– Что вы! – вскричал Профессор. – Каких десять дней! Гораздо больше. Иногда по две недели. Но я всегда держу руку на пульсе времени и поэтому успеваю вернуться в самый последний момент.

– Простите, – я подумал, что ослышался. – Я не понимаю.

Профессор осторожно вынул из жилетного кармана квадратные золотые часы и протянул мне:

– Эти часы, – сказал он, – просто чудо.

– Вполне возможно, – ответил я, пытаясь догадаться, куда он клонит.

– Они обладают способностью выпадать из течения времени. Вы понимаете?

– Нимало, – ответил я.

– Ну вот, – обрадовался он, – вы только немного послушали – и уже поняли немало! А уж если объяснить! В общем, время их не берет.

– Да, бывают такие часы, и не так уж редко, – заметил я.

Профессор посмотрел на меня удивленно и даже разочарованно:

– Да? Но я все равно объясню. Когда эти часы переводятся назад, их хозяин возвращается в прошлое. Вперед их переводить нельзя, потому что невозможно попасть во время, которое еще не наступило, а назад – можно, только не более чем на месяц: это предел. И вы способны повторять различные события снова и снова и даже их изменять.

«Такие часы были бы истинным благодеянием для человечества, – подумал я. – Уничтожить необдуманное слово, стереть опрометчивый поступок».

– А вы можете показать, как это происходит?

– С удовольствием! – ответил доброжелательный старец. – Когда я перемещаю стрелку сюда (он указал), история вернется назад на пятнадцать минут.

Дрожа от волнения, наблюдал я за этим историческим жестом.

– Я упал и поранился! – услышал я пронзительный крик и оглянулся в поисках его источника.

Да! Это был рыдающий Бруно, каким я видел его четверть часа назад. И хотя Сильви уже принялась его утешать, я не был столь бессердечным, чтобы вынудить моего маленького друга еще раз пережить все его неприятности, и попросил Профессора перенести нас всех в более благоприятное время. Через минуту дети уже умчались делать «веник из одуванчиков».

– Изумительно! – воскликнул я.

– Это еще что! У них есть более замечательное свойство, – сказал Профессор. – Видите этот маленький указатель? Он называется Индикатором Аннулирования. Если вы будете перемещать его против часовой стрелки, события потекут в обратном порядке. Но не пробуйте этого сейчас. Я оставлю вам часы, и у вас будет много времени для экспериментов.

– Большое спасибо! – ответил я. – Не беспокойтесь, я буду с ними обращаться очень бережно. Смотрите: дети!

Сильви и Бруно, действительно, вернулись.

– Мы нашли только шесть одуванов, – объявил Бруно, передавая мне цветы. – Уж и не знаю, хватит их для веника или нет. А еще мы нашли ёжевику, даже не одну, а целых две. Вот, возьмите одну.

– Спасибо, сказал я. – Надеюсь, вы съели другую?

– Не-а! – беспечно откликнулся Бруно. – Как вам цветы?

– Они великолепны, – сказал я. – Но почему вы снова хромаете?

– Сам не пойму, – мрачно ответил Бруно. – Почему-то нога опять заболела.

Профессор схватился за голову с такой силой, что его можно было принять за ненормального:

– Подождите минуту… Подождите… Сейчас вам станет лучше… или хуже (он, видимо, соображал, как работают сейчас его часы). Жаль, что здесь нет моих лекарств: я ведь еще и лейб-медик. Вы знаете? – этот вопрос был обращен ко мне.

– Хочешь, я пойду и поищу ежевики? – прошептала Сильви.

Бруно тут же просветлел:

– Это хорошая идея! Я уверен, что моя коленка зажила бы сразу, если бы я съел ёжевику, или две, а лучше семь…

Сильви поспешно встала и сказала мне:

– Я лучше пойду, пока счет не пошел на десятки…

– Позвольте помочь вам, – откликнулся я. – У меня больше возможностей.

– Да, благодарю вас, – ответила она, и мы ушли, держась за руки.

– Бруно любит ежевику, – сказала она, когда мы добрались до места, которое выглядело наиболее подходящим.

– А тогда Бруно вам уступил вторую ягоду? – спросил я. – Он не сказал мне.

– Это на него похоже, – кивнула Сильви. – Он не любит, когда его хвалят. Да, он уступил ее мне. Ой, что это?!

Она увидела зайца, лежащего на земле с вытянутыми лапами.

– Это заяц, дитя мое. Наверное, спит.

– Нет, не спит, – Сильви робко приблизилась к зайцу. – У него глаза открыты, но он не шевелится. Может быть, он умер?

– Да, – наклонившись, сказал я. – Он умер. Бедняга! Его затравили.

– Что это значит? – не поняла Сильви.

– За ним охотились, пока он не упал замертво от страха и усталости, – объяснил я.

– За ним охотились до смерти? – ужаснулась она. – Разве так делают? Иногда мы с Бруно охотимся на улиток, но не причиняем им вреда.

«Святая невинность, – подумал я. – Как мне объяснить, что охота не всегда бывает такой невинной?»

Мы стояли над мертвым зайцем, и я подыскивал слова.

– Вы знаете, что есть на свете – в некоторых далеких странах – кровожадные звери – львы и тигры? (Сильви кивнула.) И люди даже вынуждены их убивать ради спасения своей жизни.

– Да, – сказала Сильви. – Если бы какой-нибудь тигр набросился на меня, Бруно убил бы его на месте.

– Ну, вот. А есть такие люди – они называются «охотники», – которые от этого получают удовольствие: от погони, борьбы, в общем, от опасности.

– Да, – снова подтвердила Сильви. – Бруно считает, что в опасности много удовольствия.

– Да, но в этой стране львы и тигры не водятся, поэтому люди охотятся на других животных.

Я надеялся, что ее удовлетворит такое объяснение, и напрасно. Пытливое дитя продолжало задавать вопросы.

– Но здесь водятся лисы. Это очень жестокие звери, и я понимаю, что люди их не любят. Но почему они охотятся на зайцев? Разве зайцы – тоже хищники?

– Нет, – сказал я. – Зайцы – робкие, безобидные животные, сущие агнцы.

– Но если они такие хорошие, – удивилась Сильви, – почему люди их… травят?

– Наверное, недостаточно их любят, – предположил я.

– Но дети очень любят зайчиков, – возразила Сильви. – И леди тоже.

– Вот из-за леди-то люди и охотятся на зайцев, – сказал я.

– Нет! – горячо воскликнула Сильви. – Только не из-за леди! Не из-за леди! 

И добавила с дрожью в голосе:

– Не  из-за Леди Мюриэл!

В этом я с ней согласился – и очень охотно.

– И все-таки она – скорее исключение. Однако у вас такой подавленный вид, дорогая моя. Поговорим о чем-нибудь приятном.

Но Сильви не спешила менять тему. Что-то мучило ее.

– Скажите, БОГ любит зайцев? – произнесла она особым, торжественным, тоном.

– Да! – ответил я. – Без сомнения. Он любит всех, даже грешников. А в общем, только животные не знают греха.

– Я тоже не знаю  никакого греха, – сказала Сильви.

Но я не стал объяснять ей, что такое грех.

– Ну, дитя мое, – сказал я. – Попрощайтесь с бедным зайцем, и пойдемте искать ежевику.

– Прощай, бедный заяц! – молвила Сильви, оглядываясь через плечо, потому что я уже тянул ее за руку.

Но вдруг Сильви бросилась назад. Она была в такой глубокой печали, которой трудно было  ожидать от столь юного существа.

– Бедный, бедный! Дорогой мой!

Она плакала и гладила маленькое мертвое тельце. И ясно было, что сердце ее рвется.

Я испугался, что она доведет себя до болезни, и думал, что не нужно мешать ей изливать свое первое горе. Внезапно Сильви умолкла. Она посмотрела на меня  спокойно, хотя слезы все еще текли по ее щекам.

Я ничего не сказал, просто протянул ей руку.

Детское горе сильно, зато не продолжительно. Через минуту она сказала:

– Постойте! Вон там прекрасная ежевика!

С полными горстями ягоды мы поспешили к берегу, где нас ожидали Профессор и Бруно. По дороге Сильви предупредила шепотом:

– Пожалуйста, не говорите ему о зайце!

– Хорошо, дитя мое. А почему?

Слезы опять навернулись ей на глаза:

– Он очень любит и жалеет маленьких зверей.

– Похоже, мы здесь слишком задержались, Профессор? – сказал я по возвращении.