Но больше всех вдули нам, «веселым хлопцам»:

— Упали, как дурачки! Денисов лыбится! Муратов ржет! Как можно опошлить такую хорошую песню?! — грохотала Зина Ивановна.

— Я не ржал! — пытаюсь защититься.

— Не ржал, говоришь?! Да я своими глазами видела, как ты лежал и трясся от смеха!

— То был не смех! — я твердо стоял на своем.

— А что тогда?!

— Предсмертные судороги!

Занавес.

В 1977 году нашу школу возглавил Лев Аркадьевич Могильнер, по непроверенным слухам, полковник КГБ в отставке. Прямой, жесткий, но справедливый и честный человек, он совершенно не боялся гопников, был с ними подчеркнуто твердым и непреклонным. И гопники, чувствуя его силу и характер, частенько давали слабину, отступали. При прежней директрисе они имели привычку постоянно приходить в вестибюль или на крыльцо школы, кого-то задирать, унижать (штатных школьных лицензированных охранников с тревожными кнопками и рациями, как сейчас, тогда не существовало). Одного школяра, помню, застращали настолько, что он, боясь выйти из школы, спрыгнул из окна второго этажа с противоположной от крыльца стороны и сломал ногу. Лев Аркадьевич быстро их отвадил, а однажды при нас банально навтыкал одному «авторитету» по кличке Усы.

Директор резко активизировал сотрудничество и с инспекторами по делам несовершеннолетних, и с участковыми, с которыми проводились классные и общешкольные родительские собрания. На одном из общешкольных собраний Лев Аркадьевич демонстрировал небольшую экспозицию ударно-колюще-режущего арсенала, изъятого у учеников в стенах школы.

Одно время мы забавлялись тем, что, зарядив в розетке небольшой конденсатор, разряжали его в кого-нибудь из школяров, как правило, младше или слабее себя. Особенно «сладостным» было наблюдение за процессом медленного подноса конденсатора к открытой части тела отчаянно верещавшей жертвы, которую крепко держали. Ну, а мастерски метнуть кому-то под ноги портфель так, чтоб цель, как подкошенная, рухнула на пол, или перед самым уроком намазать соплями дверную ручку класса, чтоб учитель впопыхах ее схватил — это так, шутки, за плохие поступки не считалось.

В то же время, добрые сердца ребятишек ведь никуда не девались: каждое утро к крыльцу школы собирались все дворняги округи. Псы, виляя хвостами, ожидали завтраки и угощения, которыми заботливые мамы снабжали в школу своих чад. Но в какие-то моменты детские сердца вдруг будто бы в свинцовую фольгу заворачивались.

Лев Аркадьевич вместе с учителем физики обеспечил все помещения классов телевизорами. При нем в школе возникло множество спортивных и прикладных кружков. Но самым знаковым и необычным деянием директора была организация в нашей школе музея Латышских стрелков.

Наша школа стояла на улице Латышских Стрелков. В 1978 году в Казани широко отмечался шестидесятилетний юбилей освобождения города революционной Латышской Красной дивизией от колчаковцев. Лев Аркадьевич решил провести праздник одноименной улицы и школы, на которой она стояла. Из Риги даже приехали трое настоящих латышских «стрелков», стареньких ветеранов той дивизии — они сидели на почетных местах в первом ряду школьного актового зала во время торжественного собрания и концерта в честь знаменательной даты. Перед школой состоялся праздничный митинг и шествие по улице, названной их именем.

Венцом торжеств стало открытие ветеранами-«стрелками» школьного музея Латышской Красной дивизии. Причем Лев Аркадьевич поручил основную работу по его организации самому проблемному, на тот момент, 9«Б»-классу. Надо отметить, ученики того класса проявили большую заинтересованность, делегации от класса не раз ездили в Ригу в Музей Латышских стрелков. Там с нашими школярами делились информацией, историческими документами, некоторыми экспонатами, опытом в проведении экскурсий по музею. Так в нашей школе появилась своя собственная изюминка. Одна ученица 9«Б» даже проводила экскурсии на английском языке (несколько раз школу посещали иностранные делегации).

Первый визит в Ригу наших «музейщиков» запомнился еще одним событием, но другого толка. По рассказам пацанов, около вокзала до них докопалось местное хулиганьё. Те понятия не имели, что связываться с казанскими — себе дороже. Пришлось нашим доступно «растолковывать» это непосвященным аборигенам простым «контактным способом»: казанская делегация не ударила лицом в грязь, подтвердив своё высокое реноме. Вернувшиеся с гордостью докладывали о боевом успехе, и это было самым ярким впечатлением от первого визита в столицу Советской Латвии.

* * *

Всеобщим «хобби» советских людей было садоводство. Почему в кавычках? Потому что в большинстве случаев это увлечение было вынужденным. Где-то ближе к семидесятым годам руководство страны, поняв, что полноценно обеспечить советский народ фруктами-ягодами-овощами в рамках существовавшей тогда системы не в состоянии, приняло логичное и давно напрашивавшееся решение: позволить людям ими самим себя обеспечивать. «Спасибо партии за это и лично Леониду Ильичу!».

Повсеместно стали выделяться земельные участки для организации садовых обществ, строго по предприятиям. Заводу «Радиоприбор» досталась обширная территория заброшенного яблоневого сада за деревней Нижний Услон, что напротив Казани через Волгу. Но земли́ давали крохи — по три сотки на семью! Причем не моги поставить на участке баню или гараж, только небольшой летний домик да сараюшки: земля тебе, дорогой товарищ, «высочайше пожалована» исключительно для растениеводства! Впрочем, на дачу в Нижний Услон на машине, если она имелась, почти никто и не ездил: моста через Волгу еще не существовало, а добираться в объезд через переправу в Свияжске представлялось крайне неразумным. К тому же, после дождя по раскисшим проселкам не то что проехать, пройти бывало трудно.

В 73-м году у нас появилось собственное трехсоточное «счастье», а на участке росло аж девять одичавших яблонь! Правда, оставили мы только четыре, самые плодоносящие, остальные пришлось вырубить: сильно затеняли землю. Но «помилованные» окультуренные яблоньки не смогли пережить жесточайшую зиму 78-79-го года (температура опускалась до минус пятидесяти!), и их пришлось спилить. К счастью, растения не погибли и по весне выбросили от корня сильные ростки, заплодоносив вновь через два года. Сорт яблок определить никто не мог (даже спецы), поэтому он именовался «нижне-услонским» — ох, и вкусные были яблочки!

Иногда, если не поджимало время, мы высаживались чуть раньше на пристани Студенец и шли до дачки по прибрежному косогору километров пять пешком. «О, Волга, колыбель моя...» Летом, когда всё вокруг цвело и благоухало, стрекотало и порхало, освежал речной ветерок, прогулка по высокому берегу Волги-матушки доставляла особое удовольствие. Под тобой — отражающий бездонное чистое небо простор волжского разлива со снующими вверх-вниз по реке баржами и круизными лайнерами, «омиками» и «ракетами». Напротив через Волгу, на пологом берегу, изумрудным ковром расстилался сосновый бор.

Да, такой незабываемый пейзаж здорово подслащал далеко не всегда позитивную действительность. Ибо до дачи требовалось сперва добраться. Чуть свет в субботу — подъём! С сумками и рюкзаком с пересадкой на двух троллейбусах до Речного вокзала. Рысью к портовым кассам: там с раннего утра толпились огромные очереди. Взяв билеты, бежишь на «омик», а суровый речпортовский «матюгальник» подгонял: «Ом-420 до Матюшина отправляется с третьего причала!» Уф! Ты на кораблике, хоть дух можно немножко перевести. До Нижнего Услона через Волгу — сорок-сорок пять минут хода. От деревенской пристани еще минут сорок ходьбы — и ты на любимой дачке! Вся дорога занимала «каких-то» три-три с половиной часа!

Конечно, после одной только дорожной «одиссеи» хотелось отдохнуть. Но не-е-ет! Некогда! Лопату, тяпочку, секатор в руки или туесок на шею — и вперед! Висевший на ветке яблони транзисторный приёмник только и успевал позывными радиостанции «Маяк» («неслышны в саду даже шорохи...») отсчитывать каждые незаметно пролетевшие полчаса.

Но всё вышеописанное меркло по сравнению с дорогой домой с урожаем! Сперва марш-бросок с полной выкладкой до пристани. Осенью, когда дачников с ведрами собиралось особенно много, иногда подгоняли к дебаркадеру пристани баржу. Помещались все, но тащиться через Волгу приходилось уже часа полтора-два. Потом в переполненном троллейбусе, приняв позу буквы «зю», в одной руке — ведерко с малиной, в другой — со смородиной, а чуть ли не в зубах — туесок с крыжовником. Доползя до дома и закрыв за собой дверь, я ощущал то же, что и финиширующий марафонец. Зато слаще и вкусней той ягоды не было ничего на свете! А зимой, с чувством исполненного долга, чай с вареньем — красота!

Земельный надел нашей дачки площадью в «целых» три сотки принадлежал не нам, хозяевам, а садоводческому кооперативу. Участок, впрочем, можно было продать, формально цена включала в себя только стоимость дачного домика, хозпостроек и произрастающих на нем культур, но ясно, что чем больше площадь участка — тем выше цена.

Да, товарищи дорогие, три соточки — это мало. Оскорбительно мало! Домики, плотно натыканные по участкам, затеняли значительную часть площади земли. Слышимость, в силу критичной близости соседей, была потрясающей, в том числе, когда кто-то рядом посещал нужник. Одна радость: сосед дядя Ильдар, сослуживец моих родителей, имея неплохой голос, при работе всё время душевно исполнял народные песни. Из-за подобной скученности говорить о дачном отдыхе, в полном смысле слова, не приходилось. Впрочем, нечего расслабляться: тебе землю дали, чтоб пахать на ней, а не качаться в гамаке, задрав ноги. Воду, электричество подвели? Подвели. «Течет река Волга»? «Светит солнышко на небе ясное»? Вот и радуйся.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: