—◦Не разговаривайте больше с ним. Даже не здоровайтесь. Галина Ивановна, что вы такая вежливенькая? Или соглашайтесь тогда. Сразу все решайте — до конца, только так и положено. А то и он, раз жалко вам его, потеряет кучу времени… Пусть себе других любит, на здоровье. Знаю — утешится.

Дальше день прошел спокойно и по всем правилам устоявшегося — как всегда. А за ним еще такие же дни. Всякий раз Галина Ивановна просыпалась первой и уходила в лоджию, читала до завтрака, а потом будила Настасью. Исправно они являлись в столовую последними. Не менялась больше погода — жара. И, отзавтракав, они спешили на пляж, загорали до полудня, пока не наступало пекло, а до воды хоть по воздуху добирайся — так тесно. С пляжа они возвращались к себе — смыть соль и обычно гуляли в парке до обеда. Вечером собиралась компания, компания всегда придумывала что-нибудь, если не придумывала — шли все на танцы.

Даже то было как всегда, что из вечера в вечер к ней подступалась не поддающаяся ее пониманию и представлениям тоска. Слава богу, легкая. Но она обострялась, когда что-нибудь в этой привычности времяпрепровождения ломалось, особенно вечером. К примеру, если ложилась спать при пустой постели соседки.

Тогда Галина Ивановна принуждала себя думать о доме, как она скоро вернется и какая будет встреча. Иногда помогало, иногда нет.

Эта тоска все заметнее выветривала и сушила все удовольствие от отдыха. И непременно хотелось из-за нее бежать, уехать отсюда завтра же. Хотелось куда больше — на кухню и завести стряпню, пирожки с картошкой, которые любили в семье. И значит, будет шумно, весело и тепло.

В письмах она еще не признавалась и писала, что ей очень нравится здесь и на следующий год только сюда же поедет. И было бы совсем здорово — им всем вместе. Рядом с санаторием, в поселке, можно снять комнату. Расписывала море — утром оно будто и не море, такое тихое, а вечером смотришь в него и словно бездну видишь. И небо в ранние сумерки светится красиво. Как хорошо бы эту красоту им видеть вместе!

Муж отписывал всегда коротко. Как проводил детей в лагерь — еще короче. И письма его уже не приносили утешения. Она будто разочаровывалась в них.

Галина Ивановна заказала разговор. Немало времени ей пришлось ждать сверх срока — муж опоздал на переговорный. Услышала его голос — только что с работы, устал, мучает жара, дома все в порядке, дети здоровы, и навещает их, друзья шлют приветы, отдыхай и ни о чем не беспокойся.

Заказывала пятнадцать минут, а разговор и пяти не длился. Притом говорила больше она, когда ей так хотелось слушать, слышать, запомнить.

Дежурная позвала подойти к стойке и получить перерасчет за неиспользованное время — Галина Ивановна не остановилась, ушла быстро, подавленная.

Они прожили — дружно и мирно — вместе уже много лет. Были молоды — и отношения их были тогда свежие, радостные. А потом вошло в колею. Дети. Короткие ссоры, как у многих. Но значения им не придавали и не накапливали обид. Словом, жили с добром друг к другу.

А сейчас Галина Ивановна впервые подумала: было у них все, чтобы по-прежнему любить, как и раньше, у них есть все — а все-таки кроме чего-то еще, и очень важного. Раньше не замечалось, видимо. Теперь…

Так что же это?

Настасья больше не ругала себя и не жаловалась, чаще приходила много за полночь и следом просыпала завтрак. Галина Ивановна не будила.

Стараясь одеваться побесшумнее, она посмотрела на безмятежное лицо молодой женщины, здоровой всеми здоровьями, которая и спала крепко, здорово. «Счастливая,◦— подумала Галина Ивановна.◦— Счастливая хотя бы сегодня. А может, и на завтра ей этого счастья хватит. Спит, и никакой тоски!»

На подушке вокруг лица лежали волосы, и несколько прядей от дыхания шевелились.

И она пошла одна.

«Полковник» больше не подкарауливал. Опасно услужливый женский телеграф передал — его видели в соседнем санатории с дамой под руку, и она весело хохотала, слушая его. И Галине Ивановне от этой вести стало неприятно. Странно, будто зависть? И подумать не могла б, что так подействует.

Галина Ивановна возвращалась из столовой с мыслями — да не завидую ли я чему-то или кому-то? Может, я, как Настасья, стала поддаваться, «плавиться», и тянет на этот курортный бал? Ведь это бывает незаметно — вдруг чувствуешь: тянет. А как начиналось, с чего — не вспомнить. А может, мне просто хочется узнать — такое ли это все удовольствие? А то пропустишь и не узнаешь.

Ей встретились свои, кружок, с кем сдружилась, звали пойти в поселок, посидеть весело у какого-то хозяина, попить домашнего вина. Ходил вчера кто-то, и понравилось. И она пообещала. Договорились на послеобеда.

Того, что она приносила, Настасье вполне хватало позавтракать. Жевала и с полным ртом восклицала:

—◦Ну вчера! Ну вечер был!..

Какой был вечер, что там восхитило — Галина Ивановна плохо разбирала. Потому что Настасья вспоминала большей частью междометиями и восклицаниями, отрывисто. Да к тому же одновременно ела, одевалась и причесывалась. Затем подбежала и раздернула шторы. Свет ударил так сильно и ослепляюще, что она зажмурилась, вскинула руки и вскрикнула:

—◦Ой, Галина Ивановна! Галин Иванна! Хорошо как!

—◦Да что? Солнце.

—◦Солнце! Послушайте: меня обняло солнце!◦— Настасья произнесла это раздельно, торжественно и засмеялась.◦— Сама придумала, прямо сейчас.

И Галина Ивановна услышала в ее голосе и ощутила здешние вечера с ароматом цветов и солнце.

Странно и красиво!

—◦А я встретила наших,◦— сказала Галина Ивановна, чтобы послушать еще немного этого голоса.◦— Зовут после обеда в поселок.

—◦Ангажирована.

—◦Евгений Антонович тоже звал.

—◦Милый Женечка! Да ничего уже у нас. Совсем. Я же вам… Ну сейчас только… Такой парень! Играет в теннис! А я, дура, с ним держаться не знаю как.

—◦Господи! Кто еще!

—◦У него… в американских джинсах, оранжевая рубашка со шнуровкой… Хипповый немного. Не помните? На пляже… И очки — двухэтажные, здесь, на переносице…

И чтобы скорее проходили дни, Галина Ивановна принялась много читать, все, что попадалось под руку: затрепанные книги и скучные толстые журналы. Гуляла чаще. Соглашалась даже на затеи штатных затейников, куда уж больше — участвовала однажды в соревнованиях, как бы это сказать, по ходьбе на табуретках — умопомрачительный способ отдыха! Она, наконец, отказалась от своей телевизорофобии и со всеми вместе раз-другой усаживалась на несколько часов ради нового многосерийника или иных выдающихся передач.

Ее уже считали женщиной веселой и компанейской. И много новых знакомств появилось, чем ближе к последним дням, тем больше. И началась у нее карусельная жизнь из разговоров, развлечений, новых знакомств. Она втянула и все убыстрялась. Наверное, к концу все хотели добрать упущенное и уж ни в коем случае не пропускать возможное.

Встретиться Галину Ивановну приглашали часто и настойчиво, особенно из новых знакомств и, видимо, по этим карусельным правилам. Но она отказывалась.

Невзорова она попросила сама проводить, потому что в тот день перебрала солнца, вечером ей стало нехорошо, и он довел до корпуса. Что он спрашивал и говорил, что говорила она — ничего не помнила, так болела голова.

С Невзоровым, по курортным меркам, они были знакомы давно, едва ли не с первой недели, по общей компании. Москвич. Рассказывали, что у него высокопоставленная жена: то ли министр, то ли крупный партийный работник. Сам же какой-то маленький инженер — без поста, весомого оклада и научно-лауреатских знаний. А еще — любит шахматы, что едва ли не порок, когда приезжаешь к морю, солнцу, да всего на несколько недель. И всегда держался тихо и ровно, ни в скромность не играл, ни тем более — в оригинальность. И довольно молчалив.

Им случилось еще раз возвращаться вместе — ему не захотелось допоздна засиживаться в ресторане, а она давно думала, как бы уйти. В дороге разговор шел о самых общих вещах, такой, что называют — вежливый, обоим неловко было бы молчать. Понравилось ей, что он ни разу ни интонацией, ни скрытым между слов намеком не ухаживал за нею.