Медленно убаюкивает вечер. Мой дух спускается в заброшенную усадьбу внутреннего мира. Там живут призраки всех, кого я убил. Я хожу по пыльным скрипящим лестницам и заглядываю в мёртвые глаза моих жертв. Они охотно общаются со мной. Им скучно в заточении моего разума. Только один призрак избегает меня. Она пренебрегает мной даже после смерти. Я слышу за поворотом её смех, вижу неясную тень, но когда сворачиваю её уже нет. Обшариваю все развалины, заглядываю в мрачный каменный подвал, где хранятся бочки с алкоголем, который я когда-то выпил. Ни души. Я выхожу в сад и глажу подбежавшего леопарда. Листья деревьев танцуют на ветру. Это прекрасный звук. Но её нет и здесь. Я брожу по запущенному саду, вижу среди древних деревьев её фигурку, но не могу догнать. И во мне поднимается бессильное волнение, а серое, вечно дождливое небо начинают закрывать грозовые тучи. Становится совсем темно. Я теряю зрение, и слух, и себя.

    И вместе с тьмой на меня снисходит чёрное прозрение. Я вдруг понимаю, что моя усадьба и мой сад – всего лишь плакат на стене. Дрожащими руками я срываю плакат и вижу мир освежёванным, словно с него содрана кожа. Люди – дурно сделанные биомашины с нехитрым набором функций, а бог – всего лишь другое название смерти. Но меня это не пугает. Мне больше нечего бояться. Я думал, смерть девушки принесёт мне облегчение, но вместо этого я перерезал пуповину соединяющую меня с миром, и теперь медленно погружаюсь в морскую мглу. Так приятно тонуть и не властвовать ни над чем, ничего не иметь в подчинении и ничему не подчиняться.

    Я ничем не владею. Моё тело принадлежит червям. Моё такое тщеславное и хвастливое эго принадлежит ветру и рассеется как дым, как только умолкнет последний удар моего болезненного сердца. Моя душа принадлежит богу, ну или скорее дьяволу и аду. Мне без разницы. Я улыбаюсь. Мне не принадлежит ничего и потому я навеки свободен. Меня нет и не было, меня нет и никогда не будет.

    На мгновение показалось, что я чувствую на себе последнее объятие девушки. Я ласково обнимаю её руками, ноздри вдыхают запах её волос. Только мгновение тепла и один сладкий вдох. Вот всё что я возьму с собой в вечность.

    Но прозрение не закончилось. Я вдруг увидел Тасю Метельцеву без прикрас, такой, какой она была на самом деле. Обычной девчонкой, со своим набором нелепых глупых жестов и банальных мыслей, вредных привычек и пошлых любовных похождений, пафосных мечтаний и пустых дней, и всего, всего, всего. И звук стал для меня всего лишь звуком, и лицо просто лицом. Имя превратилось в молчание. И вся моя неземная любовь – всего лишь облачко розовой пыльцы, окутавшей девичью фигурку на несколько бесконечных лет. Сочащиеся кровью губы вечности сдули всю пыльцу, и мне стало жалко себя, жалко её и жалко нашего холодного равнодушного бога, чья совершенная любовь так похожа на стерильный безжалостный скальпель, которым он кромсает наши кровоточащие души.

    Сожаление чистым звенящим потоком прошло сквозь тело. Я ошибся. Я ничего не возьму в бессмертие. Я уйду в бесконечность чистым. С лёгким вздохом я отпустил её тепло и её запах. Мне это больше не нужно. Она играючись сорвала мой мир, как старые потёртые обои. Но я простил её.

    Я увидел, как разверзлась земля у моих ног. Далеко внизу на бескрайнем поле ворочались в сырой земле обнажённые тела людей. Я видел там себя и Метельцеву и Теплову и других. Мы все были похожи на белёсых земляных червей. Вот и вся наша сущность – просто черви на разлагающемся теле жирного чернозёма. На глазах выступили слёзы, пустота выдавливала их из меня. Только боль, одна боль. И в этой жизни и в следующей. Навсегда.

    Я обмяк в кресле. Тело утратило силу. Душа выдохнула и не смогла вдохнуть снова. Волшебство окончательно угасло во мне. Иллюзии рухнули. Я познал полную и бесповоротную обречённость своей жизни.        

    Я обманывал себя раньше, думая, что свободен от сладкого запаха земли. И только теперь мне стало по настоящему всё равно. Абсолютно и бесповоротно. Я чувствовал сейчас то же самое, что ощущали камикадзе, видя через стекло кабины приближающийся американский линкор. Я стал первозданной пустотой. А затем, пустота начала заполняться двумя потоками. Красной бешеной яростью и чёрной отстранённой ненавистью.  

    Только теперь я стал истинным воином тьмы. Ходячей болью холодного дочеловеческого космоса. 

Глава 10.

    У меня дома за кухонным столом сидело моё алиби. Плотная улыбчивая женщина лет тридцати пяти. Чёрные волосы зачёсаны назад. Ей идёт такая стрижка. Сама она женщина строгая, но весёлая, вот такое вот непонятное сочетание. Иногда она смотрит на меня типичным женским взглядом, который сами женщины похоже за собой не замечают. Оценивающий взор определяет, станет ли она варить для тебя борщ (даже если вы только что познакомились), сколько денег в твоём бумажнике, готов ли ты выносить мусор, сколько секунд длится твой секс и готова ли она терпеть запах твоих носков. Я прошёл испытание по всем статьям, во всяком случае в её воображении. Борща не будет, но колбасы она для меня купит; денег достаточно для такого маленького города как наш; мусор придётся выносить в любом случае и пылесосить ковры (у меня всего один ковёр, тот что на стене, но она всё равно что-нибудь придумает); секс не имеет значения, не пью и слава богу; а носки придётся менять каждый день.

    - Ещё вина? – спросил я.

    Она улыбалась.

    - Вы меня совсем споить хотите. А сами не пьёте.

    Я развёл руками.

    - Женечка, мне пить нельзя по творческим и всем жизненным показателям. Но это не значит, что кто-то должен скучать в моём присутствии. Я же не зануда какой-нибудь.

    Она вполне симпатичная, я же не мазохист какой-нибудь. Директор единственной в городе библиотеке. Остальные четыре закрылись ещё в девяностые. Я несколько раз выступал там перед читателями, и каждый раз она меня окучивала энергичным назойливым вниманием. Она вбила себе в голову, что хочет замуж за писателя. Я не поощрял её фантазии, но и не обрубал концы окончательно. Всегда полезно иметь при себе готовое алиби. Вот и пригодилось.

    Она отпила вина, и её глаза на мгновение затуманились. Челюсти чуть дрогнули для зевка, но она сдержалась. Крепкая особа. Я растолок в бутылку таблетку димедрола, а ей хоть бы хны. Но химия и спирт совместными усилиями начали одерживать верх. Самое время. За окном давно стемнело. Моросит мелкий дождик. А мы в уютном тепле за бутылкой вина и пора переходить к постельным процедурам.

    - Давайте потанцуем.

    Она нетвёрдо встала. Мы прошли в зал, и я включил музыкальный центр. Полутьма, горит только бра на стене. Танцевать ей в тягость, но она твёрдо решила приятно провести вечер, чего бы это ей и мне не стоило.

    - Ох, кажется я выпила лишнего.

    Под мелодичную музыку я прижал её к себе и поцеловал. Ещё чуть-чуть.

    - Нет, нет, - она вдруг отстранилась.

    Я недоумённо смотрел на неё. То на шею вешалась, то решила в недотрогу поиграть. Она вдруг зевнула.

    - Извините, это на меня так погода действует. Осень навевает сонливость.

    Я улыбнулся.

    - Ничего. Осень на всех странно действует. Давайте присядем.

    Я увлёк её на диван и тут же снова начал целовать. Я не дам алиби ни малейшего шанса. Не могу же я возиться с ней полночи.

    Она вяло отжималась, но я был настойчив. До спальни не судьба добраться, придётся раскладывать её прямо здесь. Её губы мягкие, но не очень вкусные. Вроде бы и грудь хорошая, на ощупь приятная, но будто резиновая, хотя и натуральная. И вся какая-то пресная оказалась. То ли от димедрола, то ли натура такая.

     Я всё же приложился к ней разок, но только для дела. Она должна запомнить, что мы не только поэзию Мандельштама с ней обсуждали. Под конец она счастливо захрапела, и я с облегчением отвалился.

    Торопиться не стоит. Я прикрыл её простынкой, принял душ и посидел чуток в кресле. Всё-таки женщины – чистые пиявки. Даже такая непритязательная барышня все соки из меня вытянула. А ведь мне ещё на работу. Я покачал головой. От баб одно зло. В мёртвом виде они мне нравятся гораздо больше, не надо ублажать. Ткнул ножом и смылся. Красота! Я невольно посмотрел на спящую библиотекаршу. Без одежды она выглядела вполне привлекательно. Грудь совсем не вялая, белая, довольно упругая. Обнажённая нога торчит из-под простынки вполне аппетитная, даром, что я не Ганнибал Лектер. Так почему же мне с ней скучно, со всеми ними так невыносимо скучно. Может это я пресный?