— Я люблю вас, Пегги, — шептал он. — Я люблю вас с самой первой нашей встречи. Милая, мне нужно быть с тобой. Не гони меня, радость моя. Не противься.

— Ах да хватит же вам! — вскрикнула она, в ярости отшатнувшись от его протянутой руки. Ему даже показалось, что она готова его ударить. — Если бы мне хотелось, чтобы вы до меня дотрагивались, я бы вам позволила. Что вы, в самом деле? Не видите разве, что я этого не хочу?

— А, — сказал он, чувствуя себя ужасно глупым. — Я думал… — смущенно запинаясь, начал он.

— Мне безразлично, что вы думали.

— Я ошибся. Теперь я вижу, что ошибся, — сказал он.

Мучительно переживая свое унижение, он не понял причину ее гнева. Не понял, что его кротость и любовь уже пробились сквозь вялое безразличие, которым Пегги встретила его первую попытку поцеловать ее, и что теперь ей приходилось бороться не только с ним, но и с собой. Он знал, что причинил ей боль, но не догадывался, что сделал это, пробудив желание и в ней. Он не понимал, что уступить ему означало для нее полностью сдать позиции, изменить всю свою жизнь, стать совсем другой. И он был слишком смущен, чтобы понять, что она боится его нежной заботливости, его страсти, что они для нее мучительнее самого грубого домогательства, которому она может подвергнуться со стороны всех остальных.

— Простите меня, — сказал он, чувствуя себя несчастным.

— Ладно, будет вам, — нехотя буркнула она. — Вы мне нравитесь. Мне нравится быть с вами. Вы такой надежный. С вами я и в самом деле чувствую себя уверенней. Вы нескладный, но добрый. Только из этого не следует…

— Я знаю, — сказал он.

Приводя себя в порядок — поправляя галстук, одергивая пиджак, он вспомнил о постигшей его неудаче и покраснел. Хоть бы уж она не смотрела, как он одергивает пиджак! Внезапно он представил себе Генри Джексона, увидел ухмыляющиеся физиономии клиентов Вольгаста, услышал их ехидный смех. «Ты же не черное мясо, понял?» Комок подкатил ему к горлу, на лбу выступила испарина, но где-то в глубине его сознания отчаянная, как крик, билась мысль: «Да нет же, что за бред, она воплощенная невинность!»

— Я познакомился с Генри Джексоном, — начал он, пытаясь улыбнуться.

— В самом деле?

— Он держится так, словно у вас с ним роман.

— Ну, ну…

— И словно вы влюблены в него.

— Генри необходимо чувствовать, что в него кто-то влюблен.

— Пегги, мне очень неприятно думать… одним словом, можно мне у вас что-то спросить?

— Что именно?

— Вы были с кем-нибудь близки?

— О! — она слабо улыбнулась. — А как обстоит дело с Кэтрин Карвер?

— Кэтрин была замужем. Скажите же мне. Нет?

— А как вы сами думаете?

— Я не знаю.

— Не кажется ли вам, что именно так и должно быть?

— Наверно…

— Вы как-то очень уж непосредственно выясняете то, что вас интересует. Впрочем, это занятно. Очень занятно.

— Что вы имеете в виду?

— Помнится, у нас с вами уже был какой-то разговор насчет того, порочна ли я… то бишь не пробуждаю ли в мужчинах их порочные наклонности и животные инстинкты.

— Я… помню.

— В вас я, очевидно, пробуждаю их, если судить по вашему последнему демаршу, — сказала она сухо. — Вам не кажется, что с этим согласился бы даже кое-кто из негров, внушающих вам такие тревожные опасения?

— Я сделал глупость. Сделал глупость потому, что я люблю вас. Мне казалось, что Джексон был вашим любовником. Так все думают, Пегги.

— Я уже сказала вам, что прекрасно к нему относилась.

— Но я так и не могу понять, что вас с ним связывало. Что вас привлекало в нем?

— Трудно сказать, — ответила она. — Впрочем, кажется, я знаю, чем он мне нравился. Он неуживчивый, ершистый. Но это не главное: у Генри чистая душа и очень ранимая. Он вечно сердится, но не любит быть таким.

— А кроме того, он хромает.

— Да, вот еще и хромает. Его легко спугнуть.

— Вечный беглец?

— В каком-то смысле да, — сказала Пегги, взглянув на него с удивлением. Но он решил, что теперь уже окончательно понял, что связывало Генри с семьей Джонсонов и с обитателями улицы Сент-Антуан, и сразу повеселел.

— Вы, может, еще не совсем ко мне привыкли, — сказал он. — Может быть, потом, когда мы лучше узнаем друг друга, между нами не будет таких размолвок.

— Мне с вами как-то беспокойно, — сказала Пегги. — И чего я с вами связалась, понять не могу. Хоть бы вы уж не были таким смиренным. А то просто зло берет.

— Я… Что ж я… — растерянно пробормотал он. От ветра задребезжало оконное стекло. — Там стекло не замазано, — сказал он, взглянув на окно. — У вас, наверно, всегда сквозняк.

— Всю ночь вчера дребезжало, — ответила Пегги, подходя к окну. — Я там бумажку заложила.

— Что ж, она выпала?

— Сейчас засуну поплотней, — сказала Пегги, всовывая поглубже между стеклом и рамой сложенный листок бумаги. — Ну вот.

— Надоел мне этот холод, — сказал он. — Все ноль да ноль. И снег надоел.

— Мне тоже. Пора бы уже начаться январской оттепели.

— Начнется. Как всегда.

— Я больше люблю лето. Жаркое лето в городе, — сказала Пегги.

— Подумайте, как интересно! — воскликнул Макэлпин. — Мне тоже нравится летом в городе. И никогда не бывает слишком жарко.

— И мне, — сказала Пегги. — Ну что ж, сварю-ка я, пожалуй, кофе.

Она поставила чайник, и, пока он закипал, подошла к зеркалу, и, приблизив к нему лицо, стала разглядывать свой синяк. Стоявший рядом Макэлпин заметил ей, что удар, к счастью, пришелся ниже глаза.

— Может быть, к завтрашнему дню все рассосется и не будет никакого синяка, — добавил он.

— Вот был бы приятный сюрприз, — мечтательно проговорила девушка.

Чайник закипел. Пегги засыпала в кофейник кофе. Макэлпин залил его кипятком. Как приятно было ему делить с Пегги эти несложные хлопоты! Он подумал, что, будь у него право делать это всегда, он бы уж не выпустил ее сердце из кольца осады. С этой мыслью он приступил к осуществлению своих коварных планов, как только они сели пить кофе.

— В «Ритце» очень трудно работать, — пожаловался он. Звонят телефоны, ходят горничные, то и дело приходится спускаться в вестибюль.

— Я вообще не представляю себе, как там что-то можно сделать, — сказала Пегги.

Он кивнул и сделал следующий шаг. Хорошо бы найти комнату, которой бы он пользовался как своим кабинетом, этакий тихий уголок, где никто бы не мешал ему. И когда Пегги согласилась, он сказал:

— А что, если я буду приходить сюда в дневное время?

— То есть работать в моей комнате?

— Я бы вам не помешал. Днем вы на фабрике.

— Послушайте, за кого вы меня принимаете? Вы что, намерены переселиться ко мне?

— Только на время вашего отсутствия.

— Может быть, вы решили, что я промышляю на панели? — вспылила Пегги. — Из того, что моя комната несколько раз оказалась незапертой, еще не следует, что у меня дом свиданий.

— Уверяю вас, вы даже не заметите, что здесь кто-то побывал.

— Вы просто на голову мне садитесь, Джим. Уж не знаю, что вы обо мне вообразили, но у меня, да будет вам известно, есть своя личная жизнь. И эта комната, черт побери, мой замок. Ну пусть хоть хижина, — добавила она, оглядев пустую, голую комнату. — Только здесь я могу остаться наедине с собой.

— Я все это знаю, — не уступал он. — И не стану вам досаждать. Я буду уходить, прежде чем вы вернетесь.

— А после спрашивать, где я была?

— Нет, вовсе нет, даю честное слово. Ни разу не спрошу.

— Кроме того, вас, кажется, манит эта постель.

— Клянусь вам, Пегги, я вам не доставлю ни одной неприятной минуты, — с жаром заверил он. — Я буду приходить работать, только и всего. У вас тут тишина, безлюдье. Никто обо мне не узнает. А уходить я буду до того, как вы вернетесь.

— Как ни странно, вы, кажется, почувствовали, что я сама заинтересована в вашем присутствии. Это так? — спросила она. И когда он энергично затряс головой, добавила: — Мне никто тут не нужен. — Однако вырвавшаяся у нее первая фраза удивила ее саму. Может быть, ей вспомнилось в этот момент, как к ней вломился Мэлон. Может быть, внезапное чувство неуверенности заставило ее наконец понять, что ей приятно видеться с Макэлпином, знать, что он рядом.