— Молись Иисусу, дрянь, — сказал Пепе. — Сегодня очень жарко, и мне лень оборвать тебе уши.

Он отпустил ногу и, согнав ребром ладони со лба обильный пот, вытер ее о бархатные штаны Гервасио.

— Пепе! — вскрикнул тот, от страха и радости пренебрегая оскорблением. — Ты — Пепе?

Он слышал о нем от дона Жозе и давно хотел увидеть человека, который мог что-нибудь рассказать о смерти отца.

Но Пепе не проявил никакого удовольствия, когда узнал, что перед ним сын бывшего командира. Наоборот, он нахмурился, а в глазах промелькнуло беспокойство. Не узнал ли чего Гервасио? Полковника выдал солдатам Пепе. Выпустив повод, он притронулся черным, согнутым пальцем к полям своей шляпы и ушел по дороге.

Гервасио не окликнул тогда золотоискателя, но спустя несколько дней, расспросив пастухов, ездил искать хижину. Пепе встретил его настороженно и насмешливо и ничего не рассказал нового. Коротконогий, с длинными, до колен руками, он сидел на камне возле своего жилья, и тень огромной шляпы скрывала его горбоносое лицо. Чутье подсказывало Гервасио, что перед ним человек, который знает слишком многое, чтобы рассказывать. Он вдруг оробел, искоса оглянулся на окружавшие хижину дикие места и торопливо уехал. Лишь миновав ущелье, он выпрямился в седле и перекрестился, а воротясь домой, изломал ореховый прут на голове конюха-индейца, словно мстя ему за испытанный страх.

Теперь, оставив лошадь внизу, чтобы не делать крюка, Гервасио ловко взобрался по осыпи на край обрыва. Обойдя скалистые нагромождения, он очутился в глубокой ложбине, сплошь заросшей лесом, издали похожей на зеленый уступ. Здесь жара не смягчалась ветром, и было так знойно, что, казалось, плавился камень, а запахи лавра и разопревшей хвои, острый аромат трав действовали одуряюще.

Гервасио пересек эту огненную ложбину, где даже деревья не давали прохлады, и добрался, наконец, до гигантского утеса с прилепившимся к нему жильем золотоискателя.

Хижина, или, вернее, полупещера, сооруженная Пепе, на три четверти находилась в скале, и только передняя часть ее с грубо сколоченной дверью и узким отверстием вместо окна была сложена из камней и кусков сосновой коры. Щели между стеной и каменным навесом-крышей заменяли трубу. Перед дверью на ветках висели рубашка и штаны золотоискателя, вымазанные глиной. Как видно, Пепе был дома.

Гервасио постучал, но, не получив ответа, осторожно открыл дверь и переступил порог. После ослепительного солнечного света он не сразу разглядел внутренность жилья, а когда глаза немного привыкли, заметил, что хозяин сидит у стола и внимательно рассматривает пришельца. Пепе был в одной куртке, наброшенной на голое волосатое тело, без штанов и обычного головного платка. Острые, как у рыси, уши торчали по сторонам. Узнав приезжего, он неторопливо потянул одеяло, висевшее на стене, окутал себя до пояса.

— Ну, входи! — сказал он, нарушая молчание. — Целый год я не видел гостей.

Он произнес это лениво и безразлично, но Гервасио заметил быстрый взгляд, брошенный на раскрытую дверь.

— Я один, Пепе, — поспешил он объясниться. — Я приехал ненадолго… Мне нужна твоя помощь, Пепе…

Гервасио хотел держаться уверенно и независимо, но, как и при прежнем посещении хижины, невольно робел. В присутствии этого человека он чувствовал себя мальчиком. Он начал о чем-то говорить, сбился и замолчал.

Пепе потянул кверху ухо, покрутил его, затем поднялся и, шагая в своем длинном одеяле, распахнул дверь. Красные ветки земляничного дерева с тусклыми серебристо-зелеными листьями неподвижно висели в раскаленном воздухе.

— По такой жаре не ездят рассказывать пустяки, — сказал Пепе, возвращаясь к столу. — Говори или убирайся!

Горбоносое морщинистое лицо его стало нахмуренным.

Гервасио побледнел, но и на этот раз пересилил обиду. Он быстро, и уже не таясь, высказал все о русских, Резанове и объяснил, какой требует помощи.

— Я отдам тебе землю, которую оставил мне отец возле Лоретто… — закончил он, вытирая шляпой пересохшие губы.

Пепе, приготовившийся выслушать совсем другое и настороженно крутивший сигарету, при первых же словах Гервасио поднял голову, достал из очага уголек, подул на него и закурил. Выпуская тоненькой струйкой дым, он теперь с интересом следил за волновавшимся собеседником. Однако, сынок недалеко ушел от своего родителя!

— Ты чересчур скупой! — сказал он, когда Гервасио умолк. — Веревка в монтерейской тюрьме стоит дешево. Вот что… — он швырнул недокуренную сигарету мимо Гервасио и засмеялся. — Попробуй сам. Начинать тебе все равно когда-нибудь придется! А мне не с руки ссориться с мексиканским правительством. Я видел в бухте корабль и разобрал, какой на нем флаг. Только не забудь, что выстрел слышен, а аркан оставляет след. Твой отец всегда напоминал мне об этом…

Напялив шляпу и кутая ноги одеялом, он стоял на пороге хижины, пока Гервасио не скрылся внизу. Потом вернулся к столу, за которым сидел во время разговора с гостем, и, достав из-под крышки стола лежавший там пистолет, осторожно опустил взведенный курок.

Вечером в большой комнате президии было светло и по-семейному уютно. Недавно погасла заря, еще не поднимался туман, из темноты сада доносились стрекотанье цикад, запахи расцветающих яблонь. Легкий ветерок, дувший с горных отрогов, проникая в окна, колебал пламя свечей. Донья Игнасия приказала Мануэлле достать из сундука серебряные подсвечники. Русский синьор впервые посетил президию вечером.

Как и в первый раз, Резанов сидел на широком диване, покрытом вышивками девушек-индианок. Такие же коврики и ковры устилали мебель и каменный пол. На столе в глиняном кувшине стояли цветы, на подносе — несколько разнокалиберных бокалов с виноградным соком.

Резанов нанес сегодня неофициальный визит семье коменданта. Он не взял с собой никого из офицеров, словно случайно оказался на берегу. Его беспокоило отсутствие вестей из Монтерея, откуда гонец мог уже вернуться дважды, тревожила задержка самого коменданта. Может быть, в президии есть какие-либо новости и он сможет хотя бы по настроению догадаться о происходящем.

Встреченный с прежним почетом и видя, что здесь ничего не изменилось, он скрыл свои заботы и постарался быть простым и приятным гостем. Щурясь на огонь свечей серыми живыми глазами, курчавоголовый, одетый не в парадный мундир, а в просторный темный фрак, он увлекательно рассказывал о своем недавнем посещении Японии. Неудавшаяся миссия мучила его основательно. Не утешало и то, что посольства других стран добились еще меньших результатов. Но он старался говорить о ней шутливо. Рассказал о том, как впервые на корабле «Надежда» они подошли к таинственным берегам Ниппона, как сразу же их окружили тяжелые, с тростниковыми парусами лодки, затем появилось большое гребное судно, расцвеченное бумажными фонариками. На этом судне шли посланцы губернатора и переводчики. Синее вечернее небо, разноцветные огни фонариков, отражавшиеся в темной воде залива, невиданные одежды и церемонии — все это было похоже на странный сон…

Донья Игнасия и Луис не сводили с Резанова глаз. Донья Игнасия перестала даже следить за домоуправителем, бесшумно появлявшимся, чтобы снять нагар со свечей. Луис не заметил, что погасла сигарета. Одна Конча слушала, слегка опустив голову, складывая и распуская веер на узких, плотно обтянутых бархатом коленях. Она была в том же парадном темном платье, в котором впервые встретила Резанова, и то же белое кружево высокого воротника оттеняло смуглый овал лица. Она сидела бледная, с сильно бьющимся сердцем, и даже не улыбнулась, когда Резанов рассказал о том, как японские переводчики, взойдя на «Надежду», приветствовали командира корабля, приседая и держась за колени. Все эти дни с первого появления русских она не могла найти покоя. Новый, загадочный мир открывался перед нею, и Резанов был из этого мира…

Так же, не поднимая глаз, выслушала рассказ о японском обычае передачи подарков императору. Все, что предназначалось ему, должно было переноситься в столицу на руках. Однажды китайский император подарил живого слона. Его тащили из Нагасаки в Иеддо на специальных носилках тысячи поселян… Только один раз она нахмурила брови и неподдельно была возмущена, узнав, что японские власти первое время даже не пустили посольство на берег и с трудом разрешили заболевшему Резанову совершать небольшие прогулки. Они отгородили для этого маленький клочок земли, поставили бамбуковую беседку, окружили ее караулом.