Послышалось легкое жужжание, и жук взмыл в воздух. Он полетел неуклюжими зигзагами и даже едва не врезался мне в лицо. Когда я оправился от этого малоприятного впечатления, маленькая фея исчезла. Я огляделся, но не нашел никаких признаков пребывания поблизости этого крошечного существа. Лишь кузнечики громко стрекотали. Я понял, что пора идти.

При чем здесь кузнечики? Очень просто: они замолкают, едва увидят фею. Так что если кузнечиков не слышно, это еще ни о чем не говорит – может быть, их просто нет или им не хочется петь. Но если уж они поют, не сомневайтесь: никаких фей поблизости нет.

Я пошел дальше, и мне, как легко догадаться, было невесело. Но я успокоил себя тем, что погода стоит  прекрасная, что я совершаю приятную прогулку, любуюсь природой – чего еще нужно? Разве недостаточно хорош реальный мир, чтобы искать чего-то сверхъестественного!

И я стал любоваться обычными природными явлениями. Вот, например, какое-то неизвестное мне растение с круглыми листьями а на листьях маленькие точечки, причем расположенные по-разному. «А, – догадался я, – это, наверное, следы от укусов шмеля». Между прочим, я весьма сведущ в Биологии (могу, например, отличить сокола от цапли), а потому со школьных лет знаю, что шмели надкусывают листья и таким образом подают друг другу сигналы: они ориентируются по запаху сока растений. И, вспомнив об этом, я принялся исследовать листья. Результаты привели меня в восторг: точечки на листьях складывались в отчетливые конфигурации, напоминающие буквы. В конце концов, я сложил их и прочел:

Б – Р – У – Н – О.

В тот же миг мое сознание озарилось как бы вспышкой магния, и в нем запечатлелась часть моей жизни, которая тут же исчезла. Так уже было во время первой поездки в Эльфилд. Я даже подумал: «Эти видения призваны связать оба мира, в которых я существую: во сне и наяву».

И тут мне стало как-то не по себе. Что-то случилось. Внезапно я понял: кузнечики замолчали. Может быть, Бруно был где-то поблизости. И он в самом деле был рядом, причем настолько близко, что я мог наступить на него и не заметить. Это было бы ужасно. Впрочем, маловероятно, потому что феи, как я думаю, по своей природе напоминают блуждающие огни, на которые  нельзя наступить. Хотя кто знает, на что похожи феи на самом деле! Мы в лучшем случае воспринимаем их в том виде, в котором они нам являются. Представьте себе какого-нибудь херувимчика (в смысле – ребенка) и мысленно уменьшите его до таких размеров, чтобы он мог бы с комфортом разместиться в миниатюрной кофейной чашке, и тогда вы составите о существе, возникшем передо мной.

– Как вас зовут, милое дитя? – начал я как можно мягче.

Кстати, вы не задумывались, почему, знакомясь с ребенком, мы первым делом спрашиваем, как его зовут? Неужели мы думаем, что, получив имя, он вырастет в наших глазах? Что, например, короля делает Королем? Конечно, имя! Допустим, Александр Великий. Вот мы и спрашиваем  незнакомого ребенка прежде всего об имени: вдруг он ответит что-нибудь в этом роде?

– А вы чево? – спросил он, не глядя на меня, с раздражительностью, странной для столь юного создания.

Я представился очень осторожно, чтобы не сказать какой-нибудь бестактности.

– Я не то имею в виду, – сказал он с досадой. – Чево вы, Герцог?

– Да совсем я никакой не Герцог! – воскликнул я, смущенный этим прискорбным обстоятельством.

– А почему? Вы уже старый, как два Герцога! – удивилось юное создание и вдруг засомневалось – А вы точно знаете, что вы не Герцог?

– К сожалению, точно, – ответил я, чуть не сгорая от стыда. 

Юный фей, по-видимому, потерял ко мне всякий интерес, потому что занялся несколько странным делом: начал срывать цветы и ощипывать лепестки.

Помолчав несколько минут, я попытался возобновить разговор:

– Может быть, вы все-таки соизволите назвать ваше имя?

– Бруно, – охотно ответил маленький фей. – А почему вы не говорите «пожалуйста»?

«Ого! – подумал я. – Он говорит так, словно его воспитывала бонна!». Я хорошо знаю, что это такое, потому что сам много лет назад получил именно такое воспитание. И тогда я спросил:

– А у вас есть феи, которые обучают детей хорошим манерам?

– Иногда нас заставляют быть хорошими, – ответил Бруно, – и ужасно беспокоятся об этом.

И продолжил рвать цветы.

– Что вы делаете, Бруно? – возмутился я.

– Это из-за Сильви! – ответил он. – Она вредная! Сама пошла играть, а меня засадила за уроки. А я тогда вырву все ее цветы.

И подтвердил свое намерение действием.

– Вы не должны этого делать, Бруно! – крикнул я. – Неужели вы не знаете, что в мести нет ничего хорошего, это самая недостойная и жестокая вещь на свете!

– Как забавно вы говорите! – сказал Бруно. – И так странно. Я думал, что вместе все-таки лучше, чем одному («Хотя, конечно, не с этой вредной Сильви», – поспешно поправился он), а по-вашему, это жестоко.

– Да не вместе, – объяснил я, – а в мести. Вы что, не знаете, что такое месть?

– Нет, – простодушно признался он. – Нас этому не учили. Мне нравится месть! А что это такое?

– Это способ досадить кому-то, – сказал я.

– Разве я этим занимаюсь? – удивился Бруно. – Я не хочу досадить цветы, наоборот – я их рву!

– Не в том смысле, – ответил я. – Вы что, и этого не знаете?

– Не-а! – сказал Бруно.

Я продолжал просвещать его:

– Досадить – значит доставить кому-либо неприятность.

– Мне это нравится! – завопил Бруно в восторге. – А вы не поможете мне досадить Сильви? Вы и не представляете, как это трудно.

– О, – сказал я. – Еще как помогу! Я знаю множество превосходных видов мести.

– Но мы точно сможем ей досадить? – спросил юный мститель.

– Не сомневайтесь, – сказал я. – Сначала мы вырвем с корнем все сорняки…

– Я не уверен, что мы сможем ей этим досадить, – усомнился Бруно.

– Затем, – продолжал я, проигнорировав его замечание, – мы польем все цветы.

Бруно смотрел на меня с возрастающим недоумением, но молчал, явно заинтригованный.

– Потом, чтобы досадить Сильви еще сильнее, неплохо бы выполоть вон ту высокую крапиву на подходе к саду.

– Но этого мало! – воскликнул Бруно.

– Мало? – невинно переспросил я. – Хорошо, можно посыпать дорожку галькой – желательно цветной, так будет еще гаже.

– А можно еще из гальки сложить узоры, – предложил Бруно. 

– Можно и узоры, – согласился я. – А какие цветы Сильви больше всего любит?

– Фиалки, – моментально ответил Бруно. 

– Они растут как раз неподалеку от ручья. Мы их пересадим, – сказал я.

– Ха! – завопил Бруно, подскочив от восторга. – Только я возьму вас за руку, а то здесь очень густая трава.

Я чуть не рассмеялся, подумав, как быстро всё его существо захватила жажда мести:

– Нет, Бруно, сначала мы составим план действий. Сами видите, как много у нас дел. Надо определить, как выполнить их получше.

– Да, это нужно обмозговать, – и Бруно, подражая статуе Мыслителя, засунул палец в рот и сел на первый попавшийся ему предмет – дохлую мышь.

– Почему вы не уберете это? – спросил я. – Нужно или закопать ее, или выбросить в ручей.

– Но я же маленький! – в отчаянии крикнул Бруно, и я не совсем понял, что он хочет этим сказать.

Я не без отвращения помог ему убрать мышь, и мы занялись клумбами и садовыми дорожками.

– А пока мы работаем, – пообещал Бруно, – я вам расскажу кое-что о гусеницах.

«Час от часу не легче!» – подумал я и сказал:

– Давайте о гусеницах.

И Бруно, таинственно понизив голос, начал рассказывать, как вчера в лесу он видел двух зеленых гусениц. Они его не заметили, потому что одну из них привлекло большое крыло бабочки. Крыло было совсем сухое, так что вряд ли она собиралась его съесть. Может, она хотела сделать из него крылатку для зимы? И Бруно вопросительно посмотрел на меня, как будто я знал абсолютно всё о привычках насекомых.

– Возможно, – пробормотал я – а что мне оставалось ответить?