После решающих потрясений в жизни старшей сестры впервые им привелось свидеться не скоро, может быть, не раньше 1889 года, то есть шесть лет спустя.

Нынешнее семейное счастье, которым светилась Александра Леонтьевна, радость взаимной любви и духовной общности с новым спутником жизни, заметные во всем ее облике перемены к лучшему и — нескрываемые признаки неутихающей боли, прежних незаживающих ран — так можно охарактеризовать впечатление, которое она производила.

Поверяя бумаге наблюдения былых лет, Мари… Леонтьевна передает главное, что вынесла из встречи в самарской гостинице, где, по обыкновению, поселились гости из Сосновки.

Вошедшей в комнату предстала такая картина:

«Первое, что я увидела, — маленькое, худенькое существо, а голова большая и два глаза, как вишни, смотрели на меня с дивана. Бросилась к Алеше, но по пути меня обняла Саша, радостная, сияющая, похорошевшая. Тут был и А[лексей] А[поллонович], среднего роста, с красивыми голубыми глазами. Мы с ним дружески поздоровались…

Услыхала я от Саши следующее, что боится, что граф отнимет Алешу, что уже были такие намерения. Что Саша очень тоскует о детях, которые живут с графиней в Москве. Что Саша с детьми не видалась: ездила в Москву и просиживала часами на той улице, где они жили, чтобы хоть издали увидеть детишек, когда они гуляют».

Посещала Мария Леонтьевна затем сестру и в Сосновке. Передавая свои впечатления, она подчеркивает ощущение как бы незримой осады, в которой долго пребывало маленькое сосновское семейство: «Саша… рассказала, как трудны были эти годы, а главное — это страх, что отнимут у нее Алешу, что она никуда не выезжает, а сидит в Сосновке».

Наиболее мучительным и сложным было, пожалуй, материнское чувство к дочери.

Сыновья, когда она покидала дом, были совсем малышками, а Лиле исполнилось восемь. И уже заметно становилось, как она походила на мать, всеми признаками была из «тургеневского рода», того же ответвления растущая женщина, какой помнила себя Александра Леонтьевна.

Тот же «дичок непривитый» — замкнутость при пылкости чувства, безжалостное правдолюбие, ум, характер, решимость, а вместе с тем душевная грациозность, тонкость натуры, буйная фантазия, легко обряжающая реальность в желаемые одежды.

Перед крутым и страстным судом этой своенравной девочки и пришлось первой держать ответ Александре Леонтьевне.

Едва Лиля достигла возраста самостоятельности, она разыскала мать.

Суд, по-видимому, был тем более жестоким, что Лиля мстила за пыл своей прежней неразделенной дочерней любви.

«…B один из моих приездов в Самару, — вспоминает М. Л. Тургенева, — Саша рассказывала, что виделась с Лилей, которой было 16 или 17 лет. Свиделись они в церкви. Лиля непременно хотела видеть мать. Такого желания два сына не выражали. Свидание было тяжелое. Лиля выговаривала ей, что не взяла детей с собой. Саша после этого свидания болела…»

Довершающим нравственным ударом для Александры Леонтьевны стала весть, что Лиля, ее перечеркнувшая, идет тем не менее ее дорогой. Взялась за писательство, публикует рассказы в московском журнале. И притом — что за рассказы!.. Словно бы в глаза тычет и мстит сразу — и выбором интереса, и неожиданно блеснувшим дарованием (вот, мол, без тебя, а могу не хуже!..), и самими сюжетами рассказов.

Тут совсем крохотное отступление, далеко не уводящее.

Если нервно-физиологические предпосылки художественного таланта, подобно другой биологической наследственности, в какой-то мере наделены свойством дальнейшей передачи, прямо или через голову поколений, то весьма любопытно в этом смысле родственное окружение будущего писателя А. Н. Толстого по материнской линии. Это россыпь людей, литературно одаренных.

Нравственно-религиозные книги сочинял дед, Леонтий Борисович Тургенев. Сочным образным слогом написаны сохранившиеся его письма. Хорошо владела пером как детская писательница и мемуаристка тетка, Мария Леонтьевна Тургенева. О творчестве Александры Бостром речь впереди.

В двадцать два года заявила о себе в литературе и Елизавета Толстая, сестра будущего писателя.

Некоторые ее сочинения обнаружили в последнее время сотрудники Куйбышевского литературно-мемориального музея имени А. М. Горького. Это два рассказа, сказка и очерк, напечатанные на страницах московского журнала «Русское обозрение» в 1896–1897 годах.

Появились они за подписью: гр. E. Н. Толстая.

Кроме того, не исключено, что Лилей сочинен нравственно-бытовой роман «Лида», опубликованный под буквенным псевдонимом «гр. Е. В. Т.» в журнале «Вестник Европы» за 1898 год. Подпись в таком случае завуалирована средней буквой «В».

Несомненная принадлежность Елизавете Толстой подписи «гр. E. Н. Толстая» и вероятность, что ею же написан роман «Лида», основываются, помимо содержания, на свидетельствах ближайших осведомленных лиц. Об этом говорят запись в дневнике Александры Леонтьевны, ее письмо А. А. Бострому от 9–10 марта 1898 года, а также мемуары М. Л. Тургеневой.

По воспоминаниям С. И. Дымшиц-Толстой, в предреволюционные годы Елизавета Толстая «писала стихи».

Известные нам теперь ее прозаические сочинения отмечены психологической наблюдательностью, живостью картин и описаний.

Журнал «Русское обозрение», где выступила двадцатидвухлетняя дебютантка, принадлежал к числу солидных «толстых» литературно-художественных и общественно-политических изданий. Выходил в типографии Московского университета в расчете на образованного читателя. Публикацию на его страницах в столь короткое время сразу четырех вещей можно расценить как явное поощрение подающего надежды новичка.

Для нас произведения гр. E. Н. Толстой интересны своей автобиографической основой.

Образ автора — и это немалое достоинство вымышленных сочинений — открывается читателю. Это тонко чувствующая, духовно развитая молодая женщина с сильным характером. В семейно-бытовой сфере и отношении к природе она ищет нравственной цельности, гармонии, общности и красоты. Мечтаниями об этом овеяны в значительной мере «Голубое пространство. Сказка о беспокойном кузнечике», очерк «Вечерний звон», рассказ «Молчальник» да и другие произведения.

Главная коллизия, однако, — столкновение грез и реальности. Почти неизбежно возникают носители эгоистических страстей, разрушители гармонии, губители согласия. Один из сквозных повторяющихся мотивов — предательство близких людей. Это всегда трагедия. Особенно когда жертвой родительского эгоизма становятся дети.

Примечателен в этом отношении рассказ «Самоубийца» («Русское обозрение», 1896, № 2).

Достоверно обрисована в нем психология тринадцатилетней девочки-подростка из титулованной дворянской семьи (ее отец — обрусевший барон). Мими, так зовут девочку, настоящее имя которой Маша, — натура нервная, тонкая и впечатлительная. У нее два малолетних брата, которые, как и она, воспитываются в Москве…

Броских автобиографических деталей много в произведении. Лишь слегка переиначены и закамуфлированы в нем семейные роли, от которых отталкивается рассказчик.

Мими страстно любит и обожает отца и, напротив, с матерью они люди духовно чуждые.

Отец — родной по духу. С ним согласие, любовь, единственная подлинная дружба. Но отец, сорокапятилетний красавец, слишком занят собой. У него увлечение на стороне. Порывая с женой, он не озабочивается тем, чтобы взять с собой девочку.

С того дня жизнь для Мими становится невыносимой. Она совершенно одинока среди чуждых ей людей, донимаемая грубостями и бестактностями домашнего воспитания. Девочка затравлена, как зверек. Разочаровавшись в том, кто был для нее идеалом, в людских отношениях и нравах, она решается на крайность.

Подслушав случайный разговор с доктором, Мими крадет у матери и выпивает смертельную дозу лекарства с черепом и косточками на этикетке…

Самоубийством из-за предательства близкого человека кончается и рассказ «Молчальник». («Русское обозрение», 1896, № 11).

В дневнике Александры Леонтьевны есть короткая запись от 14 января 1897 года: