— Ты пережитками не попрекай, — загремел Забалуев. — Я с кулаками боролся — жизни не жалел. В меня из обреза стреляли, записки подбрасывали, хотели запугать, — ничего не вышло. В колхоз я первым записался. Сам, вот этими руками, перепахивал единоличные межи. Общее хозяйство ставил. Семь колхозов поднял! И о колхозниках заботился.
В беседке появился Алексеич. Забалуев, покосившись на него, попросил напоить коня и, когда сторож вышел, продолжал уже полуостывшим голосом:
— Всё я ладно делал… А сейчас на меня со всех сторон упрёки сыплют: Забалуев делает не то да не так. И ты туда же. Сплошная критика. Больше я ничего не слышу. А человека надо и похвалить: веселее будет работать.
— Может быть, когда-то и за дело хвалили вас, но перестарались. А теперь по головке гладить не за что. Я всегда режу прямо. — Дорогин поставил ладонь ребром на стол. — И скажу в глаза…
— Знаю, — перебил Забалуев, — тоже присоветуешь: поезжай учиться! А я хотел, чтобы ты мою душу понял, моими глазами на меня посмотрел.
— С малых лет приучился глядеть своими. И вижу: не туда гнёте. Запутались. С такими разговорами толку не будет. Не выберется колхоз в передовые…
— Чего заладил, как ворона?! Карк да карк. Не терплю такого.
Сергей Макарович выбежал из беседки и скрылся в саду.
Проводив председателя насмешливыми глазами, Алексеич повернулся к Дорогину:
— Как ты его наскипидарил!..
— Хвастуны любят мёд! А правда для них — хуже горчицы!..
Сад замер в тишине, словно листва боялась даже самым лёгким шорохом помешать наливаться плодам. Слышались одни тяжёлые шаги Забалуева.
«Опять поссорились, — вздохнула Вера, стоя на крыльце. — Беда с ними! И что мне делать — ума не приложу…»
Забалуев ходил по саду и ворчал вполголоса:
— Ишь, придумал! Будто я запутался. Будто не туда гну… Соображенье надо иметь. Я без всякой там арифметики в голове прикидываю: вот, к примеру, везём мы свиней в мясопоставки, деньги за них получим такие, что бензин не окупится… Как тут быть? Колхозу в убыток. Вот и топчемся на месте. Росту нет. Говорю: «Повысьте приёмочные цены». Мне в ответ: «Отсталый! Запутался…» А я и государственное и колхозное принимаю близко к сердцу. Но как теперь в хозяйстве развернуться — иной раз толку не дам, Думал побеседовать, как с родственником, а он опять на дыбки…
Немножко успокоившись, Забалуев мимо костра прошагал к тележке. Алексеич пошёл проводить его и закрыть ворота. В синем небе спокойно мерцали далёкие звёзды. Густая трава конотопка стала сизой от ранней росы.
Вера спешила к отцу в беседку. Сергей Макарович окликнул её:
— Погоди маленько! Тебе на этой неделе письмо не приходило? Нет?
Ему показалось, что девушка вздрогнула от его слов. Вера, в самом деле, остановилась растерянная и ответила не сразу. Нет, письма ей не было давно. И телеграммы тоже не получала.
— Ну, так вот: скоро приедет!
— Правда?!
— Мать уже пиво заквасила.
— В отпуск? Или…
— Совсем?
Вера повернулась и побежала к дому.
Сергей Макарович, посмотрев ей вслед, покачал головой; с Алексеичем заговорил шёпотом:
— Видишь, как получается: у меня Семён — последний, у Трофима дочка — тоже. И как они столкуются насчёт жизни — неясно. Из двух горниц будут выбирать, а какая им больше поглянется — не знаю…
Трофим Тимофеевич, конечно, заметил бы, что дочь чем-то взволнована, если бы она, сразу после отъезда Забалуева, не убежала спать на сеновал. Чтобы не расстраивать отца (Сёма приедет, когда старик уже будет на курорте), Вера сказала — разболелась голова. И у неё в самом деле стучало в висках. «Наверно, от вина», — подумала девушка, укладываясь на сухой душистый донник.
Долго не могла уснуть. Тревожно замирало сердце. Скоро приедет Сёма! Значит, понял её душу: нынче она не может покинуть Глядена. Не напрасно надеялась на парня. Не напрасно дала ему слово и столько лет ждала… Зря Лиза пугала: «Завековуешь, Верка, в девках». Ещё неизвестно, кто завековует!.. Та же Лиза говорила: «Ежели всем-то сердцем полюбишь, так ни перед чем не остановишься»… Это было сказано в садовой избушке… А она, Вера, даже не написала Семёну о буране и о том, как спас их Василий Бабкин. Сначала откладывала: «в другом письме расскажу», а потом уже было неловко возвращаться к давно минувшему, — Сеня заподозрил бы её: «Тут что-то неспроста?..» Всякое мог бы подумать. А ревновать её не за что. Ну, поплясала с парнем… Больше… ничего. Правда, ему вскружила голову. И сама, первое время, частенько вспоминала о нём. Потому, наверно, что… вместе сеяли берёзку. Ей и сейчас интересно узнать, что получилось у него?.. А Сёме при первой встрече она обо всём расскажет. Лучше, когда — всё начистоту: сердцу легче, душе спокойнее.
Отец вернётся с курорта здоровый. Не будет так расстраиваться. Выслушает её и скажет: «Ладно… Будь счастлива!» К тому времени закончатся работы в поле и в саду. Настанет та пора, когда… когда ходят расписываться. Перед тем днём Вера позовёт подружек. Сеня поставит им «выкуп» за неё — конфеты, орехи и сладкое винцо.
Он сговаривал поехать в Ялту. Конечно, интересно бы… Но отца ведь отсюда никуда не сдвинешь? А посмотреть они съездят. На будущий год…
Кажется, всё становится ясно. И всё-таки на душе тревожно. Наверно, всегда бывает так перед большими переменами в жизни?..
Вера провожала отца на курорт. В ожидании поезда они сидели в вокзальном ресторане, пили чай и разговаривали, припоминая самое важное для обоих. Но о близком приезде Семёна Вера попрежнему умалчивала, даже напоминала себе: только бы не проговориться… Это ей было неприятно, и она боялась, что отец спросит: чем расстроена? Тогда придётся рассказать. Но они впервые расставались надолго, и отец всё объяснил её беспокойством о нём. Да, Вера опасалась: до Чёрного моря — дальний путь. Как-то доедет больной старик?..
— На станциях из вагона не выходи, — просила она. — Чай бери у проводника. Поесть купят соседи.
— Книжку не взял! — спохватился отец. — Читать будет нечего.
— Я куплю что-нибудь.
Вера встала и пошла в зал, где был книжный киоск.
У перрона только что остановился поезд, прибывший с запада, и пассажиры лавиной двинулись в вокзал: одни спешили в ресторан, другие — на телеграф, третьи — в камеру хранения. Вера едва успевала увёртываться от толчков.
Но вот кто-то углом чемодана толкнул её под колено, и она, едва удержавшись на ногах, сердито бросила через плечо:
— Нельзя ли поосторожнее?
— Верочка!
Она повернулась. Сеня! В пехотинской фуражке, в кителе. Высокий и плечистый, как Сергей Макарович.
— Здравствуй, дорогуля!
Он тряхнул головой, глазами показал на руки — одна занята огромным чемоданом, другая коробкой с аккордеоном. Были бы свободны — он стиснул бы её в объятии.
Вещи нужно было поскорее сдать на хранение, и они направились в конец длинного зала. Взбудораженный встречей, Семён говорил так громко, что люди оглядывались на него:
— Если бы не голос, я по фигуре не узнал бы тебя. Слыхал — это к добру. Не веришь? Честное слово, не узнал бы. Ты подросла, потолстела… Правда! Тогда была совсем тоненькая. А сейчас в плечах — прямо полторы Верочки. Красота!
— Давно не виделись, вот и показалась тебе не такой. А я — всё та же, — улыбнулась Вера.
— Хорошо, что приехала встретить! Сразу — праздник!.. Но откуда ты узнала день, номер поезда? Я хотел нагрянуть…
— Провожаю папу на курорт.
— Ну-у?! — У Семёна вытянулись губы. — Не во-время папашка отчаливает. Ой, не во-время! Может, уговоришь задержаться на день?
— Что ты! У него — путёвка. Ему каждый час дорог.
— Тогда я сам уломаю старикана. Где он?
— Даже не думай начинать.
Сдав вещи, Семён порывисто обнял девушку и, не дав ей опомниться, поцеловал:
— Вот теперь по-настоящему поздоровкались!
— Дурной! — Вера вырвалась из объятий. — Люди — кругом. Разве можно?..
— Теперь всё можно! А люди пусть глядят и завидуют! Одно нехорошо — папашка уезжает. Без него, понимаешь, неловко свадьбу играть…