Люда отвела взгляд, дернула рукой.

— Пустите.

— Люда…

— Пустите, а то разревусь. — Голос девушки зазвенел. — Вы же все знаете, Юрий Васильевич!..

— Что я знаю? — Отпустил ее руку. — Люда…

— Оставим, — быстро и резко сказала Люда. — До свидания.

Она побежала по косогору, взмахивая курточкой, как черным крылом, похожая на подбитую птицу, что силится взлететь и не может. Сбежала в лощинку, и Суров слышал шелестение опавшей листвы под ее ногами. Выждал, пока показалась на пригорке, замерла, оглянулась. И что силы помчалась дальше, к лесничеству.

«Хорош гусь, — подумал о себе с запоздалым стыдом. — Ничего не скажешь, трезвый ты парень. Ах, какой трезвый и рассудительный, ну прямо тебе святоша».

Захотелось броситься за нею вдогонку, подхватить на руки и нести впереди себя, как самую дорогую ношу, дать волю словам и чувствам, а там черт с ним — как сложится, так и будет. Что греха таить — она ему нравилась и по-настоящему волновала женской статью своей, обнаженными чувствами, которые не пыталась маскировать, бесхитростной доверчивой простотой — всем тем, чем влечет к себе красивая девушка; и даже подумал, что с нею, с Людой, был бы, наверное, счастлив в семейной жизни, и тогда служилось бы легче, и дышалось свободно, и желаннее женщины не надо ему.

И все же трезвость пересилила чувства — он заставил себя отправиться на новую лесосеку в девятом квартале, где давно поджидали Колосков с Лиходеевым.

Шел быстро, кляня себя за чрезмерную рассудительность, не переставая думать о Люде, невольно сравнивая ее с Верой, и находил, что та во многом ей уступает; сейчас ему не больно-то и хотелось на юг, к жене, и если бы не Мишка, по которому тосковал постоянно, кто знает, может, и не ехал бы, может, жизнь сложилась бы по-иному и к лучшему, хотя бы с той же Людой.

Солнце грело Сурову спину, от быстрой ходьбы на лице выступила испарина, но он прибавил шаг, будто скорая ходьба спасала от назойливых мыслей. До лесосеки было добрых три километра, к ней вела затравенелая колея, по бокам которой густо рос папоротник с жухлыми, ржавыми листьями, встречались кустики увядающих розовых колокольцев, тихо шевелящихся под несильным ветром. Над лесом в бледном небе плыли белесые, как дым, облака, по-прежнему в тишине слышались легкий звон и шелест усыхающих листьев.

Осень в этих местах начиналась где-то во второй половине августа, заявляла о себе обжигающе холодными росами по утрам, частыми, стелющимися над самой землей густыми туманами, опадающим желтым листом, от которого рябило в глазах. А на юге, думал Суров, стоят жаркие дни и настоящая осень с журавлиным криком в небесах и густым звездопадом еще не скоро придет. Ни дождей там, ни туманов сейчас, ни холодных рос, лишь все побережье усеяно рыхлыми, как студень, сиреневыми медузами, но все равно пляж по-летнему оккупирован отдыхающими; на Пушкинской улице тоже по-летнему зеленеют каштаны, чуть тронутые дыханием осени.

— Посмотрим, чем нас встретят, — с усмешкой промолвил Суров, и сразу представилась Вера с изломанной в удивлении бровью, нарочито холодная, без улыбки на загорелом лице.

Третьего дня, когда позвонил из отряда начальник санслужбы, Суров хотел наотрез отказаться от путевки. До выезда оставалось ровно неделя, заместитель еще не возвратился из отпуска, а приедет — мало радости оставлять подразделение на незнакомого человека, к тому же без всякого опыта: вчерашний адъютант и дня не служил на границе.

— Отказываюсь, — ответил он начальнику санитарной службы.

— Виноград, всякая южная экзотика, бархатный сезон, — увещевал доктор. — Вы должны мне спасибо сказать за такую путевку.

— Спасибо, товарищ майор медицинской службы, однако бархатный не для нашего брата. Нам что-нибудь пожестче, — пробовал отшутиться Суров.

И тогда начальник санслужбы рассердился:

— Вы из меня дурака не делайте. Путевка выделена, будьте любезны двадцать седьмого сентября быть в санатории. Все!

Рассерженный, майор медицинской службы повесил трубку. Добрейший человек и заботливый врач, майор Померанцев был всеми уважаем. Суров почувствовал себя неловко. Однако путевка могла нарушить все планы. Хотелось хотя бы недели две побыть с заместителем, ввести его в курс дел, ознакомить с участком границы, соседями, показать тыл, передать народную дружину, в общем, без спешки сделать все, что положено в таких случаях.

И еще одно, не менее важное, планировал Суров сделать до наступления холодов: поставить для старшины домик в поселке лесничества.

…Он ожидал увидеть двоих, но с Колосковым и Лиходеевым был и Вишнев.

— Здраим желаем, товарищ капитан… Пришел, значится, с ребятами… На хорошее дело — завсегда с большим удовольствием, потому как валить лес дело нехитрое, а вот который валить, который на корню оставлять, энто с понятием требуется. За инструктора буду.

— Эх вы, конспираторы! — только и нашелся Суров. — Задумано было по-другому…

— Не боись, товарищ капитан, все, значится, будет в ажуре: Кондрат Степанович — а ни бум-бум, покудова домину не отгрохаем под крышу. А там нехай он сам… На свой вкус.

Колосков с Лиходеевым помалкивали, понимали, что проговорились. Лиходеев встрепенулся вдруг и затараторил:

— Разрешите доложить, товарищ капитан… Понимаете, пока мы тут разыскивали наш участок, пока лесник показывал, что к чему, случайно товарищ Вишнев…

— Понимаю, товарищ Вишнев случайно, совершенно неожиданно оказался в лесу. И, что самое важное, две новенькие «дружбы» при нем, и тоже совершенно случайно.

— Ну да… то есть, нет…

— Кончай врать, Лиходей, — пробасил Колосков. — Просили мы Христофорыча, вот и пришел с нами.

— Верно слово, товарищ капитан Юрий Васильевич, так было, — подтвердил Вишнев. — Кончай ребяты, болтовню, работать надо. Лесу вона сколь валить!

Вскоре на весь бор стрекотали «дружбы». У Лиходеева поначалу не ладилось — заедал диск и глохнул моторчик. Вишнев его поучал.

Колосков работал, как заправский лесоруб, сноровисто, без рывков, в его руках «дружба» вызванивала веселую песню, легко врезаясь в комель.

Первое дерево свалил Колосков.

— По-о-берегись! — крикнул он.

Сосна под его плечом медленно, поначалу еле заметно, стала крениться, качнулась верхушка; у комля, где виднелся надрез, затрещало негромко, будто сосна застонала от боли, и быстро, обламывая сучья на соседних деревьях, сосна грохнулась наземь.

— С зачином тебя! — крикнул от другой сосны Вишнев.

— Благодарствую. — Колосков склонил голову.

Нравились Сурову в Колоскове степенность и обстоятельность. Отличная замена старшине Холоду.

— Мне пора, — сказал он, собираясь уходить. — Что сегодня, а что и на завтра оставьте. К боевому чтоб на заставу вернулись.

— Ясно, — отозвался Колосков, снял с себя фуражку, отер пот со лба. Окинул взглядом вокруг. — Может, все и закончим.

— Мы с ними, как Бутенко с картошкой. — Лиходеев был уже потный, гимнастерка не только со спины, но и на груди потемнела. — Нам эти кубики, что семечки.

Прощаясь с Вишневым, Суров просил его присмотреть за ребятами, чтоб чего не случилось.

— Не боись, товарищ капитан, все в аккурате сделаем. Пилы наведены, что твои бритвы, потому как в хозяйских, значится, руках инструмент завсегда в боеготовности. За нонешний день все и свалим. Раз надо, сделаем. — Старик замялся: — Я вот чего хотел спросить, Юрий Васильевич, ежели не обидно…

— Спрашивайте.

— Оно и неловко вроде… А, была не была… Скажите, лес этот, значится, сейчас сырой… Ежели по-хозяйски, так с него не то что дом, сарай грешно строить.

— Понятно, Христофорыч. — Суров полез в карман за портсигаром, закурил, угостил Вишнева. — Завтра подгонят машины, увезем менять.

— Значится, плохо я мозгой пошевелил, Юрий Васильевич, недоучел. Думал, в строительном деле военный человек ни бум-бум, только и знает блиндаж в три наката. Ну, бывайте, время не стоит.