«ЦИК СССР

От Николая Владимировича Скоблина

Заявление

12 лет нахождения в активной борьбе против советской власти показали мне печальную ошибочность моих убеждений.

Осознав эту крупную ошибку и раскаиваясь в своих проступках против трудящихся СССР прошу о персональной амнистии и даровании мне прав гражданства СССР.

Одновременно с сим даю обещание не выступать как активно, так и пассивно против советской власти и ее органов. Всецело способствовать строительству Советского Союза и о всех действиях, направленных к подрыву мощи Советского Союза, которые мне будут известны, сообщать соответствующим правительственным органам.

10 сентября 1930 г. Н.Скоблин».

Написав заявление, генерал спохватился:

— Я даю подписку, что не буду выступать против советской власти и тем не менее остаюсь в рядах Белой армии! Теперь меня ваши могут обвинить в новом предательстве. Я хочу иметь какой-то оправдательный документ.

Дабы успокоить Скоблина, Ковальский написал симпатическими же чернилами следующую записку:

«Вам предлагается активизировать работу в Российском Общевоинском Союзе.

Петр. 10 сентября 1930 года. Париж».

Л поверх этой записки, как его учили еще в Харькове, набросал карандашом нейтральный текст и отдал этот лист бумаги Скоблину.

Как явочный документ для связи Ковальский взял у Скоблина его визитную карточку и половину сломанного карандаша — и то, и другое он должен был переслать в Москву. Вторая половина карандаша осталась у Скоблина.

Закончив с формальностями, Скоблин, несколько волнуясь, перешел к волновавшему его вопросу о вознаграждении за труды на благо Советской России:

— Ты сам понимаешь, Петя, что меня все знают и я всех знаю, и потому смогу принести вам большую пользу.

— Не вам, а нам, — с удовольствием поправил его Ковальский.

— Извини, Петя, конечно же нам. Я еще не привык. Но для полноценной работы мне необходимо возобновить прежние знакомства, а это значит, что придется часто приглашать к себе людей, прилично их угощать, а это в Париже стоит очень дорого. Мы же теперь сидим буквально без копейки.

— Коля, я все прекрасно понимаю, — перебил его Ковальский. — Давай договариваться. Я вижу в тебе не человека, который время от времени будет передавать нам какие-то документы, а нашего постоянного работника. Поэтому просто назови сумму, которую хочешь получать ежемесячно.

Скоблин начал мяться. Видно было, что он боится продешевить и вызвать гнев Надежды Васильевны.

— А ты сколько получаешь? — сделал он неудачную попытку выяснить цены на рынке.

— Ровно столько, сколько необходимо для работы, — отрезал Ковальский.

После долгих колебаний Скоблин сказал:

— Лично мне ничего не нужно. Но для Надюши — ведь ей придется покупать наряды, и для приемов прошу доплачивать мне двести пятьдесят долларов.

И тут же добавил:

— У меня есть личная к тебе просьба. До пятого октября мне обязательно нужно получить пять тысяч франков, чтобы оплатить вексель, иначе у меня будут большие неприятности, сейчас очень неуместные. Разумеется, это единовременное пособие.

Ковальский ответил, что не имеет полномочий что-либо обещать, вызвав гримасу разочарования на лице Скоблина, но тут же добавил, что о пожелании генерала немедленно будет сообщено в Москву. Что касается пяти тысяч франков, то Ковальский пообещал обязательно помочь старому другу, как только вернется в Вену.

После этого разговора, пребывая во вполне благодушном настроении, они прогуливались по Булонскому лесу, где Скоблин предложил Ковальскому завербовать также и его бывшего адъютанта Леонтия Конецкого, который обосновался в Праге.

Ковальский, не имевший на сей счет никаких полномочий, сказал, что надеется с помощью Скоблина завербовать множество ценных для России людей. Скоблин тут же заметил, что намерен только указывать подходящих людей, а уж непосредственной вербовкой пусть занимается кто-то еще.

Надежда Васильевна Плевицкая, которая была, естественно, в курсе достигнутого соглашения, выразила желание поужинать в полюбившемся ей «Эрмитаже», на что Ковальской охотно согласился. Деньги на угощение Ковальскому было велено не жалеть. Это потом агента станут держать в железных оковах утвержденной Центром сметы, а в момент вербовки скаредничать глупо.

В ресторане, чокнувшись с мужем и с Ковальским, Плевицкая провозгласила шепотом тост:

— За наше общее дело!

Вообще в тот день Надежда Васильевна была необыкновенно мила и любезна. Знакомя Ковальского с сыном графа Толстого, представила его так:

— Это наш друг Петя, один из пионеров Добровольческой армии, сподвижник генерала Корнилова.

13 сентября довольный своим успехом Ковальский выехал из Парижа и через Страсбург, Мюнхен и Зальцбург добрался до Вены, где от него ждали доклада в резидентуре ОГПУ.

В венской резидентуре Петр Ковальский подробно рассказал, как шла вербовка Скоблина, а потом составил письменный отчет, который дипкурьер отвез в Москву.

Убеждая венского резидента ОГПУ и главное начальство в Москве относительно ценности Скоблина как агента, Ковальский говорил и писал о том, что генерал сможет поставлять информацию не только из парижского штаба РОВС, но и из других центров русской эмиграции. Скоблин как глава объединения бывших офицеров корниловского полка периодически получал донесения от своих бывших подчиненных, рассеянных по всему свету…

Удовольствие от вербовки Скоблина было испорчено отсутствием писем из дома, за что Ковальский, окрыленный удачей и почувствовавший себя уверенно, закатил истерику в присутствии двух сотрудников венской резидентуры.

Он тут же отправил весточку жене:

«Дорогая Рая!

Ты представишь себе не можешь, как я зол на наших «ребят», которые выкинули следующий номер: прислали извещение, что пересылают твои письма, а сами письма не переслали. Такого свинства я никак не ожидал. И таким образом я уже около двух месяцев не знаю, что с вами делается. Последним я получил письмо № 4, написанное в начале июня.

В данный момент меня беспокоит твое материальное положение, а также я обеспокоен топливным вопросом, ведь наши газеты сообщают о перебоях на топливном фронте, а учитывая работу нашего ХЦРК, я боюсь, чтобы не получился перебой в снабжении топливом в Харькове и вы не остались на зиму «на бобах». Сообщи немедленно, как поступили «ребята» с продлением моей командировки.

О себе писать не буду, в предыдущих письмах уже писал слишком много. Одно могу сообщить: за лето поправился на восемь кило. Ты себе представить не можешь, как мне надоела эта лакейская Европа, как хочется увидеть вас всех, как хочется поругаться на заседаниях рай-бюро ХЦРК, как хочется быть с вами вместе и дышать вашим, правда, сейчас довольно тяжелым, но здоровым воздухом.

Вам, находящимся там, вам, строящим новую жизнь, не видно той гигантской работы, какую вы совершаете, а мне здесь, наблюдающему за вами со стороны, следящему за каждым вашим шагом, читающему газеты всего мира, видно, как вы с каждым днем превращаетесь в гиганта, и даже та наглая свора, которая вас здесь каждый день травит, которая готова вас всех разорвать на клочки, и она сейчас признает ваш колоссальный рост и начинает трубить тревогу.

Я знаю, что ты скажешь: хорошо тебе, находящемуся в довольстве, рассуждать так со стороны. Я знаю, Раек, что эта стройка новой жизни не дается легко, что пояса довольно туго подтянуты, но, Раек, все не делается сразу — надо немного потерпеть. Что касается меня, то ты должна знать, что сижу здесь не ради удовольствия и развлечения, а ради дела, и, как только буду свободен, сейчас же примчусь к вам.

Все мы делаем маленькое дело стройки большой жизни. Целую вас всех.

Ваш П.».

Забота Ковальского о своем семействе и вообще о своем материальном благополучии раздражала безумно не только резидента в Вене, но и Семена Кострова, начальника отделения иностранного отдела ОГПУ, ведавшего борьбой с белой эмиграцией.

Вспыльчивый, несдержанный, холерик по темпераменту, он выходил из себя, получая из Харькова бумаги, связанные с «Сильвестровым», то есть с Ковальским:

«ИНО ОГПУ

Жена «Сильвестрова» обратилась к нам с просьбой увеличить ей жалованье, поскольку она обременена большой семьей.

Для сведения сообщаем, что до августа месяца она получала по прежней службе «Сильвестрова» 250 рублей в месяц.

Приложение: Письмо жены для «Сильвестрова». Вр. нач. Особого отдела ГПУ УССР и УВО Врид. нач. ИНО».

Прочитав письмо, которое Раиса Ковальская адресовала своему мужу, в иностранном отделе отправили ответную шифровку в Харьков за двумя подписями.

«Врид. нач. ИНО ПТУ Украины Переданное Вами нам для передачи «Сильвестрову» письмо от его жены нами не передано ввиду его содержания.

В дальнейшем считаем необходимым продолжать выдачу жене «Сильвестрова» 250 рублей в месяц, отнеся расходы за наш счет.

Просьба принять соответствующие меры к тому, чтобы в будущем письма такого содержания не посылались. Считаем, что с выдачей 250 рублей в месяц вопрос будет соответствующим образом урегулирован, и «настроение» изменится.

Пом. нач. ИНО ОГПУ

Пом. нач. 5-го отд. ИНО».

Но за главное — за вербовку Скоблина — Ковальского, конечно, похвалили. Хотя сидевшие в Вене разведчики не знали, какого рода информацию сможет поставлять генерал.

Николая Владимировича Скоблина, завербованного Ковальским, принял на свое попечение резидент ИНО ОГПУ в Вене.

«Центр.

ЕЖ-10 вернулся из Парижа в Вену. Жена генерала согласилась работать на нас. Генерал пошел на все и даже написал на имя ЦИК просьбу о персональной амнистии. По моему мнению, он будет хорошо работать.

Подписка Скоблина написана симпатическими чернилами «пургеном» и проявляется аммоняком (летучая щелочь). Беда в том, что когда аммоняк улетучивается, то снова письмо теряется. Пусть у нас его проявят какой-либо другой щелочью после первого чтения. Визитная карточка служит паролем. Генерал будет разговаривать с любым посланным от нас человеком, который предъявит такую визитную карточку. Прошу срочно указаний. Месячное жалованье, которое желает генерал, около 200 американских долларов.