— Все пропало! Деньги! Имущество!

Жена удерживала его, оттаскивая от воды, и вопила:

— Помогите, спасите, очумел мужик. Держите его, люди добрые!

Кулацкая родня бросилась ей на помощь, а тем временем рыбаки на двух лодках забрасывали сети, пытаясь выхватить из бурной стремнины разлива утонувших людей.

В одной лодке командовал незнакомый Салину человек в кожаной куртке, одна рука его в черной перчатке висела как неживая.

Отплевываясь, выливая воду из сапог, Никишка исподлобья взглядывал на рыбаков, стараясь угадать, что это за незнакомец, не комиссар ли какой? Откуда он взялся? Ему было нестерпимо любопытно, что произошло в селе этой ночью? Но он не мог спросить, он должен был изо всех сил притворяться, будто вне себя от несчастья.

— Пустите, легче и мне потонуть, чем горе такое! — кричал он, снова бежал к воде и, нарочно споткнувшись, падал в грязь на берегу.

В сети рыбаков попадались ящики, тюки, корзины и другие вещи из кулацкого имущества, а люди как канули в воду, так и остались где-то в глубине.

Растерзанного, всклокоченного, похожего на сумасшедшего Никишку Салина повели домой его родственники. А его жена, оставшись на берегу, все причитала:

— Спасите, помогите, люди добрые! Не жалко добра-товара, жалко мне сиротку Гараську! Не жалко денег-имущества, жалко мне живые душеньки! Ох!

Рыбаки зацепили за коряги и порвали одни сети, порвали вторые. Ни Гараськи, ни бывшего барина Крутолобова вытащить не удалось.

Пионеры, вместе с учительницей бывшие тут же, ушли вниз по течению и растянулись далеко по берегу, высматривая каждый кустик, каждую коряжку не выплывет ли где Гараська, не вынесет ли его бурным течением?

Никифор Салин, идучи по селу, все оглядывался на разлив, на рыбацкие лодки, на ребят, ушедших далеко по берегу, и вскрикивал:

— Ой, горе! Ой, бросьте меня в воду полую! Ой, легче утопиться мне!

А сам думал: «Вот ловко получилось. Никто не догадается, что я сам лодку завалил. Вода тайны не выдаст…

Утопленники промолчат…»

В душе его так и клокотала радость, когда он представлял себе, каким богатствам он теперь хозяин! Про могилу-то Родиона Кулюшкина теперь знают только они с Силантием Алдохиным, вдвоем… Вот бы и его утопить. Вот было бы счастье так счастье!

В глазах Никишки играли волчьи огоньки.

Проходя мимо пожарного сарая, Никифор увидел на месте его обгорелые столбы, изуродованную пожарную машину да груды углей.

Он чуть не подпрыгнул от радости — ага, значит, и тут наша взяла. И чуть было не спросил, сгорел ли трактор?

Но, продолжая притворяться, закричал:

— А это еще какое горе! Что это? Как это? Откуда напасть такая?!

Оглянулся и увидел на крыльце сельсовета толпу мужиков-комбедчиков, вооруженных чем попало.

Они вели связанного Силантия Алдохина.

Рядом с арестованным кулаком шел Иван Кочетков.

Голова его была забинтована, одежда порвана и опалена пожаром, глаза ввалились. Но он шагал, твердо держа в руках наган.

— Ты жив? Кочетков?! — вырвалось у Никишки.

— Пока жив твоими молитвами, — усмехнулся Кочетков, поигрывая наганом, — пошли в амбар, там ждут тебя все ваши дружки.

— Какие дружки, ничего я не знаю! — подскочил Никишка.

— Кривой не вывез! Трактор не тарарахнул! Вы нас не перехитрили!

При этих словах мужики-комбедчики расхохотались.

А Никишка Салин, опустив голову, заскрипел зубами, сжал кулаки, и вид у него стал такой яростный, что кто-то из комбедчиков крикнул:

— Накинуть на него кожаный мешок! Как на волка!

И, вскинув голову, Никифор увидел тот самый кожаный мешок, которым когда-то барский егерь Родион Кулюшккн ловил живьем лисят, медвежат, волчат, а потом, став бандитом, людей.

Его затрясло как в лихорадке. Никифор издал какой-то звериный вой, хотел кинуться к речке, но мужики схвати ли его, связали и отвезли в амбар, где на семенном овсе и пшенице валялись, как кули с зерном, связанные бандиты.

Теперь к ним пожаловали и хозяин их Склантий Алдохин, и его приятель и соучастник Никифор Салин.

Не сразу пришел в себя Никифор Салин, очутившись в амбаре вместе с бандитами. Только что радовался и торжествовал, показывая притворное горе, а теперь вдруг умолк.

— Это как же так получилось? — спросил он, освоившись в темноте.

— А вот так! — зло ответил ему, сверкнув единственным глазом, кривой бандит. — Уговорили вы нас полезть в овчарню, а попали мы, как в басне, на псарню.

— Будя врать-то! Скажи проще: перетрусили, мошенники! В самый важный момент оплошали! — рявкнул на него Силантий.

— Мы бы не оплошали, если бы вы нас не подвели. Зачем не сказали, что у этого чертова трактора двойная стража? Пионеры какие-то! А их набежала туча, орут, в дудки дудят… Мы про таких сроду и не слыхали. Тут бы на вас, чертей, на самих напала медвежья болезнь! — отругивались бандиты.

— Бабы вы, ежели детишек напугались. А чего же вы не застрелили Кочеткова, стрелять разучились, что ли?

Продырявили бы его в этой суматохе. Аи промахнулись спьяну?

— Я не промахнулся бы, — сказал бандит в облезлой кожаной куртке. — Мне набат под руку ударил… Не терплю набатов, с тех пор как под набатный звон мужики пришли имение громить… И как это вдруг раздалось: бум-бум… рука у меня дрогнула. Целился в лоб, попал чуть-чуть выше… ну и вскользь по черепу пуля прошла!

— А я попал! — сказал Кривой. — Только не в Кочеткова, а в какого-то парнишку, выскочил вдруг, как чертенок из бутылки, и загородил собой Кочеткова.

— Эх вы, тетери, и поджечь сарая как следует не смогли!

— Да мы подожгли. Сарай сгорел, разве ты не видел, обгорелые столбы торчат.

— А какой из этого толк, ежели трактор не сгорел?

— Его ребятишки успели выкатить. Кочетков командовал, они катили, вихорные…

— А чего же вы их не постреляли?

— Народ побежал! Они ведь не втихую работали, барабан какой-то во всю мочь бил, труба тревогу играла.

Аж мороз по коже, — поежился кривой бандит. — Ну и вспомнил я, как, бывало, нас конница Котовского под такие трели рубила… Спасу нет… Бежали от нее лучшие полки конной гвардии Антонова.

— Ну, а чего же вы не убежали, вы на это мастера, бывшие антоновцы?!

— Мы бы убежали, твоя старуха нас подвела! Ведьма!

— Как это старуха подвела?

— А так, дожидалась она на берегу, караулила лодку.

И тут вдруг ночью, в темноте откуда-то черти вынесли почтарей из Устья. Ткнулись они рядом с нашей лодкой.

Гребцы какую-то посылку в школу понесли. А главный почтарь остался с кожаными баулами. Старуха стала его прогонять, а он, старик сердитый, не отплывает. Старуха и ну отталкивать его лодку. А он оттолкнул ее лодку. Заспорили они, чуть не в драку, а лодки-то у них и отплыли.

— Подбежали мы — туда-сюда, весла на берегу, а лодок нету… Ну, заметались по берегу. А набат гудит, а народ так и бежит… Кто с оглоблей, кто с вилами…

— И переловили вас, дураков! — буркнул Силантий Алдохин.

— И опять из-за вас — какой-то батрачонок, говорят, в набат бил!

— Мало чего болтают. Зачем ему за гольтепу стараться? Он мной обласкан и прикормлен!

— Ой, сват, — вспомнив своего батрака, проговорил Никишка, — слыхал я, что с Кочетковым на тракторе Макарка-то раскатывался. Плохая на них надежа!

Силан только крякнул с досады и заявил:

— А вы бы живыми в руки не давались! А то ишь, переловили, как перепелок, и без кожаного мешка!

При словах о кожаном мешке кузнец-сторож, слушавший перебранку, бухнул кулаком в дверь амбара:

— Да перестаньте вы собачиться, надоели!

Агей не мог равнодушно вспомнить, как его засунули в кожаный мешок. Он был так зол на бандитов, что взялся их караулить, вооружившись тяжелым молотком.

— Второй раз меня не обманут! — грозил он. — Я их живьем не выпущу!