Но вот над всем этим всплеснулся голос, искрящийся нечаянной радостью:

— Верочка!

Очнувшись от раздумья, она вскинула голову.

— Ой!.. Кого я вижу!..

В трёх шагах от неё стоял Бабкин. Это было так неожиданно, что у Веры перехватило дыхание. И дикий буран, и ласковая теплота в садовой избушке, и задорная вихревая пляска, и добродушное прозвище — Домовой, и забавный посев берёзки — всё всплыло в памяти, будто случилось вчера.

Вася с простёртыми руками метнулся к ней, но вдруг застыл на месте, и радость в его глазах сменилась растерянностью обознавшегося человека.

Вера, выронив вожжи, тоже застыла с приподнятыми руками. Что он молчит? Хоть бы ещё одно слово… Она заговорит сама. Во время последней встречи ушёл, не простившись. Тайком. Обиделся на неё. Она тогда сболтнула что-то лишнее. И, наоборот, не сказала того, что было нужно. Скажет сейчас. А что?.. Ну, чего он застыл?..

— Ты понимаешь… — проронила Вера и замолчала. Ей было больно и стыдно, а отчего — сама не знала.

Справа, как внезапный гром, от которого вздрагивает сердце, раздался гулкий голос Семёна:

— Вот сколько накупил! Красота!

У Васи побелело лицо.

Садясь в ходок, Семён, громоздкий и неповоротливый, потеснил девушку. Она, вздрогнув, отодвинулась от него.

Бабкин искал её взгляда.

— Значит, всё? Разлука без печали?!

— А ты… ты кто такой? — рявкнул Семён, подаваясь к нему широкой грудью. — Откуда выпал?

— Из тех мест… — Вспомнив о девушке, Вася удержался от солёного словца. — Тебя не спросился! И не собираюсь…

— Сосунок!.. Ей, — Забалуев кивнул на Веру, — кем доводишься?

— Много будешь знать, скоро сдохнешь!

— Ну ты! Морду расквашу!..

— Руки коротки!

— Гнида беспалая! Кукиш показать и то нечем, а лезешь в драку. Да я тебя…

Завидев взмахнутые кулаки и почувствовав, что вожжи ослаблены, «Буян» рванулся с места крупной рысью. От неожиданности Семён стукнулся позвоночником о стенку черёмухового коробка.

— Сдурела, что ли?!. Погнала коня…

Девушка не слышала слов; повернувшись, смотрела на тротуар, но уже не могла отыскать Василия среди пешеходов.

— Чёрт знает!.. — ворчал Семён. — Этого не хватало!..

Вожжи скатились на мостовую, попали под колесо.

Конь остановился. Девушка выпрыгнула раньше парня и, приподняв колесо, высвободила их. Семён ещё больше разозлился. Когда снова сели в тележку, спросил вызывающе:

— Что это за нахал? — Вера молчала, и он повысил голос. — Что, говорю, за недоносок подлетал?

— Во-первых, не подлетал, — вспыхнула Вера, — во- вторых… Не смей так о нём!

— А кто же всё-таки?

— Тебя не касается.

— Вон что!.. А я при разлуке упреждал: ревнивый! Не запомнила?

— Ещё бы не запомнить!..

— А таишься от меня.

— Рада бы утаить, да… нечего. Нечего! Останавливался один знакомый. Садовод. Василий Бабкин… Хватит?

— Познакомила бы и меня со… знакомым. А то чудно как-то… — Разворчавшись, Семён не мог остановиться. — Сразу написала бы про всё в письме. Прямо и честно. Дескать, есть ухажёр.

— Да писать-то было не о чем, — У Веры дрожали губы, и она говорила отрывисто. — Совсем не о чем. Тебя ждала… Столько лет. И вот… дождалась.

Семён одной рукой обнял её и потрепал по плечу.

— Я ведь так. Пошутил…

Резким движением девушка высвободила плечо…

Хотелось поскорее вернуться домой, и Вера погоняла коня вожжами.

Семён постепенно успокоился. Он готов всё забыть, коли беспалый не был в женихах.

Чтобы развлечь девушку, Семён громко рассказывал о покупках: селёдка жирнущая! колбаса трёх сортов! консервы из осетра! А для неё — всякие сладости, самые дорогие!

Порывшись в одном из свёртков, он достал конфетку.

— Вот какие! Называются «Белочка». Держи!

— Не люблю конфет.

— Раньше не отказывалась.

— А сейчас не хочу.

Семён сунул конфетку Вере в карман жакета.

— За городом съешь. А не то — скормлю. Я — такой!

Он опять заговорил о загсе. Вера ответила:

— Я же сказала: без папы нельзя… Когда он приедет с курорта, я — на сессию заочников.

— Вот обрадовала! Из-за твоих сессий и пожениться будет некогда!

Семён надеялся — балагурство развеселит. Но Вера промолчала. Боязнь и обида возрастали, и она опять не знала, как поведёт себя через минуту.

Положив подсолнечник на колени, Семён щёлкал семечки. Губы у него стали чёрными.

— Тебе нашелушить?

— Спасибо. Не хочу пачкаться. И ты достань платок. Оботрись.

— Ишь, какая! Побрезговала? А я тебя всякую люблю! Хоть твоя шея запылилась, а я возьму и поцелую.

— Нет, нет…

Они выехали в поля. Вера смотрела на далёкие горы, окутанные синей дымкой. В молодости отец много раз ездил туда на охоту. И за кедровыми орехами. Рассказывал, как там хорошо! Однажды с ним поехала девушка… Её мама… Побывать бы там этой осенью.

— Ты почему обратно замолчала? — встревожился Семён.

Вера вздрогнула.

— Залюбовалась горами, — молвила сквозь зубы, затаивая думы.

— Невелика красота!

— Да? Карпаты живописнее? Я читала — восторгаются ими.

— Не знаю. Проходил, проезжал, а ничего такого не заметил. Лес да камни — вот и всё.

— Только?!

— А что ещё? Я говорю прямо: мне на горы наплевать, — от них одно неудобство…

Семён посетовал: до сих пор Вера ничего не рассказала о себе. Как жила? Что поделывала?

— Работала в поле. Говорят, не хуже других. А ты даже не спрашиваешь о колхозе.

— Успею наслушаться.

— На какую работу думаешь устроиться?

— У меня работа лёгкая! Культурная! — Семён шевельнул носком сапога коробку с аккордеоном. — Эта машинка нас прокормит!.. Правду говорю! За музыку я получал от командования благодарности! Меня в радиокомитет примут!

Вера опять перенесла взгляд на далёкие снежные вершины, вонзившиеся в бирюзовое небо. А Семёну хотелось, чтобы девушка смотрела только на него, и он шевельнул локтем.

— Но ежели тебе так хочется жить в деревне, могу поступить в клуб. Раньше я чуть-чуть пиликал, и то девчонки хвалили. Помнишь? А теперь все вальсы знаю! Краковяк, мазурку! И фокстроты могу — красота!

Впереди показались крайние избы. Залаяли собаки.

Семён настойчиво протянул руку за вожжами.

— Давай, хоть сейчас поменяемся местами.

— Чтобы люди видели — ты меня везёшь. Да?

— Нельзя же из-за пустяков спорить.

— И не надо.

Поравнявшись с воротами забалуевского дома, Вера остановила коня. Семён просил:

— Заезжай прямо к нам. Без всяких отговорок. И оставайся, как хозяйка. Жена!

— Ой, нет! Так сразу…

— Достану отрезы — любуйся!

— Некогда. И «Буян» голодный…

Выгрузив из ходка тяжёлый чемодан и коробку с аккордеоном, Семён ухватился за вожжи:

— Вечером приходи к нам на гулянку. А то рассержусь. Слышишь?

От крыльца спешила к воротам Матрёна Анисимовна, утирая слёзы обеими руками:

— Сыночек ненаглядный!.. Появилось ясно солнышко!..

Семён повернулся к матери.

Вера взмахнула освободившимися вожжами и погнала коня.

Она не могла никого видеть, не могла ни с кем разговаривать, даже с Кузьмовной. Казалось, изо всех окон смотрят на неё, будто в селе знают всё, что случилось с ней. Ей стало горько и стыдно, и она промчалась прямо в сад. Войдя в беседку, рухнула на скамью, как подкошенная, уронила руки на стол и, уткнувшись в них лбом, заплакала.

«Толстогубый верзила! Истукан! Лоб, как самоварный бок… Чего она в нём нашла? За чем погналась?» — яростно спрашивал Вася, идя по улице, и кулаки его сжимались. Правый, где не хватало двух пальцев, походил на кукиш, а левый… Левым он стукнул бы верзилу по носу, если бы конь не рванулся вперёд… И сердце скорее бы отошло, успокоилось…

Вася шёл по улице, не замечая никого и натыкаясь на пешеходов, будто в сумеречном лесу на деревья. Его отталкивали: «Очумел, что ли?!» Он не слышал слов.