— Просите, — холодно отозвалась Гедда.

Филадельфия вынула из кармана бриллиантовое ожерелье и серьги и положила их на стол.

— Мне нужно найти покупателя на эти вещи.

Гедда задохнулась при виде таких драгоценностей.

— Бриллианты де Ронсаров? Продать их? Ни за что!

— Я вынуждена их продать, у меня долги.

— Какие долги? Что за долги? Кому вы должны?

Вопросы следовали один за другим, и они несколько ошеломили Филадельфию, но она тут же пришла к заключению, что бы она ни сказала или сделала, ничто не застанет миссис Ормстед врасплох. Чувствуя, как пропасть вины разверзается у нее под ногами, она отвернулась.

— Это личные долги, мадам.

Ее удивила сила этих старческих рук, схвативших ее. Они сжимались все крепче, пока она не почувствовала, как ногти Гедды вонзаются в нее сквозь ткань платья.

— Что за долги? — требовательно шептала Гедда, вглядываясь в несчастное лицо молодой женщины. — Что бы там ни было, я могу помочь вам. Я обладаю влиянием.

Филадельфия с удивлением смотрела на это утонченное старческое лицо.

— Почему вы готовы делать что-то ради меня? Вы ведь ничего не знаете обо мне.

— А мне и не нужно знать, — выпалила Гедда. — Я так думаю, что расстроилась бы, если бы узнала о вас всю правду. Так что позвольте мне оставаться в неведении. Это Акбар? Он шантажирует вас?

— Акбар мне не враг, мадам. Поверьте мне.

Гедда вздохнула и откинулась на спинку кресла. Она взяла свою чашку с чаем и заглянула в нее, сделала маленький глоток, и на лице у нее появилось выражение отвращения.

— Значит, вы действительно влюблены в него. Этого я и боялась.

Филадельфия посмотрела на свои бриллианты.

— Вы порекомендуете мне ростовщика, мадам?

Рука Гедды, наливавшая свежую чашку чая, замерла.

— Вы твердо решили расстаться с этими драгоценностями?

— Я вынуждена.

— Несмотря на фамильную гордость?

Филадельфия смущенно улыбнулась ей.

— Какая может быть гордость, когда человек беден, мадам?

Гедда с трудом удержалась от саркастического замечания, что Филадельфии нечего бояться бедности, пока она находится в ее доме.

— Отлично. Я куплю ваши бриллианты.

— Нет! — Филадельфия не осознала, сколько эмоций она вложила в это восклицание, пока не заметила изумленный взгляд миссис Орстед. — Я не могу, чтобы вы после всего, что вы для меня сделали, покупали эти вещи.

Гедда взяла одной рукой ожерелье и подняла его к свету, а другой раскрыла лорнет, висевший на резиновой ленте у нее на шее, и тщательно осмотрела каждый бриллиант.

— Они настоящие, — объявила она наконец. — Пять тысяч долларов.

— Но, мадам…

— Восемь тысяч!

— Мадам, пожалуйста, вы…

— Десять тысяч. Это окончательная цена. Соглашайтесь, — раздраженно сказала она. — Лучшей цены вам не предложит никто, тем более ростовщик. В обмен я хочу только одного.

Филадельфия осторожно проглотила комок, застрявший у нее в горле.

— Все, что вы захотите, мадам.

Гедда решительно повернулась к ней.

— Я разрешу вам уехать при одном условии: когда вы разберетесь с вашими делами, — а я советую вам поторопиться — вы вновь позвоните в мою дверь и расскажете мне все, что происходило за последние недели. На этот ваш французский акцент можно полагаться не больше, чем на мою новую систему канализации!

Филадельфия улыбнулась ее раздражению.

— Я ничего иного и не представляю себе. Поверьте мне.

— И еще одно. Я говорю вам это с полной уверенностью, что никто больше из ваших знакомых никогда не даст вам такой совет: если вы влюблены в этого мужчину, скажите ему об этом.

К удивлению Гедды, лицо Филадельфии потускнело и на ее золотистых глазах вновь выступили слезы.

— Вы ошибаетесь, мадам. Я не влюблена в него.

Гедда не сказала ни слова, когда Филадельфия повернулась и вышла из комнаты. Если эта молодая женщина до сих пор не разобралась в своих чувствах, давить на нее нельзя. И все-таки миссис Ормстед сожалела, что эта девушка исчезнет раньше, чем завершится эта маленькая драма.

Гедда взяла в руки бриллианты и прижала их к груди. Да, ей было грустно думать о том, что она остается одна в этом огромном доме.

Эдуардо уселся поудобнее на кожаном сиденье частного экипажа, выехавшего с постоялого двора на север от города. Вместо того чтобы повернуть к главной дороге, кучер направил лошадей на дорогу, вьющуюся между деревьев вдоль берега.

Эдуардо любовался широкой рекой Гудзон, поблескивающей на солнце. Ярдах в трех от берега виднелась яхта, ее белые паруса гордо надувались от мягкого бриза. Эта картина развеселила его. Прекрасный день для путешествия, тепло, ветер не дует, солнечно, но не слепит. Такие дни обещают простые удовольствия, в такой день человек радуется жизни и тому, что он не одинок.

— Куда мы едем?

Голос Филадельфии вывел его из задумчивости, он обернулся и улыбнулся ей.

— Сезон карточной игры в Саратоге начинается не раньше августа. Вот я и решил, что вы будете рады отдохнуть в долине реки Гудзон, где мы сможем обдумать наш следующий фарс. Я снял дом у реки.

— Вы имеете в виду, что мы там будем жить только вдвоем?

Он поджал губы, чтобы скрыть выражение довольства.

— А кого вы хотели бы, чтобы мы пригласили, сеньорита?

Она опустила глаза под его взглядом.

После нескольких минут напряженного молчания она посмотрела на него и обрадовалась, увидев, что он любуется пейзажем. Это дало ей возможность разглядеть перемены в его внешности. Она с любопытством посмотрела на иссиня-черный блеск его волос, на подбородок, теперь уже без фальшивой бороды. Он улыбался каким-то своим мыслям, а ее глаза были прикованы к его чувственным губам, которые уже не один раз прижимались к ее губам.

Она уехала из особняка Ормстедов четыре часа назад и, следуя его инструкциям, до полудня ехала одна в наемном экипаже, пока кучер не остановился в придорожной гостинице. Когда же она вернулась в экипаж, то обнаружила, что далее будет путешествовать не одна — напротив нее сидел не Акбар, а сеньор Таварес в дорожном костюме последней европейской моды.

Эта неожиданная перемена заставила ее нервничать. Филадельфия знала Акбара, доверяла ему. Означало ли это, что она знает Эдуардо Тавареса и доверяет ему? Она совсем не была в этом уверена. Он казался ей незнакомцем, которого она раньше не знала. Когда он повернулся к ней, она отвела свой взгляд.

Что-то было не то. Эдуардо заметил это в тот момент, когда она влезла в экипаж, но не мог понять, в чем причина. Если только не то обстоятельство, что он перехватил Генри Уортона до того, как тот смог попрощаться с ней. Неужели в этом дело? Неужели она горюет об этом бледном болване?

Мысль, что причина ее расстройства другой мужчина, терзала его. Какой мужчина позволит слуге помешать ему попрощаться с дамой, которую он любит? А Уортон отказался от попытки увидеть ее без всякого сопротивления. Будь он на месте Уортона, он раскидал бы полдюжины слуг, чтобы увидеть ее. Этому трусу не следовало разрешать написать ей записку.

Она избавилась от Уортона, и, если сама вскорости не поймет это, он по-своему покончит с этим делом. В конце концов, на его стороне время и успех. Их первое совместное предприятие оказалось вполне прибыльным. Эта мысль напомнила ему еще кое о чем.

— Вот ваша доля от нашей продажи. Она превышает четыре тысячи долларов.

Она посмотрела на чек, который он положил ей на колени.

— Я не хочу брать его.

— Сеньорита, вы всегда говорите так, когда я предлагаю вам деньги.

Звук его голоса с мягкими гласными и не сдерживаемого необходимостью притворяться вызвал дрожь, пробежавшую по ее телу. Бывали моменты, как сейчас, например, когда она задумывалась, почему вообще доверяет ему.

— Я не могу принять деньги миссис Ормстед. Это все равно, что украсть у родственников.

— Она за свои деньги получила прекрасное ожерелье, — напомнил он.

— Тем не менее. — Она помолчала, чтобы найти подходящий тон. — Если бы мы не покинули город столь поспешно, я могла бы продать бриллианты кому-нибудь другому. На это ушло бы несколько дней.