Наутро отец поехал в Чернигов, к князю Ярославу, просить помощи, а оттуда сразу в Киев, где, говорят, ему обрадовался его отец, Великий князь Святослав, как воскресшему. Так и не узнал ничего о Звениславе, спасли угодники!

   А следующей зимой пришла радость - вернулся из плена братец Владимир! Живой, здоровый, только выросший и возмужавший. Да еще и не один - привез из половецких степей молодую жену - дочь того самого хана, который держал его в плену, и маленького сына. Весь город сбежался посмотреть на молодого князя и половчанку, и долго еще обсуждали ее черные глаза и мужские порты. Но ее назавтра же окрестили, а на следующий день и обвенчали с Владимиром, и одели как прилично княгине.

   Больше змей к Звениславе не приходил, но когда приехали сваты из далекого лесного Мурома, она сама рада была подальше уехать, авось не найдет проклятый змей, куда она подевалась, заблудится в заповедных лесах.

   Княжна, кутаясь, в платок, сидела у окошка, за которым мела метель, такая, что и небо и земля, все сливалось в одно молочное месиво. Из-под окна поддувало, хотя щели были заткнуты соломенными жгутами, но она все не хотела прикрыть ставень, и ловила свет тусклого зимнего дня, пытаясь шить, чтобы скрыть волнение. Утром в светелку поднялся отец и сказал, что свадьба - дело решенное, так что можно собирать приданое. Будущим летом, после Петрова поста, все равно и он, и братец Владимир званы на свадьбу черниговского княжича с владимирской княжной, и туда же приедет и брат муромского князя, встретит и привезет ее, Звениславу, как свою будущую ятровь на свадьбу в Муром.

   Вот так буднично и спокойно сказал, будто не надо будет через всю Русь ехать, не надо покидать отчий дом, младших сестер, все такое привычное и родное. И хотя Звенислава так хотела, чтобы все сладилось, чтобы сговорили ее за Муромского князя, мечтала уехать туда, где ее никто не знает, и никто не знает ее тайны, где все по-другому, но теперь ей стало обидно, что ее вот так отдают, словно вещь, пусть дорогую и ценную, но не такую уж нужную. Хорошо хоть еще не скоро ехать - снег еще и таять не собирается...

   Вот бы Муромский князь оказался добрым... И не очень старым! Он, конечно, уже вдовец, но бывают и молодые вдовцы. Интересно, а в Муроме зимой холоднее? Это ж к полуночи... А муромцы уже все христиане или среди них еще есть язычники? Может, там до сих пор еще бывают соловьи-разбойники? А если уж ее все равно везут на свадьбу Ростислава Ярославича, так дадут ли хоть одним глазком глянуть на свадебный пир?

   Но время утекло быстрее, чем думала Звенислава, отшумел весенний паводок, отцвели вишни, и по Десне поднялись ладьи из Чернигова - князь Ярослав вез сына на свадьбу. Два дня постояли в Новгороде, а потом присоединили еще пятнадцать ладей, куда взошли и сам отец, и брат Владимир с женой, и Звенислава, оплакав свое девичество и простившись с сестрами (и даст ли Бог еще свидеться?), села со своими девушками, занесли приданое в сундуках... И вот он уже скрылся за поворотом реки, родной Новгород Северский.

   Звенислава впервые ехала так далеко от дома, и все ей было внове и в диковинку, впрочем, и заняться на ладье ей было особо нечем, разве что смотреть по сторонам. Половодье еще не везде сошло, и луга по берегам были залиты водой, и в ней отражалось весеннее небо, то хмурое, то веселое, синее, с быстро бегущими пушистыми облаками. Иногда ладьи оставляли позади купы дубов, стоящих по пояс в воде, как заколдованные великаны. Река петляла, но течение было довольно быстрым, раз Маренка-чернавка стояла на носу ладьи, и уронила за борт чарку, которой черпала воду, так ту и на корме не поймали. Гребцы сменялись каждый час - им приходилось грести против течения. Потому, если был попутный ветер, ставили паруса, но ветер был все больше встречный, северный, холодный. Словно не желала река отпускать Звениславу, кажется, брось грести - и мигом домой вернешься. Порой в излучинах река как будто уставала противиться князю, ветер и течение стихали. Солнце выглянуло и стало пригревать, напомнив, что уже лето. Но в ивняке, укрывшем берега, поджидали своего часа стаи комаров, которые набрасывались на людей, особенно не поздоровилось тем гребцам, кто решил скинуть рубаху, обманутый теплым солнцем, их блестящие потные спины комары облепили, а руки-то заняты веслом - не отмахнешься.

   Там же, где вода уже сошла, луга цвели - среди зеленой травы синели острова шалфея, красными свечами стояла румянка (если будет цвести возле стоянки - не забыть послать Маренку накопать корней, румянец наводить). А однажды Звенислава проснулась на рассвете, и весь берег чуть не до окоема был покрыт красными маками - словно княжеским плащом.

   Но среди степи все чаще стали встречаться островки леса, сперва редкие дубравы, потом стали попадаться березовые рощи, и к Дебрянску Десну обступил сплошной лес, плывешь как по дну глубокого оврага. А что тут удивляться? Дебри, они и есть дебри.

   У Дебрянска простились с Десной, и дальше шли малыми реками, нередко выгружая ладьи, и перетаскивая их по волокам. Для такого большого княжеского поезда на волоках не хватало лошадей, но уж для Звениславы-то лошадь всегда находилась. Она не спеша ехала шагом, глядя на то, как мужики, впрягшись в лямки вместе с лошадьми тянут ладью, под киль которой подкладывают новые и новые катки - обрезки поленьев, за ладьей бегут мальчишки, поднимают катки, по которым ладья уже прошла, и забегают вперед, чтобы снова подложить их под киль. Это была опасная работа - чуть зазеваешься, или лошадь дернет - килем раздавит руку в кашу.

   На одном из волоков ехала рядом с братом, так он сказал, что ей, пожалуй, стоит привыкать отзываться на крестильное имя - Елена, дескать, муромцы все старые имена позабросили давно. Странно, но Звенислава обрадовалась. Подумала, может, теперь змей не узнает о ней...

   Глава 3. Дорога на Муром. Лето 6695 (1187)

   Выехали утром, после прощального пира, который дал Всеволод на Пантелеймонов день (27 июля ст. стиль), гостям, не уехавшим вместе с черниговцами. После бессонной ночи у Давыда слегка кружилась и побаливала голова, и весь мир казался далеким и как будто немного чужим. Рассветный холодок заставлял зябко ежиться, и было приятно чувствовать тепло лошади. Впрочем, верхом долго ехать не пришлось, только из Среднего города через Торговые ворота, а там всего ничего, к Волжским воротам, которые выходят к Клязме, а у пристани их ждали еще накануне загруженные ладьи.

   Пока плыли до Боголюбова, Давыд откровенно спал, поскольку княжна с братом были на другой ладье, ему не нужно было с ними разговаривать.

   По Клязме идти было легко - вниз по течению. Они то шли под парусом, то садились за весла, если хотели ускориться, ни одного волока не было, только один раз пришлось разгружать ладьи и проводить вдоль левого берега мимо каменной гряды, торчавшей посередине русла. Ночевали то в шатрах на берегу, то в городах - на Клязме много городов: и Ярополч, и Стародуб, и Гороховец.

   А вот на отроков Эфесских (4 августа, ст. стиль)пристали в последний раз перед впадением Клязмы в Оку, завтра на Оке надо поворачивать к полудню, против течения, хорошо бы Бог послал попутный ветер, потому что выгребать против Оки - трудная и медленная работа. Потому пристали рано, чтобы дать людям отдохнуть напоследок.

***

   Булгарин Батбаян мучался от жары. Хоть он и лежал в кустах, и солнце не пекло ему голову, но в такой день будет жарко и в тени, хорошо до заката уже недолго осталось, а там дождаться сигнала от Курбата и... Лежал в кустах он не просто так, он наблюдал за высадкой урысов. Как они привязывают ладьи-шибасы, как ставят шатры, разводят костры и готовят похлебку. У Батбаяна аж слюнки потекли, когда ветер донес до него запах русского пилава из пшена с мясом. Но пилав - это еще что! Какие у урысов женщины - вот это да! Это ж целое состояние! Да за одну служанку можно будет табун купить! Тогда и жениться можно будет. А уж за вот эту молодую, всю в украшениях, вообще на торгу в столичном Биляре дадут золота почти столько, сколько она весит. Урысские женщины вообще красивы, белолицые, крутогрудые, широкобедрые, вах! И здоровые, за них арабские купцы дорого платят... Впрочем, эту, в дорогом платье все равно Курбат заберет, Батбаян молодой, только во второй поход пошел, его доля в добыче не так уж велика.... Хотя, если ему, Батбаяну, удастся ее захватить... Все равно Курбату, наверное, больше эта понравится, с волосами темными как ночь, он таких любит. Впрочем, что мечтать, даже если он и захватит эту пэри, то на большее, чем облапать ее, пока на ладью тащишь, все равно времени не будет. Надо будет уходить от погони, а потом уж точно не выйдет - девок не так много, всего десяток, не больше, и все они скрасят одиночество десятникам, а ему хорошо, если на долю от продажи еще можно рассчитывать. Да вот цена даже такой красавицы, разделенная на сотню человек, уже не так радует. Одна надежда, что урысы все-таки порубят кого-то, глядишь, и делиться придется меньше. Мысль, что урысы могут и его самого порубить, не приходила в потную голову Батбаяна. Он лишь сожалел, что нечего и надеяться получить хоть одну в свой шатер, у него и шатра-то никакого нет, в походе шатры только у Курбата и Касыма...

   Так, что это у урысов на всех шибасах осталось по три караульщика, а на этих двух - по семи? И сидят в воде эти две пониже, видать нагружены. Ага, вот эти-то и надо будет уводить в первую очередь, а остальные либо захватить, либо если не выйдет, пробить дно, тогда русы точно не смогут догнать, выскочить в Оку и все. Их догонят свои шибасы, те, что сейчас спрятаны за мысом, на Оке, потом вниз по течению, а там уже Итиль, родная река, сама принесет домой, в Булгар.