Трофим Тимофеевич понял всё и про себя с удовлетворением отметил:

«Время пошло на пользу».

Дочь заговорила о тех гибридах, что принесли первый урожай. Когда упомянула о яблоньке, которую назвала именем брата, отец упрекнул за торопливость. Ещё неизвестно, как деревце перенесёт эту зиму, что началась злющими морозами.

Встречный ветер гнал позёмку, трепал бороду, сек щёки старика.

— После тёплого края как бы тебя не продуло, — беспокоилась Вера. — Надень ушанку.

Отец уступил ей.

— Ой, я забыла сразу-то сказать, — встрепенулась дочь, — тебе пришло письмо. Из Москвы! Правительственное!

— Да?! Что там в нём?

— Не знаю… Но ты не волнуйся: что-нибудь хорошее. Я чувствую.

Но старик не мог успокоиться до самого дома. Там, не раздеваясь, прошёл в свою комнату и взял со стола большой пакет. Под пальцами, ломаясь, захрустел сургуч.

В конверте лежало два листа плотной бумаги. Доставая их, Трофим Тимофеевич обронил один. Вера подняла и от неожиданности ахнула: на гранитном пьедестале стоял молодой солдат с автоматом на груди. Эскиз памятника!

Глядя на второй лист, отец чуть слышно проговорил:

— Не могу без очков… — и подал бумагу дочери.

Вера сначала прочла про себя, а затем — вслух.

«…Скотный двор перенесён на другое место. Вокруг братской могилы посажены деревья. Седьмого ноября… закладка памятника. — У неё перехватывало горло, и она перешла на тяжёлый полушёпот. — Прибудет гвардии генерал-майор, дивизия которого на том участке фронта опрокинула противника… Если вам позволит здоровье, приезжайте».

Кузьмовна утирала глаза уголком платка.

Отец, сняв шапку, стоял неподвижно, как в почётном карауле.

Ранняя зима насторожила Трофима Тимофеевича: она угрожала не столько морозами, сколько оттепелью.

Перелистав несколько тетрадей с записями погоды, садовод ещё больше встревожился: каждый год бывали неожиданные температурные скачки. И чем раньше ложилась зима, тем разгульнее врывалась короткая ноябрьская оттепель, тесня — на какие-то часы — холод к северу.

«Яблони, случается, погибают у нас не от самих морозов, а от очень резких колебаний температуры», — записано на одной из страниц.

Через два дня Дорогин отправился с бригадой в бор на заготовку сосновых веток. С восходом солнца из степи нахлынул тёплый ветер, принёс рыхлые синие дождевые тучи. К вечеру снег растворился в воде. В сумерки, когда усталый ветер замер, свалившись в овраги, оголилось бледнозелёное небо, похожее на лёд, и над зубцами белых гор появился как бы насквозь промороженный остророгий месяц.

— В неурочное время дождиком-то обмылся, а теперь его дрожь проняла. Вон какой белесоватый! — кивала головой Фёкла. — На рожке стоит — добра не жди: снегу не даст. В гололедицу всё закуёт.

Трофим Тимофеевич предупредил бригаду, чтобы утром все пришли в сад — укрывать стланцы сосновыми ветками.

— Омертвели деревца, — скрипела Фёкла. — Силушку зря тратим.

На рассвете, как бы для того, чтобы скрыть размах ночных проделок мороза, сгустился студёный туман и не позволял разглядеть обледеневшую землю далее, чем на два шага. Люди шли по улице, передвигая ноги, словно по катку.

За кормом для скота двинулись тракторы. Лёд под гусеницами дробился, как стекло; тяжко скрежетала сталь.

В саду всюду пощёлкивало, — от стволов и веток яблонь отскакивали ледяные корки. Женщины укрывали стланцы сосновыми ветками.

В морозном тумане, словно надтреснувший колокол, дребезжал простуженный голос Фёклы:

— Никудышная затея! Почки-то сгинут. На будущее лето, бабоньки, урожая в саду ждать нечего, — трудодень деньгами совсем не порадует. Придётся из своих огородов выручаться, на огурчиках да на помидорчиках…

А к Трофиму Тимофеевичу она подошла — заботливая из заботливых:

— Сердечушко за новые яблоньки болит. Дозволь стволики обвернуть. Всё им будет потеплее.

— Не надо, — ворчал садовод. — Пусть босыми зимуют. Это им — проверка.

— Я к тому советовала, чтобы уберечь малюсеньких… А стланцы лучше бы соломкой принакрыть.

— Мышей плодить? Чтобы всё погрызли? Снег падёт— согреет.

Но проходили дни и недели, а над стеклянной, исхлёстанной трещинами землёй висело пустое небо. Трофим Тимофеевич, заранее зная, что часть деревьев погибнет, стал исподволь готовить к этому Забалуева:

— Запишите в годовой план весенние посадки.

— Боишься, что яблони пропадут? Победитель климата! Покоритель Сибири! А считал себя Ермаком Тимофеевичем!..

— Ну, это вы через край хватили. И не своим голосом поёте. Однако, Чеснокова наслушались?

— Я сам тебя знаю, как облупленного..

К старой неприязни в сердце Сергея Макаровича теперь примешивалась досада. Он всем говорил, что Дорогин, заносчивый старик, бородатый леший, не захотел породниться с ним и, как бывало при старом режиме, запретил дочери выходить замуж за Семёна, обоим искалечил жизнь. Без любви парень женился на Лизе, с горя дом бросил. И Верка сохнет. Готова — в прорубь головой… А наедине с Матрёной Анисимовной он сетовал:

— Промахнулись мы. Надо было сразу их окрутить, свадьбу сыграть.

— Не говори, Макарыч, — успокаивала жена. — Слава богу — миновала беда. Лиза послушная, характером мягкая, Сеничке ни в чём не перечит, — дружно будут жить.

— В том и несчастье, что она «не перечит». А Верка удержала бы обормота дома, приучила бы к простой работе.

— Дохлую корову завсегда хвалят: к молоку была самая хорошая! Не ты ли Верку-то ругал?

— Ишь припомнила! Не додумал я раньше. А ты не поправила меня…

Дорогин всякий раз видел в глазах председателя злой упрёк: «Побрезговал мной! А теперь идёшь со всякими докуками…» Но, несмотря ни на что, старик заговаривал о делах всё чаще и чаще:

— Весной будем ещё расширять сад. Мне в министерстве советовали.

— Ишь, ты! В министерстве! Им легко советы давать. Междурядья-то не они обрабатывают. А ты, небось, запросишь добавки людей в бригаду. Я тебя знаю. Ты — репей да ещё с колючками!

— В министерстве сказали — выпустят пропашные тракторы…

— А за их работу чем рассчитываться? Хлебом ила деньгами?

Вот об этом Дорогин в Москве не осведомился. В голову не пришло.

— С министерством советуешься, а самое главное не учитываешь, — продолжал упрекать Забалуев. — Не грех бы спервоначала со мной всё обговорить.

— Саженцы свои. Покупать не надо.

— А мы их все в рубли оборотим!

— Я не дам продавать! — упёрся Дорогин. — Ставьте на собрание!

— И поставлю! Ты думаешь по-твоему будет? Нет! Нет!

Но про себя Забалуев уже решил: «Чёрт с ним! Его, косматого лешака, не переспоришь!..»

Пользуясь долгими зимними вечерами, Дорогин, наконец-то, принялся за работу над книгой. Обдумывая план, спросил дочь: с чего начать?

— Надо эпиграф подобрать, — сказала Вера. — Поищем у Мичурина. Где-то у него сказано, что каждый колхозник должен быть опытником.

— Есть такие слова. Но мы их цитатой запишем. А для эпиграфа… для зачина…

Трофим Тимофеевич распахнул одну из старых папок и долго перебирал жёлтые от времени газетные вырезки.

— Вот это, однако, больше подойдёт. Погляди.

Вера взглянула — статья М. Горького. «О борьбе с природой». Сбоку — черта красным карандашом. Прочла отмеченные строки:

«Земля должна быть достойна человека, и для того, чтобы она была вполне достойна его, человек должен устраивать землю так же заботливо, как он привык устраивать своё жилище, свой дом».

— Ой, замечательно!.. Было время, когда человек только брал от земли дары и ничем не отдаривал. Как хищник. А теперь заботится о ней, как хозяин. Чтоб и красивая, и добрая была. Выходит, плодородие-то сродни красоте.

— Сродни, — подтвердил отец и взял папку с письмами садоводов за несколько десятилетий.

Как хорошо жить на свете, когда много друзей, когда они — во всех концах страны! Скажешь дельное слово — все услышат. Кто-нибудь из них достигнет нового — сразу донесётся весть сюда. Приятно вот так делиться радостью. Правда, он был скуповат на письма: о своих гибридах писал редко и коротко. За это друзья упрекали его, хотя могли бы понять, что сие не от лености (этому недугу он никогда не поддавался). Но скоро он книгой расплатится со всеми долгами. А пока — о них, о друзьях, о большущей семье опытников. Эти письма расскажут, как устраивает свою землю человек. На благо всех здравствующих и грядущих.