совсем квелым и рухнул в мягкое вольтеровское кресло. Артур направился к буфету и принес мне вина и пирога, без которых он, как мой эскулап, не мог позволить мне отойти в объятия Морфея.

Но как же вдруг заскрипела дверь буфета! Открыл ее, скорее всего, не Артур: он-то привык это делать. Нет, кто-то беспокойно ходил по комнате и что-то бормотал, как преступная королева-сомнамбула.

Голос был явно женский, и массивная фигура за дверцей буфета, и платье – все женское. Но кто это мог быть? Домоправительница? Потом в комнату вошел Заправитель.

– А эта ослица что тут делает? – поинтересовался он неизвест-но у кого, застыв на пороге в изумлении.

Особой, упомянутой столь откровенно, была его жена. Стоя к нему спиной и разглаживая фольгу на одной из полок, она шептала: «Так, так! Всё проделано очень ловко. Верх изобретательности!».

Муж ее тем временем подкрался сзади на цыпочках и легонько щелкнул ее по затылку. «Гав!» – игриво крикнул он ей в ухо.

– Не гавкайте, – заявила Миледи, скрестив руки на груди и тихонько простонала: – Он меня застал! Впрочем, может быть, все не так страшно: ведь он – один из нас. Показать ему? Нет, всё в свое время.

– Что значит «в свое время»? – возмутился государственный муж и потянулся к фольге. – Нет, «свое время» настало. Что вы скрываете, Миледи? Я требую.

Миледи кокетливо опустила глаза долу и с самой фальшивой из своих интонаций сказала:

– О Дункан, вы будете смеяться… – она приняла позу Немезиды. – Это… в общем, это КИНЖАЛ!