Еще я прокручивала в памяти тысячи раз, запоминая и оплакивая, наши дни и ночи. Их было мало, так мало, что я вытаскивала из памяти все, что тогда в состоянии была запомнить. Уточняла эти воспоминания, утверждала их и тоже укладывала в закрома памяти, чтобы вынимать их оттуда иногда, и сначала плакать и страдать над ними, потом тосковать, потом печалиться, а сейчас — вспоминать с мечтательной улыбкой, завидуя сама себе, как сильно, немыслимо просто он любил меня.

Самое обидное, что у меня не было ни одной фотографии мужа, и я не представляла, что скажу когда-нибудь дочери об этом. А с другой стороны, если бы она была… ничего больнее, чем смотреть на нее, я не могла сейчас и представить.

Время лечит, это точно. Это я знала по себе. Я могла уже говорить о нем с родителями. Могла вспомнить его ласковые слова, сказанные мне, и не плакать, замирая от боли. Это был колоссальный прогресс.

И сейчас это появление Ярослава возвращало меня в то наше время — общее. Что тогда ему рассказал отец обо мне, что ему было известно? Я не знала. И надеялась, что он позвонит Аркадию Ивановичу и все прояснит для себя. И я не увижу его больше — напоминания о том времени, об университете, о Лизке, о Мире…

Папа пришел в на удивление хорошем настроении. И сказал, что не звонил Аркадию Ивановичу.

— Это ты у нас паникер, а я что скажу? Сын твой приходил, и что? Вот если будем иметь проблему, тогда и станем ее решать. Он уже позвонил отцу и все выяснил. Так что не дрейфь, дочь, все под контролем.

До вечера никто не явился нас выселять, и мы с мамой успокоились. Когда совсем уже стемнело и мелкая спала, раскинувшись крабиком, сели, как всегда летом, ужинать во дворе. И я поделилась с родителями мыслями, которые пришли на ум днем:

— Папа, мама, а, может, хватит уже прятаться? Прошло почти три года — и тишина. Нигде никого. Сколько мы будем тут сидеть — в чужом доме, вот так — опасаясь, что вышвырнут под настроение? Скорее всего, обо мне уже забыли, а может и тогда не знали. Да и кому я там нужна — порченая, по их мнению? Это наш мир, наша земля, что мы тут прячемся от чужаков?

— Ты куда хочешь вернуться, в Питер? Доучиваться?

— Боже упаси. Отбиваться опять… страшный сон. Нет, к сожалению. Домой поедем. На крайняк, сейчас можно спокойно продать нашу квартиру и купить, например, рядом с тетей Валей. У них в городе за эти деньги можно купить две. И врачи везде нужны, а мама учителем рисования пойдет, или я. А ты, мам, посидишь до школы с малой. И жизнь там дешевле, ты сама говорила. А уж эти туда точно сто лет не заглянут. Ну, как вам идея?

— Я уже думал об этом. Только не к Вале. Она родня, лучше подальше — меня еще тогда сманивали на Урал. Там открывали новую клинику для горняков — современную, с нуля. Если бы тогда согласился, то взяли бы Главным. Ну, а теперь тоже, думаю, не откажут. Может, на отделение.

— А почему тогда не согласился?

— Так Урал — северный. Там климат суровый. Но теперь, когда ситуация такова, что выбор не особо велик… давайте думать. Я сделаю запрос в кадры. Узнаю, есть ли вакансия и тогда станем решать.

И тут подала голос мама. Она всегда была немного суетлива, неуверенна. Это воспринималось, как милая женская слабость и очень шло ее нежному облику. Папино слово всегда было решающим и никогда не оспаривалось ею. А сейчас прозвучал спокойный и уверенный голос:

— Отставить. Даже не обсуждается. Малой два года. Какой, к лысому, Урал? И даже не говоря о северном климате… Вы себе представляете масштаб мероприятия? Продажа квартиры, сортировка, пересылка нужных вещей и утилизация или раздача ненужных. И это все — на два дома. Кто тебе даст там жилье с иголочки? За какие… ты наймешь людей? Ты представляешь, во сколько станет перевозка багажа и переезд? И сам, ночами и между дежурствами будешь ремонтом заниматься? А потом за нами? Ты и так не работаешь, а пашешь, отец, а на этом всем просто надорвешься. Потому что мы можем только помочь собрать здесь тряпки в узлы. Так что все об этом.

Мы с папой пришибленно молчали, потому что она была права. Она любила его и берегла, боялась за него. А он бы тянул по привычке, пока действительно не надорвался бы. А мне все это и в голову не пришло.

Как-то больше и не обсуждая ничего, доели ужин, убрали со стола. Я ушла к Мире спать, а они долго еще сидели на качели, я слышала тихие отголоски их разговора в открытое окно.

Накатила такая тоска почему-то, такая непонятная грусть… И впервые вызванная чем-то другим, а не воспоминаниями о Мире. Чего-то хотелось, тянуло куда-то… Я бы уехала и на холодный северный Урал, уехала с радостью, но мама права…