Голос, слившийся в звонкую мелодию, стал вещать куда громче в надрывистой истерике протяжных слогов:

Вспыхнет пламя средь стенаний, средь забытых обещаний,

Прогрызая путь сквозь горы, сквозь сомненья и раздоры.

Будут ликовать, смеяться, те, что склонны заблуждаться,

И не внемлют гласу битвы, заглушающей молитвы.

Лэрд взял себя в руки и двинулся дальше. Он чувствовал, что теряет в себе человеческое, вытесняемое злобой, такой же бесформенной как и слуги Нолгвура.

Запнувшись о твёрдую кость, он упал. С огромным трудом, но смог поднялся на колено. Теперь Лэрд не стонал, словно побитый пёс, не сгибался от пульсирующей боли, а по настоящему рычал потревоженным зверем, желавшим избавить тело от боли. Рычал на окружающую его темноту и этот голос, который пробудившимся естеством воспринимал как врага.

Оставив игру мыслей и не сопротивляясь кошмару, Лэрд, покачиваясь, быстро двинулся в неизвестность. Глаза, привыкшие к мраку, теперь различали на пути куда больше элементов пространства, вели его вдоль линии из узоров, вспыхнувших синеватым светом. Лини, узоры, схождения их и переплетения. Куда ведут хлебные крошки?

Светящийся узор вскоре разделился, петляя и лишь путая, но в нём для Лэрда уже и не было нужды. Он теперь больше всего на свете хотел убить, разорвать и изничтожить источник несмолкающего голоса. Даже покинуть это место не было столь важно.

Сам голос не отставал, нашёптывая всё ближе и ближе:

Станет злая смерть прозреньем и жестоким откровеньем,

Те, что ныне спят во тьме – раньше рыскали везде,

Часто без забот играли, да игрушки поломали.

Вновь придут из грёз о благе, после песен об отваге,

Примут ложное обличье, должно скрыв своё величье.

Голова гудела. Лэрд теперь действительно не нуждался в свете, не нуждался в ничьей помощи и даже надежду он оставил в глубине проклятых пещер. Доставало уже того, что ноги насмерть впились ступнями у костей несчастных, что были до него. Живой и разъярённый, словно раненый вепрь, человек шёл и шёл. Выбившийся из сил, терзаемый в агонии, но продолжающий идти среди костей, пустоты и кромешной темноты, прячущей саму смерть. Полумёртвый, но человек шёл, а голос был рядом:

Гнев укроет от напастей символ верности и власти,

Будет собирать с пленённых дань из ремешков тиснёных,

Сохранять покой и силу у смотревших из долины,

По камням пойдёт и норам, дабы отворить запоры,

Он омоет рог приливом, в споре с предавшим могилы,

И повергнет в крике громком, обернувшись страшным волком!

Не будучи в силах объяснить, Лэрд ощутил, что с последними словами кружившие рядом тени что-то у него забрали. Так, как состригают лишние волосы – безболезненно, но всё же ощутимо. Словно часть воспоминаний, желаний и мыслей эти тени отторгли от него, чтобы оголить то, что было им нужно.

Лэрд мотнул головой из стороны в сторону, как какой-нибудь блохастый пёс, закусил нижнюю губу, за ней язык, надеясь, что придёт отрезвление от пустоты. Не помогло. Но за пустотой пришло другое.

Твари, подобные державшему карабин чудовищу, до того выжидавшие во мраке, закружились потоком в кругах мрака, но поглощённый ощущением собственного зла, Лэрд уже ничего не боялся. Оно показало ему.

Ярость и жажда убийств, жажда уничтожения и внутреннее торжество – переполняли его. Пожар, горевший до того в груди, поглощал собой теперь всё пространство, всё до чего дотрагивался его взор. Он был там и здесь, растворяясь ветром среди собственных языков пламени, он пылал на тонких руках, на кончиках онемевших пальцев, плясал кроваво-красными сгустками победный танец в океане распластанных вокруг черепов и сердец, обратившихся в трупную пыль. Он плясал и плясал свою дикую пляску в бесконечности пустых глазниц, самых разных форм и видов, никем невиданных доселе. Плясал на тонких кистях и огромных лапах, на перекрошенных пальцах и вывернутых челюстях, среди поломанных, бритвенно-острых клыков и морей бурлящей крови, среди высочайших лесов и глубочайших вод, среди могучих гор и губительных впадин. На почве, травах, льду, в пещерах и средь алых песков. Ярость его на мгновение обесчеловеченной, гневной души, пожирала стремительные метеоры, мчащиеся меж вечных планет, яркие кометы, разрезающие белыми хвостами бессильные звёзды, целые плеяды галактик ничтожной пылью растворялись в пустоте неизвестных скоплений, зацвётших багровым заревом пирующей туманности. Он видел как безликие, никем не виданные Боги молили о пощаде! Они молили с ужасом грядущей боли и неотвратимости скорого конца, ведь в томящемся пламени слепого пожара сгорали и их миры! И некому было их спасти, ведь всё, что подлинно знало живое, было смертью! Всесильной тьмой!

Боль и кровь, полоснувшие у виска, развеяли грандиозный мираж, выдернули Лэрда в пустоту мрака оживших теней и тогда всё будто бы украденное вновь вернулось к нему. Вместе с внутренней полнотой, несколько поредела полнота внешняя – свет узора, собравшийся сгустком у его ног, в миг угас. Тени стали осязаемы и явны, он это почувствовал. Тогда же Лэрд понял, что наконец может их убить.

Он перехватил оружие и, сняв его с предохранителя, пошёл в темноту, стискивая курок. Выстрелы наконец прервали леденящий скрежет когтей – два неопределённых тела сразу же пали, изрешечённые очередью. Он увернулся от ударившей сбоку конечности и докончил обойму прямо в потусторонний блеск метавшихся зрачков, выхваченный из-за спины.

Следующая четвёрка погналась вслед за ним по останкам, цеплявшимся за штанины. Провернувшись по инерции на пятке, он, крепко сжимая карабин в руках, прошёлся косой очередью, срезав нападавших под издаваемый теми визг и звук рикошетирующих от выгнутых чешуек пуль. Одно из созданий зашло с фланга и опрокинуло его мощным ударом корпуса, потемневшие клыки с отточиной осатанело силились достать глотку. Выставленным на вытянутых руках карабином Лэрд отстранил нападавшего и одновременным ударом ног послал в груду лежавших позади остатков от его друзей. Страшная тварь пыталась подняться, визжа и вопя, дёргая множеством более мелких конечностей, но человек уже был здесь и он был намного страшнее. Удар и ещё один и ещё и ещё. Лэрд впал в раж битвы и теперь кормил своего демона, позабыв обо всём. Кормил отборной, всепоглощающей ненавистью первого сорта. Кровь твари слетая с приклада брызгала в искажённое злостью лицо, заливая глаза, но ему было уже всё равно.

В миг, поддавшись под порывом неистовой ярости, боль ушла, оставив внутри лишь клокочущий жар, какой веет от теплого природного огня, подкормленного свежем хворостом. Взор перерождённого Лэрда пламенел и разрезал полог страшной тьмы. Ничто теперь казалось не властно было остановить презревшего собственную слабость и смерть.

Тогда он услышал песнь. Образы сливались в нерушимый монолит и тут же разваливались в его сознании на бесчисленные осколки. Он повторял вслед за ней:

– Ибо силой своей отвечаем мы на слабость других!

Звук падающих гильз и ритмичное колыхание ствола, высвечивавшегося в ярких вспышках. Трое, возопив, пали к останкам своих собратьев. Его ещё раз хватили за бедро. Красная человеческая кровь влилась в копилку убиенных. Умереть представлялось для него весьма вероятным. Заученная смена обоймы и чередующиеся по два патрона выстрелы снова устремились в темноту.

– Стойкостью свергаем мы тиранию страха!

Молниеносный удар ногой по нападавшему размозжил тому торс, а покорёженный алюминиевый приклад довершил начатое, излив на Лэрда галлон вязкой жидкости. Теперь он, покрытый ей с ног до головы, почти ничего не видел. Стрелял на звук.

Массовое скрежетание послышалось из глубин прямо перед ним, а потом ещё больше тварей стало приближаться, шаркая когтями по взмокшим от крови плитам. Зажатый спусковой крючок, метавшегося из стороны в сторону карабина, заставил их умолкнуть. Отсечка – кончились патроны. Ещё дюжина, желая перехватить инициативу, быстро выскочила правее поваленных собратьев, но всё было готово для искромётного рандеву.