— Видите, как зацепили? И подпись: «Русские дамы покупают у африканки стеклянные бусы, сделанные на Тайване». Позор!

Поверенный помолчал, покатал карандаш по столу. Снова строго сдвинул брови:

— Надо еще раз собрать женщин, разъяснить…

«Ну что он талдычит все одно и то же, — раздраженно подумал Антонов. — Чего разъяснять? У людей накапливаются деньги, их надо тратить. Хотят что-то купить. Хотя бы те же отличные французские тефалевые сковородки, на которых никогда ничего не подгорает. Естественно, наши их покупают в большом количестве — для себя и знакомых. Рожкова, бухгалтер торгпредства, уезжает через неделю на Родину совсем. Срок кончился. А куда Рожковой девать деньги? Ее честно заработанные деньги, нажитые тропическим зноем, тяжким потом, кровавыми пятнами раздавленных комаров на икрах, кормежкой — какую бог послал, махровым одиночеством в чужеземье. И не вина ее, а беда, что в пыльную африканскую жарищу эта немолодая женщина вынуждена таскаться пешком по городу. Личной машины, как у поверенного, у Рожковой нет, вот и «семенит ножками по асфальту». Нельзя всех ставить на одну доску. Вон во втором ряду сидит чистенький, ухоженный, с четким пробором, ласковыми бархатными глазами Борщевский. За него бы взяться! Настоящий жлоб — придавит любого за грош. Уж он-то из «заграницы» выжмет все».

— …И, вообще сейчас нужно сократить всякие связи, не имеющие прямых служебных задач… — вывел Антонова из раздумья строгий тенорок поверенного. — Я вот сегодня изумился, смотрю, у нас на доске висит объявление: волейбол с французами! Нужен ли он сейчас, ваш волейбол? Явятся люди из противоположного нам лагеря, явятся на территорию посольства, вы будете с ними гонять мяч, потом, как положено, поить гостей пивом, лясы точить… А может быть, они как раз и пускают вредные слухи. Я решительно против этой встречи.

— Но, Илья Игнатьевич! — порывисто поднялся со своего места Эдик Мамрыкин, стажер посольства, культурист и добровольный спортивный организатор. — Как же это можно отменить? Мы их давно пригласили, они готовились… Как же отменить! У нас ведь первенство по городу. И вдруг безо всякого повода… Ведь ни военного положения, ни комендантского часа. Только слухи… Это же неприлично! Неприлично!

Огромный, с мощными атлетическими плечами Мамрыкин говорил жалобным, почти детским голоском и сейчас был похож на обиженного большого ребенка.

— Конечно, неприлично! — невозмутимо вставил Ермек Мусабаев, и тон у него был, как всегда, такой, будто он и произносит решающее слово.

Напряженность атмосферы разрядил советник Рудольф Павлович Канашевич, немолодой кадровый дипломат, неизменно выдержанный, умеющий ловко, одной-двумя фразами выводить подобные заседания из конфликтных ситуаций, а такие ситуации случались тут нередко: посол горяч и непреклонен, Демушкин — обидчив, среди дипломатов много молодых, и все с норовом.

— Отменять назначенное в самом деле неудобно, — произнес он как всегда тихим, спокойным голосом, задумчиво глядя на свои лежащие на столе руки со сцепленными пальцами. — Но на будущее учесть. Я полагаю, Илья Игнатьевич прав: время ли сейчас для таких соревнований?

— Конечно, не время, — быстро поддакнул Борщевский и обратил свои мягкие, широко раскрытые, внимающие глаза на поверенного.

Замечание Канашевича спасло предстоящую встречу по волейболу, к которой посольская молодежь давно готовилась. Волейбольная команда французских специалистов, работающих в Дагосе, считалась в иностранных колониях лучшей, и наши надеялись взять над ней верх. Развлечений здесь мало — воскресное купание в океане да волейбол. Обычно вся колония собиралась болеть за своих ребят.

«Все-таки Демушкину сегодня дважды утерли нос — Богма и Канашевич», — злорадно подумал Антонов, когда было объявлено, что совещание закончилось и все задвигали стульями, вставая и торопясь вон из душного, согретого двумя десятками потных тел кабинета посла.

Антонов выйти не торопился, знал заранее: поверенный его задержит.

— А вы, Андрей Владимирович, погодите чуток. — Демушкин указал на стул недалеко от себя. — Вопросик есть один.

Ну, раз «чуток», «вопросик», значит, разгон будет на всю катушку. Несмотря на внешнее спокойствие, поверенный, несомненно, раздражен неповиновением, которое позволили себе на совещании подчиненные.

«Сейчас снова возьмет карандаш и постучит им по стеклу на столе», — подумал Антонов.

Поверенный действительно потянулся к карандашу, но, взяв его, не постучал, а назидательно потряс им в воздухе.

— Ну что ж, докладывайте о своем рыцарском подвиге по дороге из Монго. — Демушкин наморщил лицо улыбкой.

Антонов коротко доложил.

Поверенный долго, многозначительно молчал, склонив над столом голову и поигрывая карандашиком. В конечном счете сейчас, в отсутствие посла, Демушкин облечен полной властью и здесь, в Дагосе, никто не волей опротестовать его решение. Может отправить в Москву за серьезное нарушение трудовой дисциплины. Вполне может.

— Я не мог поступить иначе, — не выдержал молчания Антонов.

— Значит, вы считаете, что поступили правильно? — Глаза Демушкина блеснули пронзительной холодной голубизной.

Антонов выдержал взгляд:

— Считаю, что да! Поступил правильно. Как человек… — и сам удивился, как громко прозвучал его голос. Помолчал и добавил упрямо: — Как советский человек!

И тут же почувствовал, что переборщил, что спорит по-мальчишески.

Словно подчеркивая этот его промах, поверенный снисходительно улыбнулся:

— Как советский человек, — он выделил эти слова интонацией, — вы уже успели в работе допустить не один первоклассный ляп. Вы, Андрей Владимирович, простите за откровенность, частенько поступаете как экзальтированный юнец, а не как профессиональный дипломат, тем более консул… — Поверенный сделал короткую паузу и два раза стукнул карандашом по стеклу. — Как исполняющий обязанности консула. Временно исполняющий! Конечно, наша работа — это творчество, но в ней есть свои правила. И железные. И их следует точно придерживаться. Да-с! А вы хотите только творчества, но без правил. Да и не творчество у вас, а порой просто сумасбродство. Как вы могли, например, уехать в Монго без шофера? Один!

Поверенный вздохнул, прикрыв на минуту свой ясный взор тяжелыми веками. Казалось, ему тягостно разговаривать с Антоновым, который все равно ничего не поймет.

— Иногда, глядя на вас, Андрей Владимирович, я думаю: как вы с таким характером оказались на дипломатической работе? Вы же здесь случайный человек.

Антонов откинулся на спинку стула. Он чувствовал, как в нем закипает гнев, но на этот раз был уверен, что полностью владеет собой.

— Вполне возможно! — кивнул он и вдруг ощутил в себе неожиданную озорную веселость. — Вполне возможно. Видите ли, Илья Игнатьевич, меня может утешить лишь то, что я здесь не один «случайный».

Глаза их встретились, и Антонов подумал, что в другие времена при других обстоятельствах в этом безоблачно беспощадном взгляде он бы прочитал себе приговор.

— Пишите объяснительную записку! Во всех подробностях! Я пошлю ее в Москву. — Демушкин сделал намеренную паузу. — Со своим мнением.

Ах, вот как! Значит, приговор все-таки вынесен!