Водитель остановил машину. Все подошли к скале, на уступе которой рос куст маральника. Мелкие, с боков немножко закрученные зелёные листочки утопали в цветах.

— Цветёт, а сам зиму чует, — сказал Дорогин, сламывая веточку, — Глядите — лист закручивается. Зимой — чем холоднее, тем трубочка плотнее.

Из-за поворота вынырнула обшарканная, помятая эмка, давно отслужившая положенный срок; проскочив мимо камня, замерла в нескольких шагах. Из кабинки как бы вывалился полный человек в сапогах, в кожаном пальто, в чёрной фуражке; шёл, мягко припадая на обе ноги. Лицо у него было круглое, тронутое морщинами, с синеватым склеротическим румянцем; толстый нос оседлан большими очками в тёмной роговой оправе; улыбка мягкая, добродушная. Дорогин, разводя руками, поспешил сообщить:

— А мы, Арефий Константинович, к тебе путь-дорогу держим.

— Очень кстати… — Арефий Петренко, не договорив, махнул рукой своему шофёру, чтобы тот повернул машину в домашнюю сторону, а Сидору Гавриловичу сказал: — Слышал о вашем приезде. И поджидал вас.

— Но сегодня мы помешали вашим делам.

— Нет, нет. Всё очень кстати…

Петренко опять не договорил. Ехал он не в город, а к Дорогину, ехал с намерением, до конца неясным самому себе, — хотел поговорить и ещё раз присмотреться к старику. При этом место встречи не имело особого значения, и он не жалел, что всё переменилось.

Эмка остановилась над обрывом. Из неё вышел спутник Арефия Константиновича, молодой парень в серой фетровой шляпе. Скуластое бронзовое лицо его было озадачено внезапной переменой. Ему явно не хотелось возвращаться. Петренко, заметив это, поспешил подбодрить.

— Гости к нам, Колбак Сапырович, едут! — И отрекомендовал его: — Наш научный сотрудник. Недавно окончил институт.

— Тыдыев, — назвался тот, подавая руку профессору.

— Тыдыев? По отцу Сапырович? — переспросил Дорогин. — Однако, из долины Кудюра?

— Оттуда.

— Так я же тебя знаю! Вот таким помню! — Трофим Тимофеевич указательными пальцами показал длину новорождённого младенца. — Маленький балам [1] качался в берестяной люльке. Дай-ка я погляжу на тебя как следует.

Взяв парня за плечи, он присмотрелся к смелому взлёту бровей, похожих на крылья птицы в полёте, и объявил:

— Отец! Вылитый отец!.. — Довольный встречей, принялся рассказывать: — Как-то перед Новым годом приехал я на охоту. Мороз был злющий. Лёд на Кудюре кололся. Юрта обволоклась инеем…

— Вы родились в юрте? — спросил Сидор Гаврилович.

— Не помню где это было, — усмехнулся Тыдыев, позабыв об учтивости.

— А я всё помню, — продолжал Дорогин. — Возле костра — ямка. Тебя завернули в овчинку и положили: в ямке, однако, теплее. Мы с охоты вернулись, отец тебе сунул кусочек сырой косульей печёнки: «Соси! Крепкий будешь, здоровый!..» Ты и впрямь, балам, крепкий вымахал!.. — Трофим Тимофеевич похлопал парня по плечу. — Мама-то где живет?

— Дома. В колхозе.

Заметив в руках Желнина веточку маральника, Тыдыев воскликнул:

— Эх, к нам бы в Кудюр приехали, товарищ профессор! Весной все горы в таких цветах! Вечером посмотришь — с облаками спутаешь!..

Старая эмка тарахтела впереди. Молчаливый Федот Михеевич недовольно посматривал на неё и сбавлял скорость.

Дорогин думал о Петренко. Однако, он замыслил что-то важное, но до поры до времени помалкивает. Верен себе. Сначала походит вокруг да около, поговорит о пустяках и только под самый конец разговора откроется.

Профессор спросил, давно ли Дорогин знает Арефия Константиновича. Давно. Очень давно. С тех пор, как студент Петренко «заболел садами». Он — потомок первых поселенцев. Вырос среди русских, украинский язык знал только по песням бабушки. От неё и услышал впервые, что есть на свете чудесное дерево — яблоня. И всё порывался: посмотреть бы! А где её увидишь? Попытался из семечка вырастить — замёрзла. Поступил он в Томский университет. Хотел стать врачом, собирался людям делать операции, от болезней избавлять. Но в ботаническом саду встретился с яблонькой. Цвела она возле самой земли. Тут и пала на него эта «болезнь» — понял свой интерес в жизни: потянуло делать операции не людям, а плодовым деревьям, создавать такое, чего не могла создать природа, исправлять её ошибки. Захотелось ему поднять яблоньку на ноги и отправить в путь-дорогу. По всей Сибири. Во все дворы и палисадники. Это стало его призванием. Перешёл на другой факультет… Судьба свела их на безлюдном острове. Поздней осенью Петренко приехал туда, чтобы выкопать и перевезти в ботанический сад дикорастущие ягодники — облепиху, ежевику, чёрную и красную смородину. А он, Дорогин, на песчаной косе поджидал крохалей, которые обычно в это время стайками перелетают с севера на юг и часто садятся отдохнуть и полакомиться рыбой. К вечеру разгулялся ветер, поднял такие крутые волны, что они могли перевернуть любую лодку. В довершение всего посыпалась по-зимнему жёсткая снежная крупа! Ночёвка под лодкой не радовала, но в сумерки он увидел в глубине острова свет костра и пошёл туда. Там и встретился с Петренко. Поужинали, спать улеглись в палатке, на мягкой подстилке из душистого лугового сена, разговаривали чуть не до рассвета. Утром приплыли в сад. Арефий Константинович прожил там три дня… А на большую работу, на верный путь направил его Мичурин: «Поезжай, — сказал ему, — в горы, оттуда начинай наступление на сибирскую природу.» Помог получить деньги на открытие опытного пункта. Вот так и появился Петренко здесь, выбрал долину, стал садить яблони. Первое лето сам землю пахал, сам участок огораживал!.. Через год-другой колхозы стали посылать к нему своих людей: «Дай саженцы», «Учи садоводческому делу». Арефий Константинович завёл большой питомник. Ну, сады и двинулись вперёд. Дошли, однако, до главного хребта. На склонах гор вечный лёд сверкает, а в долине солнышко дозаривает яблоки…

— И там, где родился Тыдыев, тоже есть настоящие сады?

Большей частью ползучие, как ты говоришь. Но встречаются и штамбовые деревья местной селекции. Еще никем не описанные.

— А самолёты летают в этот самый Кудюр?

— Самолётам — везде дорога.

Надо слетать. — Сидор Гаврилович опять вспомнил Тыдыева. — В юрте вырос садовод! Чудеса!

…Петренко, покачиваясь в машине, тоже думал о Тыдыеве.

Прошло три месяца, как этот парень приехал на опытную станцию. Первое время заменял отпускников, а сейчас ему нужен свой участок работы. Что поручить парню? Какое дело дать?

Министерство разрешило основать опорный пункт опытной станции в одном из колхозных садов. Лучшего работника и желать нельзя. Но сад ещё не выбран. В краевом земельном управлении рекомендуют «Колос Октября». Конечно, там отличная база. Но там — Дорогин, старый опытник, сам ведёт научную работу. Тыдыев для него, действительно «балам». Туда его посылать нельзя — старик может обидеться… Называют сад артели «Новая семья».

Размах там не маленький. Садовод молодой, в руководстве нуждается. Они, пожалуй, сработаются.

А вдруг Трофим Тимофеевич всё истолкует по-своему, посмотрит вприщурку и спросит: «Значит, мы не удостоились?..» И ответить ему нечего, — всё почтёт за обиду…

Он может сам вести дело на опорном пункте. Но захочет ли?..

Тыдыев тоже молчал — думал о профессоре. Почему он посмотрел на него, как на удивительный экспонат?.. Арефий Константинович разъяснил:

— Вырос в юрте, а сейчас — научный сотрудник! Вот чему удивился профессор.

— А что же тут удивительного? Это дело обычное.

— Уже — обычное! А когда ты родился — ваш народ ещё и письменности не имел. В языке не было таких слов, как сад, яблоко…

Миновали большое село. Машина свернула с тракта и, взбежав на пригорок, оказалась в долине, похожей на огромную чашу с малахитовой каймой: на гребнях гор стояли кедровые леса, сквозь которые губительные ветры не могли пробраться даже в самую суровую зимнюю пору. Внутри чаши, словно самоцветы — деревья и кустарники в богатом осеннем наряде. Сидор Желнин издалека узнавал кварталы яблони и вишни, груши и черноплодной рябины, крыжовника и смородины.