Она предрасположена воспринимать жизнь слишком серьезно. Он понял это в ту же минуту, когда в первый раз увидел ее. Эдуардо преклонялся перед ее сдержанностью, хотя и подозревал, что ее строгий контроль над своими чувствами легко может обернуться горечью, если она не научится давать волю своим эмоциям. Филадельфия молода и полна жизни. Ей нужно испытывать радость от бытия.

Он был непростительно резок с ней в тот момент, когда она оказалась совершенно беззащитной и легко ранимой. Эдуардо вынужден был отвернуться от нее, как раз когда она ощутила страсть, которую он без умысла возбудил в ней. Неудивительно, что она избегает его взгляда. Собственная бестактность задевала Эдуардо. Он любил женщин, и они любили его. Все дело в этом нелепом костюме. Он не должен выглядеть в ее глазах подобострастным. Это была ошибка, которую он не повторит.

Когда в антракте зажегся свет, у Филадельфии начала болеть голова от того, как на нее глазели. Она поднялась со своего кресла.

— Мадам Ормстед, мне нужен свежий воздух. Вы извините меня?

— Нет, не извиню. Если вы сейчас выйдете в фойе, вас растопчут поклонники. Мы будем ждать здесь и позволим Акбару впустить сюда немногих визитеров. Присядьте, дорогая. Вы не должны выглядеть скованной.

Филадельфия села, бросив косой взгляд на Акбара. Это по его вине она оказалась в такой ситуации. Почему именно, она не была уверена, но была совершенно убеждена, что ответственность лежит на нем.

В дверь ложи постучали, и у Гедды вздрогнули уголки рта.

— Акбар, ты можешь спросить, кто там.

Он склонил голову и исчез за портьерами только для того, чтобы через секунду вернуться.

— Мемсаиб, джентльмен говорит, что его зовут Генри Уортон.

Улыбка Гедды смягчилась.

— Мой племянник? Пригласите его. Герберт, мой мальчик! Входи. — Она нетерпеливо махнула рукой высокому молодому человеку в вечернем костюме, шагнувшему в ложу. — Где твоя глупая мать, Герберт?

— Я Генри, тетя Гедда, — отозвался молодой человек; его приятное лицо слегка зарделось. — Мама хорошо себя чувствует. — Он не отрываясь смотрел на прекрасную молодую женщину, сидящую рядом с его теткой, и добавил: — Но ее сегодня здесь нет.

— Ну и слава Богу! — с откровенной радостью объявила Гедда. — Я терпеть не могу разговаривать с твоей матерью. Она ведь совершенно глупа. Известно, что нельзя плохо говорить о немощных, и я обычно этого не делаю, но твоя дорогая матушка отказывается признать свою ущербность и вечно самым нелепым образом высказывается по любому поводу. Ладно, Дельберт, хватит глазеть, скажи что-нибудь.

— Я Генри, тетя Гедда, — повторил молодой человек, с печальной улыбкой глядя на Филадельфию. — Я ужасно рад видеть вас здесь. Вся семья уже потеряла надежду встретить вас в обществе.

Гедда подняла свой лорнет.

— Ну и что? Разве дама не может довольствоваться собственным обществом, если оно не может предложить ей взамен хоть что-нибудь вполовину интересное? Осмелюсь утверждать, что вы тратите большую часть своего времени на то, что скучаете или нагоняете тоску на своих собеседников. Оставаясь в моей резиденции, я уберегаю себя от вины за первое и от греха за второе. — Она неожиданно обернулась к двери. — Акбар! Я хотела бы чего-нибудь прохладительного. Если Гарольд перестанет тратить время попусту и сядет, будет хорошо, если ты принесешь нам три бокала.

Акбар поклонился.

— Все будет сделано, как приказывает мемсаиб.

Гедда с самодовольной улыбкой обернулась к своему племяннику.

— Что ты о нем думаешь?

У Генри рот открылся от изумления.

— Он ваш? Я хочу сказать, он ваш слуга, тетя?

— А кто же еще?

— Когда он открыл дверь вашей ложи, я подумал, что он костюмированный капельдинер.

— Но на самом деле он принадлежит моей гостье. Мадемуазель де Ронсар, я хотела бы представить вам моего не самого любимого родственника, Горация Уортона. Гораций, моя гостья, мадемуазель де Ронсар.

Молодой человек выпрямился во весь свой немалый рост и весьма учтиво поклонился.

— Очень рад познакомиться с вами, мамзель. Я Генри Уортон.

— Разве я недостаточно сказала? — нетерпеливо спросила Гедда. — А где Акбар? Он на редкость медлителен, кроме тех случаев, когда бежит по вашим поручениям.

— Я уверена, что он старается, — ответила Филадельфия и поспешила обратить свое внимание на Генри. — Я тоже рада нашему знакомству, месье Генри Уортон.

Ее голос произвел на молодого человека ошеломляющее впечатление. У него изменилось лицо, а глаза расширились от удивления.

— Я всю жизнь ненавидел свое имя, но, услышав, как вы произнесли его, я никогда больше не буду так воспринимать его.

Если бы он не был так серьезен, Филадельфия подумала бы, что Генри смеется над ней.

— Мерси, месье Уортон, вы слишком добры ко мне. Я боюсь, что мой английский временами не совсем правилен.

Он сел рядом с ней.

— Вы можете произносить мое имя так часто, как захотите, мамзель.

Эдуардо вернулся как раз в тот момент, когда Генри наклонился к Филадельфии, и, хотя не слышал их разговора, он сразу заметил результаты ее женской победы. Филадельфия за несколько минут совершенно очаровала парня.

Задетый этим, он шагнул вперед и просунул поднос между этой парой.

— Прохладительное, мемсаиб?

Он произнес эти слова вежливо, но взгляд, который он кинул на молодого человека, заставил Генри отодвинуться.

— Прежде всего, Акбар, предложи мадам Ормстед, — строгим тоном сказала Филадельфия.

— Как пожелает мемсаиб. — Он убрал поднос, но перед тем бросил бедному молодому американцу еще один угрожающий взгляд. — Мемсаиб хочет, чтобы я убрал этого мужчину?

— Напротив, — отозвалась она. — Это племянник мадам Ормстед. Месье Уортон, Акбар — мой преданный слуга.

Генри взглянул на устрашающее темное бородатое лицо и пробормотал что-то невнятное.

Только когда Акбар обслужил их всех и удалился в глубину ложи, Генри тихо сказал своей тете:

— Вы уверены, что безопасно держать такого парня под вашей крышей, тетя?

— Никогда не чувствовала себя так спокойно, — со смешком ответила она. — Он — удивительная личность и очень верный человек, но не лизоблюд. Он в равной мере умеет управлять моим экипажем и заваривать чай. В Дели он командует сотней слуг. Одна ошибка с их стороны и… раз!

Она резанула своей маленькой ручкой по своему горлу.

Генри Уортон оказался не единственным, кто разинул рот. Филадельфия тоже была ошеломлена сообщением миссис Ормстед. Если бы кто-нибудь из них обернулся и взглянул в глубину ложи, то увидел бы довольную физиономию Эдуардо.

На лице Гедды играла озорная, ну прямо-таки детская улыбка.

— Слухи — это то, чего в этом городе более чем достаточно, дорогая. Неужели вы думаете, что мои слуги не пронюхали все, когда я посылала их в отель за вашими вещами?

— Конечно, мадам, — отозвалась Филадельфия, бросив неопределенный взгляд на Генри. — Но я боюсь, что даже самые лучшие люди склонны преувеличивать.

— Да, конечно, — согласился Генри, но с подозрением взглянул в сторону Акбара, встретив в ответ угрожающий взгляд. — Но если человек не знаком с нашими обычаями, я хочу сказать, если он язычник и…

— Он иностранец и язычник, но это не значит, что он дикарь, Дарвуд, — строго сказала Гедда. — Ты, дорогой племянник, должен больше вращаться в свете. Мадемуазель де Ронсар француженка по рождению, но за свою короткую жизнь она объездила почти весь земной шар.

Филадельфия благосклонно улыбнулась Генри, на чьем простодушном лице отразился ужас.

— Я не сама, греб Акбар.

На какое-то мгновение воцарилось молчание. Гедда с огорчением гадала, унаследовал ли ее племянник глупость своей матери, а Филадельфия уже жалела о вырвавшейся у нее шутке. Потом лицо Генри расплылось в мальчишеской улыбке.

— Я понял! Вы большая насмешница, мамзель.

Филадельфия пожала плечами, не задумываясь, у кого переняла она этот жест.

— Маленькая насмешница, месье. Леди никогда не должна быть большой насмешницей, правда?