Вот такие вот мелочи и вспоминались.

И сестра младшая говорила, что у неё внучка родилась. А я просто перевёл ей денег. Где я был, что не смог приехать? У чёрта на куличиках на очередной вечеринке?

Я схватился за голову.

Тридцать лет!

Пролетели, и не заметил как.

Я взял телефон и позвонил маме.

— Привет, мам. Можно я приеду к тебе?

Эх, мама-мама. Ни слова упрёка. Как будто сын и не пропадал на тридцать лет. Только удивление в голосе: «У тебя все нормально?» и «Конечно приезжай, это же и твой дом тоже».

Я разрезал и выкинул старую симку и купил новую, даже не озаботившись копированием номеров. Те, которые мне были нужны, я помнил наизусть. Собрал вещи и уехал к родителям.

Небольшой двухэтажный домик за высоким забором ничуть не изменился. Большой алабай на входе сурово глянул на меня, обнажая стальные зубы в оскале.

— Тихо, малыш, — я присел рядом с псом на корточки. — Я с добром. Блудный сын вернулся домой.

— Карай! Нельзя! Свой! — послышался голос матери из окна. — Сынок, проходи, не бойся, он не тронет. Ты голодный? Я пирожков напекла.

Мама есть мама, и всё равно, сколько лет её ребёнку — пять или пятьдесят — она всегда будет заботиться о нём.

Одинокая слеза скатилась по щеке. Чёрт возьми, я плачу? Я стоял, опираясь на колени в дорогущих белых джинсах, на которых оставались зелёные следы от травы, и обнимал могучую шею пса, зарываясь лицом в короткую, светлую шерсть.

Я не плакал давно. Класса с третьего. А, учитывая мою сущность, и вовсе был сдержан на эмоции. А тут. Ну, чисто беременная баба. И я рассмеялся хриплым, каркающим смехом, чувствуя, как с меня сползает негативная пелена, впитываясь в родную землю, помнящую еще мое рождение.

Хорошо-то как! Хорошо! Я встал, подняв руки кверху и улыбаясь солнцу. Так и простоял, пока меня не окликнула мама:

— Ну, чего застыл статуей самому себе? А ну в дом да руки мыть, с дороги-то. А тощий, ну что твоя доска. Эй, дед, глянь-кось, сына приехал.

Где-то в глубине дома послышался говор отца.

Я дома.

Меня здесь ждут всегда. И любят.

С этого дня я помнил и наслаждался каждым прожитым моментом.

Продал свои квартиры-дачи-машины.

Часто приезжал к родителям. Помочь или даже просто так. Уговорил сделать их ремонт, и они на два месяца перебрались ко мне, в город, вместе с Караем. Чёртова собака погрызла все мои кожаные модельные туфли, куда бы я их не прятал. Поэтому два месяца я ходил в шортах и сланцах, благо погода позволяла. Резиновые сланцы он не грыз.

Проехался с контролем по своим компаниям, наведя там порядок. Ворующих уволил, работающих повысил.

Повидался с Арсением Пантелеймоновичем. Поговорили мы тогда знатно. За тремя бутылочками коньяка да закусками в полстола. Благо, похмелье нас не берёт. Бывший мой шеф стесняться не стал и после второй распитой бутылки объяснил мне, где и в чём проявлялось моё свинство. Было стыдно. Обещал исправиться.

За год до назначенного фениксами срока я задумался, что же делать с моим накопленным благосостоянием. В итоге, решил разделить все поровну между сестрой, племянниками и благотворительностью. Родителям открыл депозитный счет в нормальном банке, ухнул туда денег под проценты с условием, что с него можно снимать через год. Как раз за год набежит нормально.

Всё. И нужно как-то объяснить своё исчезновение. Родителям под восемьдесят, они могут прожить ещё с десяток лет и будут интересоваться судьбой сына.

Надо было с фениксами это обговорить. Во дурак. Всё узнал, кроме самого главного. Ну ладно, думаю, в конце концов, буду числиться пропавшим без вести. Это лучше, чем мертвым. Дает надежду. Маленькую, но всё же. Яма 2,3*1*2 метров и деревянный гроб и того не обещает.

И за две недели до своего шестидесятилетия я ушёл. Заявил, что чувствую признание своё в путешествиях, объявил о принятых мною решениях по части своего благосостояния, попрощался со всеми, «на всякий пожарный» — сказал я. И ушёл.

Как и сорок лет назад заказал билет в Тунис. По приезду позвонил Хамиду и был безмерно удивлен, когда тот ответил. Английский к тому времени знали вполне сносно и он, и я, поэтому говорили свободно.

«А, это тот сумасшедший русский! — вспомнил меня Хамид. — Я так и знал, что встречу тебя еще раз»!

Да, встретишь. И проводишь.

В последний раз.

Хамид изменился мало. Казалось, только седины прибавилось в волосах, да борода отросла подлиннее. А так — всё та же крепкая сухощавая фигура, умные глаза и улыбчивый рот.

Когда мы дошли до того места, с которого мне нужно было считать шаги по сторонам света, Хамид спросил, через сколько меня ждать.

— Не нужно ждать. Я не... — хотел сказать, что не вернусь. — Не знаю, когда вернусь.

На том и разошлись, попрощавшись.

И я пошел навстречу своей судьбе.

***

С той стороны меня встречали знакомые всё люди. Птах и мои телохранители. Я улыбнулся и обрадовался им, как родным.

Их лица, до того момента мрачноватые, тоже просветлели. Думали, что я не приду? Так это глупо. Сгореть ведь придется все равно, так уж лучше тут, у знающих людей. То есть, фениксов.

И мы двинулись в сторону замка, разговаривая, словно старые знакомые.

Та же комната. Одежда на кровати. Готовый ужин. Почти как дома. Почти привычно.

На мой день рождения к полудню мы пошли в храм. Людей в этот раз было больше, чем тогда. Ой, то есть, фениксов. Всё время забываю.

На небе, кстати, сгущались тучки, а вдалеке сверкали молнии.

— Что мне делать? — спросил я, почему-то шепотом.

— Ничего. Просто стоим и ждём. Феникс зародился в полдень. В полдень же и... — Птах замялся. — Возродится.

Я уверен, что он хотел сказать «сгоришь». Но раздумывать стало некогда, потому что огонь в чаше вдруг взвился столпом пламени чуть ли не до потолка.

Фениксы разбились на кучки и рьяно принялись обсуждать случившееся, я так понял, из ряда вон выходящее, событие.

— Что-то пошло не так? — спросил я у стоящего рядом Птаха, почти единственного, кто не запаниковал.

— Огонь ведёт себя не так, как обычно.

— А как было обычно?

— Всё просто: в полдень циорни возгорался. И всё. Потом, когда огонь спадал, в его прахе лежало крупное яйцо, которое складывали в чашу с первозданным огнём, и через три дня из него вылетал феникс. Когда он остывал, то мог превращаться в человеческое дитя.

И тут до меня дошло.

— То есть, для вас естественное состояние — это м-м-м... Птицы

— Да, м-м-м... Птицы, — похоже, принц оценил мою деликатность.

Тем временем, поток пламени угас. Полностью. Даже я понял, что случилось нечто серьёзное. Тут уж все фениксы кинулись к чаше. Огня не было и в помине. Зато на дне тлели буквы, складываясь в слова:

Лишь осознав тлен бытия,

Увидишь мелочность забот.

Из искры возродиться тот,

Кто рядом с мертвыми стоял.

Отовсюду послышался шепот:

— Предание!

— Это предание!

— Древнее предание!

Опять понятно, что ничего не понятно. Всё у этих птиц не как у людей. Мне-то что делать? Я вообще-то сгорать сюда пришел. Чего тянуть кота за... Хвост?

В груди потеплело. И сразу я успокоился. Хороший мой. Я не жалею ни о чём. Все сорок лет мне было с ним уютно и тепло.

Я понял, что сейчас всё и случится.

И улыбался.

***

POV Милвус из рода Милвус Черный.

Марк, до этого опасливо оглядывавшийся вокруг, вдруг успокоился. Он дотронулся рукой до груди и улыбнулся. С тех пор улыбка не сходила с его лица.

«Началось». — подумал я.

Сначала полыхнули огнём синие глаза. Затем занялись волосы. Огонь перекинулся на плечи, точно лаская тело, к которому привык. Затем окутал руки и торс. Спустился по ногам. Одежда сгорела и осыпалась пеплом. Он стоял в первозданной красоте в танцующем огне. Несмотря на возраст, достаточно пожилой для человека, Марк выглядел прекрасно. Он вскинул руки кверху и поднял улыбающееся лицо.