Джонатан сидел на циновке в своей комнатке и играл с деревянной куклой. Он не уставал дергать за веревочку, чтобы потешная фигурка вскидывала руки и ноги.

— Клоун, — сказал он громко и без ошибок. И, сияя, улыбнулся ей. Элизабет заставила себя ответить улыбкой на его улыбку. Она была рада, что сынишка, судя по всему, уже преодолел тяжелое впечатление от похорон.

Но не Фелисити. Она молча лежала на своей кровати, угрюмо уставившись в потолок. Корабль «Эйндховен», все еще стоявший на якоре в бухте Карлайсл Бэй, вот-вот должен был выйти в море. Фелисити объяснила, что не знает, чего она больше боится — того, что Никлас Вандемеер поднимет паруса и уплывет, не попрощавшись с ней, или того, что он попадет в зону досягаемости английских пушек. Уже появились первые слухи о том, что британский парламентский флот начал захватывать голландские корабли. Среди людей, пришедших на похороны, был кто-то, кто слышал от какого-то моряка, который только вчера прибыл сюда, что «круглоголовые» потопили голландский корабль, перевозивший рабов. На его борту было около двухсот человек. Все до единого утонули.

Малыш утомился и начал хныкать. Элизабет взяла его на руки и стала качать, пока он не уснул. Уложив его в кроватку, она, скрестив руки на груди, стала ходить по комнате безостановочно, словно подгоняемая какой-то мыслью. В конце концов потребность в движении взяла верх.

— Я поеду на конную прогулку, — сказала она Фелисити, которая дремала с закрытыми глазами.

Кузина испуганно вскочила.

— Да как ты можешь! — воскликнула она. — Ты же сегодня похоронила мужа!

Элизабет упрямо вскинула голову.

— От того, что я буду сидеть дома, он сюда не вернется.

— Не делай этого! Ты можешь попасть в руки восставших рабов!

Однако Элизабет уже переодевалась для верховой езды. С оглядкой на свой статус вдовы она все же набросила на себя тонкую черную накидку с пришитым к ней капюшоном. Как только она окажется достаточно далеко от города, она снимет накидку и засунет ее в седельную сумку.

Когда она, спускаясь вниз, проходила мимо спальни Марты и Гарольда, дверь их покоев внезапно распахнулась и перед ней появилась свекровь. От неожиданности Элизабет вздрогнула, но еще больше ее напугала Марта, выглядевшая ужасно. Глаза женщины глубоко запали, лицо распухло от постоянных рыданий, волосы представляли собой дико всклокоченную седую массу, черное платье, которое она после похорон так и не сняла, было помятым и грязным. От нее сильно разило потом и алкоголем. Из комнаты тоже доносился запах перегара. Очевидно, Марта уже некоторое время изрядно угощалась ромом.

— Ты куда собралась? — спросила свекровь заплетающимся языком.

Элизабет помедлила, потому что сама себе показалась бессердечной и бессовестной, но затем все же решительно сказала:

— Я поеду на конную прогулку. Если я не подышу свежим воздухом, то сойду с ума.

К ее удивлению, Марта согласно кивнула.

— Да, поезжай. Скачи подальше отсюда. Скачи от него.

— От кого? — испуганно спросила Элизабет. — От Роберта? Но он же… — Она недоуменно замолчала.

— От Роберта? — повторила Марта непослушным языком. — Да, от Роберта. Ты для него не хорошая. И ни для кого. Ты принесла нам несчастье. Уходи, оставь нас в покое.

Она внезапно вскинула руку, словно хотела ударить невестку, и Элизабет невольно отшатнулась назад. Но Марта всего лишь схватилась за дверь и громко захлопнула ее перед носом невестки.

Напрасно Элизабет старалась подавить чувство потерянности и одиночества. Ей стало немного легче, когда она уже сидела в седле и мчалась, обгоняя ветер, через поселение. Как всегда, любопытные взгляды преследовали ее, но сегодня она чувствовала презрение людей сильнее, чем обычно. Но, возможно, это было только плодом ее воображения. Ей следовало прекратить обращать так много внимания на мнение других людей. Ничего с ней не случится, если кто-то будет смотреть на нее искоса. Однако потом ей вспомнилась женщина, которую в прошлом году покарали за супружескую измену. Она была молодой и жизнелюбивой, а ее муж, наоборот, — старым, уродливым и к тому же склонным к насилию. Она хотела избавиться от брака, устроенного ее родителями, и сбежать отсюда вместе с любовником. Они вдвоем уже отнесли свои пожитки на португальский фрахтовый корабль, однако ее муж выследил беглецов еще до отправления корабля и притащил их к судье. Приговор был суровым — женщине остригли волосы и натянули на нее маску позора. Целый день она стояла так под палящим солнцем, привязанная к позорному столбу, под насмешливыми и издевательскими взглядами прохожих. Правда, были среди горожан и те, кто сочувствовал ей. А теперь ее уже нет. Прошлой весной у нее случился выкидыш, отчего она и умерла. Ходили слухи, что ее муж просто оставил ее истекать кровью, никого не позвав на помощь.

Элизабет не хотелось думать о плохом, но отбросить эти мысли не получалось. Интересно, ее бы тоже наказали, если бы застали с Дунканом? Но разве тогда не нужно было бы наказать и Роберта? Впрочем, за все время своего пребывания на острове ей никогда не доводилось слышать, чтобы здесь когда-либо наказывали мужа из-за супружеской измены. Но, как бы там ни было, ей повезло, потому что она осталась неразоблаченной. Однако это касалось только общественного порицания. Мысль о том, что она отказала своему мужу незадолго до его смерти, терзала Элизабет, превратившись в тяжелый груз, отягощавший ее воспоминания. Этот поступок дополнил нестираемую картину позора, связанную с ее личными ошибками, состоявшими в ее собственных супружеских изменах. Прошлой ночью она снова и снова просыпалась от кошмаров, в которых ей снился Роберт, умолявший любить его. И каждый раз она со злостью отказывала ему, а когда после этого отворачивалась от него, он снова подходил к ней с другой стороны, но уже будучи мертвецом. Кровь сочилась из его мокрых светлых волос, а его прозрачные глаза были похожи на замерзшее стекло и смотрели ей прямо в глубину ее нечистой души.

— Что ты наделала? — жалобно спрашивал он. — Почему ты бросила меня одного? Это все твоя вина! Это из-за тебя мне пришлось умереть!

Элизабет, задыхаясь, просыпалась, металась из стороны в сторону, прижимая кулаки к своим глазам, однако не могла избавиться от этого видения. А затем ей приснился Дункан, и в этом сне она отдавалась ему и, когда он брал ее, стонала не от страха, а от наслаждения. Жгучее чувство стыда, которое осталось у нее после пробуждения, лишь ухудшило ее состояние.

Она прижала пятки к бокам Жемчужины, когда выехала на открытое пространство. Дорога пролегала мимо Ойстинса, группы дряхлых хижин на юге города, которую даже трудно было назвать деревней. В непосредственной близости от побережья стояло несколько сараев, в которых сушился табак. Имелся здесь и причал для лодок. А еще, как и в каждом поселении на острове, — обязательный кабак, в котором плантаторы и свободные рабочие из ближайшего окружения собирались, чтобы выпить и поиграть в кости.

В небольшом загоне на окраине паслось с полдюжины коз, а на огороженном дворе что-то клевали куры. Рядом стояла хижина с маленькой верандой, на которой сидела толстая темноволосая женщина. Это была Миранда, кормилица Джонатана. Ее муж выращивал табак, и они вдвоем обрабатывали крошечную плантацию. Кроме того, они держали всяких мелких животных, которых в базарные дни продавали в городе.

Элизабет слезла с лошади, привязала Жемчужину в тени пальмы и пошла через дорогу к Миранде. Она порылась в своей сумке и нашла там несколько монет, которые отдала женщине. Португалка засунула деньги в вырез своего платья и улыбнулась, показав белые зубы.

— Ром? — спросила она.

Элизабет поблагодарила, но отрицательно покачала головой. Она уселась на ступеньки веранды рядом с Мирандой.

— В Сант-Джеймсе восстание рабов, может быть, оно распространится и сюда. Вам нужно быть осторожными — тебе и твоему мужу.

И вдруг она почувствовала, как устала. Она еще некоторое время молча сидела рядом с Мирандой, глядя далеко в море. Солнце переместилось на запад и висело уже ниже, чем тогда, когда она отправилась в дорогу, однако Элизабет потеряла всякое ощущение времени. В какой-то момент она поднялась, попрощалась с Мирандой и пошла к Жемчужине.