– Джон! Не отставай!

– Зрелище, скажу я вам! – заметил наш старец. – А вы обратили внимание, какой у этой гувернантки затурканный вид? Это нечто!

– Вы напали на настоящую жилу, – сказал я. – Для большинства из нас Жизнь и ее радости – как выработанная шахта.

– Выработанная! – воскликнул Граф. – Только не для творческого человека. Если хотите знать, по-настоящему это – сыгранная увертюра, а весь спектакль еще впереди. Вы идете в театр, платите свои десять шиллингов – и что вам показывают за эти деньги? Какой-нибудь дуэт пастушка и пастушки? Два циклопических пугала с противоестественными завываниями рвут страсти в клочья, изображая аркадскую идиллию. Но если вы сели в вагон третьего класса и увидели то же самое – вот тогда вы поймете слова Шекспира о театре, который держит зеркало перед природой!

– Скорей его же слова о мире-театре, – сказал я.

– Пожалуй, – вздохнул старик. – И в этом театре очень редко вызывают на бис. И никаких букетов под занавес. Эта драма состоит из двух актов: в первом мы делаем глупости, во втором – сожалеем о них.

– И удовольствие от этих актов, – подхватил я в тон ему, – называется жизненной силой. Правда, не в этом новомодном смысле, я думаю? Как, знаете, какая-нибудь философическая леди рассуждает о «жизненном порыве»?

– Никоим образом! – ответил Граф. – Я бы говорил скорее о жизненной силе интеллекта. О концентрации мысли, внимания. Вот что, по крайней мере, наполовину сокращает наше наслаждение жизнью – неумение сконцентрировать мысль. Возьмите всё, что вы любите – пусть даже самое обычное, неважно. Хотя бы чтение какого-нибудь тривиального романа. Вы лихорадочно листаете страницы, пропускаете описания природы и тому подобное, всякие мелочи – словом, как говорит философ, жертвуете красивым ради интересного. Следуя этому методу, вы можете очень скоро дойти до конца, но в каком состоянии вы до него дойдете? Скорее всего, с чувством усталости и досады. А вы попробуйте сосредоточиться на длинном описании, оторваться от него на час, переключиться на что-нибудь другое, чтобы потом вернуться к нему, как изголодавшийся человек садится за роскошный стол. И тогда, прочитав книгу, вы вернетесь к повседневности, как обновленный великан.

– Да, – согласился я. – Конечно, если книга стоит затраченных усилий. А если нет?

– Если нет, – сказал Граф – ничего страшного. Я предусмотрел и эту ситуацию. В первом случае – когда вы пропускаете неинтересные места – вы получаете удовольствие от интересных. Во втором случае – ничего не пропуская – вы страниц через двенадцать определяете, что книгу читать не стоит, и получаете удовольствие от своей проницательности. Вы спокойно закрываете плохую книгу и берете хорошую. Но у меня есть теория и получше. Однако боюсь, что я  истощил ваше терпение. Вы не считаете меня слишком многословным стариком?

– Что вы! – совершенно искренне воскликнул я.

Мне действительно хотелось послушать его.

– Я думаю, что надо учиться сокращать удовольствие и растягивать неудовольствие.

– А почему не наоборот? – удивился я.

– Искусственно удлиняя неудовольствие и приучая себя к нему, вы добиваетесь того, что когда вам неприятно по-настоящему, неудовольствие длится в течение своего обычного срока, но он кажется мгновением.

– С неудовольствием всё понятно, – сказал я. – А что вы скажете насчет удовольствия? Почему его следует сокращать?

– Элементарно, сэр! Обычно зрители наслаждаются оперой три с половиной часа. Допустим, вам и получаса окажется много. Вы укладываетесь в полчаса, и в то время как заурядный зритель получает удовольствие от одной оперы, вы успеете насладиться – и даже пресытиться – семью!

– Семью?! – изумился я. – Но как это возможно? Ведь оркестр в это время будет исполнять одну оперу.

Старик загадочно улыбнулся:

– Оркестр – может быть. Но для одного инструмента это доступно.

– Да?! – воскликнул я. – Для какого же?

– Для музыкальной шкатулки, – спокойно ответил Граф. – В моей шкатулке что-то заклинило или наоборот, я не знаю, но она стало играть все пьесы быстрее на три секунды. И она не пропустила ни одной ноты!

– И вы можете наслаждаться такой музыкой? – удивился я.

– Ну что вы! – искренне сказал Граф. – Наслаждаюсь я не музыкой, а экспериментом.

– Очень интересно, попробую как-нибудь его повторить, – сказал я.

Тут подошли Сильви и Бруно. Я оставил их с Графом, а сам стал прогуливаться по платформе, пытаясь представить каждого встречного персонажем импровизированного спектакля, о котором мы говорили. Вскоре дети пробежали мимо меня.

– Что, Его Сиятельство вас уже достал? – спросил я.

– Отнюдь! – сказала Сильви. – Это он нас попросил достать ему вечернюю газету. Бруно делает карьеру: его перевели в почтальоны.

– Если за это хорошо платят, почему бы и нет, – откликнулся я.

Я продолжал прогуливаться и через некоторое время я увидел одну Сильви.

– А где же наш маленький почтальон? – поинтересовался я. – Он не нашел вечерней газеты?

– Он пошел в киоск на другой стороне вокзала. Туда, где шлагбаум сломался. О, Бруно!– закричала вдруг она и рванулась вперед. 

До нас долетел глухой шум приближающегося экспресса. 

Я попытался удержать ее, но без успеха. Однако в следующий миг девочку крепко схватил своими ручищами начальник станции, спасая Сильви от неприятности, к которой она так стремилась. В это мгновение мимо нас пронеслась фигура в сером и вылетела прямо на рельсы. Мы вздрогнули от ужаса. Несколько мгновений сцена была скрыта густыми клубами пара, и ясно было только одно: поезд прошел, и что-то случилось – кто-то или спасся, или погиб. Когда пар растаял, мы с облегчением увидели, что Бруно и его спаситель были вне опасности.

– Всё в порядке, – сказал Эрик (а это был он) и перешел через полотно с ребенком на руках. – Отделался легким испугом.

Он передал Бруно в руки Леди Мюриэл, а сам исправил шлагбаум и вернулся.

– А где Сильви? – еле выговорил Бруно, клацая зубами от пережитого страха.

Сестра подбежала к нему, обняла его и зарыдала. 

– Успокойтесь, дорогая, – сказал Эрик. – Не стоит так убиваться. Вам не следовало рисковать собой.

– Как же не следовало! – воскликнула девочка. – И он сделал бы то же самое ради меня. Правда ведь, Бруно?

– Еще как сделал бы, – подтвердил Бруно.

Леди Мюриэл поцеловала его в макушку, и вся компания направилась к Графу. По дороге Леди Мюриэл сказала герою дня:

– Всё хорошо, что хорошо кончается. Как удачно капитан оказался рядом в нужную минуту.

– Армия всегда приходит в нужную минуту, – ответил Эрик. – А вот телеграммы я так и не получил. Не зайти ли нам сейчас на почту?

Телеграммы там не оказалось, и мы присоединились к Его Сиятельству.

– Детей нельзя оставлять без присмотра, – сказал я и добавил, что буду гулять с ними вечером.

– Но мы должны вернуться в лес прямо сейчас, – сказала Сильви, когда мы отошли на некоторое расстояние. – Нам никак нельзя задерживаться.

– Потому что пришло время превращаться в маленьких фей?

– Да, – ответила она. – Конечно, мы еще превратимся в детей, если вы и ваши друзья не будут против. Бруно опасается, что мы причиняем беспокойство Леди Мюриэл.

– Она такая милая, – вставил Бруно.

– О, я с удовольствием возьму вас к ним в гости в следующий раз, – заверил я. – Хотите подержать часы Профессора? А то вы их, пожалуй, не сможете взять в руки, когда станете феями.

Бруно рассмеялся – он уже пришел в себя после пережитого шока:

– Что невозможно, то невозможно. Когда мы станем маленькими, то, конечно, и вести себя будем, как маленькие.

– Уж лучше вы поиграйте часами, – добавила Сильви. – А то ведь скоро нужно будет их отдать Профессору: до захода солнца мы должны вернуться к нему. А пока до свидания!

– До свидания! – добавил Бруно, и оба ребенка исчезли.

«До заката два часа, – подумал я. – Не станем же терять времени».